– Одни заботы! – соглашается Вера равнодушно-сочувственно, но не тормозит движение по приемной.
– И не говори, Верунчик, и не говори, – причитает секретарша уже нам вслед.
Мы врываемся в кабинет. Здесь кондиционированно холодно, и из-за полированного стола взмывает мгновенно узнаваемый Мишка. Он действительно пузатый, не лысый, и волосы такие ж, словно он месяц в геологической экспедиции сидел над костром и ни разу не мылся. Вид, правда, уже не сонный, к тридцати годам проснулся – улыбка от уха до уха, и кривые зубы блестят. Понятно, что Вьетнам – не Европа, на зубы, как в конюшне, не смотрят, визитами к стоматологу можно не утруждаться…
– Девчонки! – говорит он, разводя руками. Полы пиджака у него расходятся, как у летучей мыши. Он подходит ближе, и я чувствую шипроподобные духи. Борт простеган вручную. Пижон. Мой бывший муж тоже любил простеганные вручную пиджаки. Я имею в виду, второй муж.
– Мишаня! – говорит Вера с претензией. – Что за дела? Мы пришли хорошо провести время, а ты…
– Девчонки! – повторяет Мишаня. – Мы коньячку сейчас, и я в дорогу. Ну что делать, без меня ничего не могут… Здорово, зайка, – он обнимает меня. – Ишь какая ты, ишь какая!
Он разливает по стаканчикам с московским гербом коньяк и грозит мне пальцем.
– А я тебя вижу иногда, вижу. Гордая! Ходит, не замечает…
– Тебя ж не узнать, – отвечаю я. – Похорошел как кинозвезда.
Мы выпиваем по рюмке. Какой он деловой человек! У него и лимона-то нет. Даже Ренат, отягченный десятками поколений непьющих предков, всегда держит в ящике лимон. Хотя коньяк у Мишки хороший… Я замечаю, что после первой же рюмки его глаза заволакивает.
– Летать, – говорит он. – Брр… Боюсь я летать, девчонки. Самолеты – хлам. Один раз попал, шасси не вышло. Думал, не залезу никогда больше в этот гроб… Давайте еще по одной. Трезвым не полечу… Они уже в воздухе еле держатся. Ресурс на пределе… Скоро посыплются оттуда один за другим, только знай разбегайся…
Приходится выпивать еще по одной.
– Не век же им летать… – бормочет Мишка. – Когда-нибудь кончится, обломаются крылышки-то…
Ясно, что ему не до моих проблем. Вера пытается несколько раз вернуть его к теме работы, но Мишка упорно, словно на пути к далекой цели, опрокидывает пятую, и мысли его в воздухе, выше птиц и облаков. Словами его на землю не вернуть… Я жду, когда он поставит бутылку, забираю его руку, подношу к губам кисть величиной с хорошую гантелю и медленно и протяжно целую. Мишка обалдело просыпается, и даже Вера от таких выкрутасов округляет глаза. Потом я отпускаю его руку и берусь за рюмку, как будто ничего не произошло.
– Спокойно, дружище, спокойно, – говорю я ошалевшему Мишке, похлопывая его по плечу. – Мы еще увидим небо в алмазах.
И делаю умную физиономию, словно сама понимаю, что говорю.
Мишка медленно, как локатор, оборачивается в мою сторону. Видно, что он мучительно пытается скорректировать себя в реальности. Припомнив число гербовых стаканов и вычислив коэффициент, он неуверенно тыкает в меня пальцем.
– Я позвоню, – говорит он, кивая. – Я знаю, куда позвоню. Они у меня все вот где… – он подносит к моему лицу кулак, словно напрашивается на другой поцелуй. Любит он, видать, когда ему кулаки целуют… – Девчонки… Пожелайте мне ни пуха ни пера.
Рюмки после десятой появляется секретарша, вопросительно заглядывает своему шефу в глаза и, получив какой-то нужный сигнал, крепко, как удав, обнимает его за талию и привычно ведет к выходу. Мишка к тому времени переходит с литературного на ненормативный и вполголоса бормочет какие-то служебные указания.
– Ты – чудо, – говорит мне Вера, покачиваясь в мою сторону и дыша коньяком. – Ты просто чудо.
– В перьях, – соглашаюсь я, тоскливо провожая Мишкину звездную от перхоти спину.
– Почему в перьях? – спрашивает Вера.
– Потому что так говорят.
– А.
Мне как-то нехорошо. Причем я не пойму: то ли вообще, то ли после вчерашнего. Нужно идти домой, сварить жирный борщ и слопать две тарелки как минимум. Сил только нет варить. Коньяк был лишний… и Мишка лишний… все лишнее.
Капуста жестковата, но мы набрасываемся на борщ, как питомцы провинциального зоопарка на объедки. Заметно лучшеет. Природа вокруг как-то гармоничнее… Вера заливисто хохочет.
– Ну ты его удивила! – ну ты его прямо по-ра-зила! – она снова закатывается. – Надо было еще… – и она фантазирует, что надо было сделать, нечто такое, от чего краснеет, приближаясь к ценным породам дерева, даже мой дровяной шкаф. – Надо было еще нам двоим договориться, и с двух сторон… Ой, уморила!
– Это был экспромт, – оправдываюсь я. – По ситуации. Человек спал. Надо же было его разбудить. Может, ему теперь и в самолете не так страшно…
– Нет, здорово! Здорово! – кричит Вера. – Теперь он уж точно тебя не забудет.
Раздается звонок в дверь. Мы замолкаем. Когда я открываю, откуда-то чуть не валится Валентина Михайловна, которая всем телом норовит оттеснить меня от дверного проема, чтобы заглянуть в квартиру.
– Нина, – говорит она с лицемерным испугом, напирая на меня своими формами. – Что такое, кому-то плохо? У вас такие звуки…
Так я и поверила. Когда действительно плохо, тебя не дозовешься… В переводе это тонкий намек на то, что мы ей мешаем – заодно со следовательским интересом.
Тут раздается сиплый приглушенный голос у меня за спиной.
– Товарищ! Заходи, товарищ!
Я оборачиваюсь. Вера подмигивает одним глазом и приглашающе гребет руками, как пловец, лишенный бассейна. Валентина Михайловна, воспользовавшись моим недоумением, вторгается в прихожую.
– Товарищ! – сипит Вера. – Дай денег на подпольную типографию!
Валентина Михайловна, сделав поворот в воздухе на сто восемьдесят градусов, вылетает как ошпаренная. Я виновато бормочу ей вслед:
– Извините, она так предана нашему делу, так предана…
Оставшись вдвоем, мы валимся на диван и хохочем минут пять. Потом громко и довольно поем «Вихри враждебные веют над нами». Процесс увлекает – сто лет я среди этих ревнителей общественного порядка не пела во весь голос. Напоследок исполнив «Последний матрос Севастополь покинул» мы достаем карты и играем в подкидного. Проигравший кукарекает. Не знаю, как трактует Валентина Михайловна эти звуки. Боюсь даже вообразить… Кукарекать надоедает тоже, мы затихаем и лениво перебрасываемся картами просто так. Звонит телефон. Я сквозь зубы говорю «Алло», ожидая, что это еще кто-нибудь, недовольный фонограммой. В трубке слышен музыкальный грохот типа «бенц-бенц», пьяный смех, и нетвердый мужской голос хрипит:
– Девчонки! Привет! А мы к вам сейчас придем…
У меня аж сердце обрывается с перепугу. Не хватало только пьяной компании. Абсолютно незнакомой к тому же. Этот голос я не идентифицирую.
– Кто мы? – спрашиваю я. – И сколько вас?
– Мы в тридцать втором. Мы сейчас придем, девчонки…
Я ничего не понимаю.
– Вы куда звоните? – спрашиваю я обалдело.
– Как куда? В двадцать пятый. Девчонки, не притворяйтесь…
– Вы ошиблись, – говорю я с облегчением и вешаю трубку. Общага. Или гостиница какая-нибудь для гастарбайтеров. Телефонную станцию на Митинском рынке купили краденую, а программировал сантехник – другого технического работника не нашлось…
Не успеваю я отойти, телефон звонит опять.
– Девчонки, – вкрадчиво говорит тот же голос. – Мы сейчас все равно придем.
– Да ошиблись! – говорю я сердито.
– Не притворяйтесь, девчонки. У нас есть шампанское. И дыня. Медовая дыня, узбекская… Лично выбирали на Алайском базаре…
– С нитратами? – спрашиваю я из одного любопытства.
– Какие нитраты! Чис-тей-ший экологический продукт…
– Ну ладно, приходите, – соглашаюсь я и добавляю строго. – Только чтоб все были мытые и в чистых рубашках. Знаю я…
– Девчонки… Обижаете… Мы сейчас…
Я вешаю трубку. Интересно, куда они придут, и кто их там встретит.
– Что с нитратами? – с интересом спрашивает Вера. – Кто чистый?
Не успеваю я объяснить ситуацию, как телефон звонит в третий раз. Неужели уже пришли? Быстрые, неймется, видать…
– О господи, – говорю я в трубку. – Ну что непонятно?
– Непонятно-то чего? – спрашивает Ирка, не удивляясь ни секунды. – Когда за рыбкой придешь?
– Сегодня, – говорю я, подумав. – Ир, когда узбекским дыням сезон?
– Летом, – говорит Ирка, опять без промедления. Хорошо человеку, у которого есть ответы на все вопросы.
– Это я без тебя знаю, – говорю я.
– Что опять предлагают? – спрашивает Вера, когда я кладу трубку.
– На этот раз камбалу, – отвечаю я. – Хочешь жареной камбалы?
– Хочу! – кричит Вера.
Снарядившись, мы идем в поход за камбалой. Ирка смотрит на наши физиономии цвета бампера у электрички весьма скептически.
– Да, тетки, – говорит она. – Глядеть на вас – аж душа радуется.
Потом мы возвращаемся, жарим камбалу, едим, запиваем остатками портвейна, в общем, блаженствуем.
– Не вздумай идти ни в какую госконтору, – убеждает меня Вера. – Ты себе не представляешь, какие там извращенцы. Там ж ни одного нормального человека не осталось. Все, кто что-то мог, давно разбежались. Там одни нелюди… Я тебе скажу точно, с бандитами иметь дело куда проще. Конструктивнее…
Я киваю головой. Я и не собираюсь идти в госконтору. Я никуда еще не собралась. Но лучше иметь девять тысяч в месяц и ничего не делать, чем иметь меньше и работать. Меньше – потому что, думаю, Георгий Александрович немедленно отменит мое пособие, как только узнает, что я пристроена. За что ж платить-то – это Саше неудобно будет… приезжать вечером придется… да еще я буду усталая… нет, некачественные услуги солидные бизнесмены не оплачивают.
Когда от камбалы остаются одни кости, уже вечер и темнеет, Вера уходит. Я заворачиваю в бесплатную газету рыбные остатки и выхожу к мусоропроводу. На лестничной клетке обнаруживается, что еще не рассеялся сизый дым от моей готовки, и запах тоже соответствующий. Можно уверенно ждать, что кто-нибудь припрется с претензией, к гадалке не ходи. Я распахиваю дверь на пожарную лестницу, но на улице тихо, ветра нет, и проветрится, судя по всему, нескоро.
Я осторожно, стараясь не хлопать дверями и не греметь замком, возвращаюсь в квартиру, но в квартире не сидится. Каждую секунду я жду визита, который испортит мне настроение на весь оставшийся вечер. Проклиная свою трусливую натуру, я беру ключи, подумав, беру свой мобильный телефон (вдруг позвонит Мишка? Или Вера по его просьбе? Нельзя рисковать важными вещами) и сбегаю на пожарную лестницу. По моим расчетам, проветриться должно минут за пятнадцать, поэтому лишний раз проходить мимо подъездных церберов нет смысла.
Внизу какие-то звуки. Может, курят? Голоса, похоже, молодые и веселые. Вряд ли такие предъявят счет за некорректное поведение, но нарушать чужой праздник своим присутствием не хочется. Тем более, там женщины. Или девчонки. Голоса высокие, непуганые и недоразвитые. Сделав мизантропический вывод, я останавливаюсь этажа на два повыше прогнозируемого эпицентра веселья, расстилаю на ступеньке обрывок газеты, сажусь и смотрю сквозь решетку на улицу. День погас, небо еще умеренно светлое, но скоро почернеет. Курят… С курением у нас в доме тоже проблемы. На доске объявлений сейчас висит объявление авторства местных активистов: «Товарищи жильцы! Просим вас не курить в туалетах! Этот запах поступает в вентиляцию, и его нюхают другие люди!» Какой еще запах из туалетов нюхают другие люди, и чего там еще не следует делать, основываясь на этой посылке, можно описывать бесконечно. Просто бездна вариантов… Так что курящим я не завидую…
Кто-то топает, негромко бормоча. Я не успеваю подняться, когда в лестничном пролете, пошатываясь и держась за стенку, появляется мужчина. Упирается в меня глазами и смотрит, сперва наводя на резкость, а потом недоуменно и несколько испуганно. Не может вспомнить, кто я такая, и откуда взялась. Что я не из его компании, не приходит ему в голову. Я тоже приглядываюсь недоверчиво, но потом узнаю – это давешний битый страдалец с расколотой фарой. Синяя иномарка, не помню, какая именно.
Мы глядим друг на друга в упор и молчим. Встречаясь глазами, понимаешь сразу возможный уровень энергообмена. Я чувствую, как раскаленно краснеет натянутая между нами ниточка. Возможно, по причине нетрезвости сторон… Мы не сказали ни слова, но между нами какой-то бессловесный контакт. Я не чувствую неловкости от глаз, наведенных в упор. Наконец, что-то мелькает в его взгляде, и он меня узнает.
– О, – говорит он флегматично. – Какие люди.
– А какие? – спрашиваю я.
Вопрос приводит его в замешательство. Он брякнул что-то для проформы, и теперь приходится расшифровывать.
– Вы-да-ющиеся, – наконец выдавливает он.
– Чем же? – не отстаю я.
– Откуда я знаю, – говорит он. – Всякий человек чем-нибудь да выдается.
Вывернулся. Он прислоняется спиной к стене и вытаскивает из нагрудного кармана сигаретную пачку. Наклонив голову, закуривает. Потом обескураженно машет зажигалкой, обнаружив, что даме ее не к чему подносить.
– Ты куришь? – спрашивает он, не до конца доверяя своим глазам.
– Нет, – говорю я.
Он снова безуспешно силится разобраться в ситуации.
– А что ж ты тут делаешь? – спрашивает он.
– Гуляю, – отвечаю я.
– Гуляешь?
– Ну да.
Я пожимаю плечами. Почему бы мне здесь не гулять? Он кивает и затягивается.
– Давно гуляешь? – спрашивает он.
– Не очень, – говорю я. – Как машина?
– Какая машина? А, – он вспоминает, о чем идет речь. – Ничего. В выходные на сервис отдам…
– Злоумышленника нашли? – спрашиваю я тоном заговорщика. Он не догоняет.
– Что?
– Говорю, злоумышленника обнаружили?
– О господи… – произносит он медленно. – Дешевле просто починить… Сам виноват. Не надо было ставить на проходе. Конечно, свинство… но где тут кого найдешь? Это весь квартал, кто пожелает в свидетели, надо водкой поить? Да и наврут большей частью…
– Здравое рассуждение, – соглашаюсь я. – Для нашего дома даже немного нетипичное.
Я говорю и сразу жалею о том, что сказала. Может статься, это сын или внук какой-либо наиболее рьяной психопатки. Обидится…
Он приглядывается ко мне внимательней.
– Тебе не холодно так сидеть? – спрашивает он. Жена циститом страдает, иначе бы в голову не пришло…
– Я на газете, – говорю я.
Он медленно выпускает дым в воздух.
– Первый раз слышу, – произносит он глубокомысленно. – Чтобы газету использовали как утеплитель…
– Странно, – говорю я. – А ты никогда газету под стельки не подкладывал?
Он неожиданности он начинает кашлять.
– Что-что? – говорит он. – Газету куда? Под стельки?
Он думает, что я шучу.
– Ну да, – говорю я. – Народная хитрость. Теплее становится. Очень выручает зимой.
– Народная хитрость… – он покачивает головой. – И много ты таких хитростей знаешь?
– Достаточно, – говорю я. – Мне много чего приходилось делать. Например, колготки гладить утюгом, чтобы не рвались. Или в красный лак для ногтей добавлять зеленку, чтобы лак был дефицитного коричневого цвета. Или подкладывать газету под стельки… Ты не в курсе?
Он насмешливо фыркает.
– Нет. Бог миловал.
– Странно, – говорю я. – Ты не советский человек. Может, ты засланный? Может, у тебя информация в плавках?
Он снова давится сигаретой.
– Я, кажется, плохо соображаю, – произносит он, удивленно удерживая меня в фокусе.
Я смеюсь. Я накануне смотрела «Пассажир с «Экватора», а такая культурная продукция плохо сочетается с алкоголем. Он смеется тоже.
– Слишком много выпил, – говорит он, продолжая смеяться. – Реакция медленная.
– Бывает, – говорю я.
– Пойдем к нам, – говорит он внезапно. Только этого мне не хватало. Еще не прошел Мишкин коньяк с наложенными остатками портвейна. Или у него тоже дыни с Алайского базара?..
– В другой раз, – говорю я.
– Пойдем, – повторяет он.