— Почем?
— Сначала, кто сколько даст, потом — до новгородского серебряного за шапку выходило.
Стрелец почесал пробитое татарским копьем сидельное место и решил обязательно набрать целебной земли в переметную суму.
Возница — торговец скобяным товаром — прикидывал, сколько шапок влезет в телегу, если обратно случится ехать порожняком.
— Нет, брат Архип, — продолжал Данила, — не сходится у тебя. С чего бы наше озеро называли в честь поганого императора?
— Очень просто. Когда Андрей Первозванный бежал от римской стражи сначала в Армению, потом в Крым и Киев, он решил подняться по Днепру и просвещать диких финнов, заселявших эти места. Тут его римляне и накрыли. Он хотел утопиться в озере, но они его выловили, отвезли к себе и там казнили. А озеро назвали в честь своего бывшего императора.
— А река Нерль? Она как?
— Слово «нерль», — фантазировал Архип, — образовано из сокращения слов «не Неро ль?», — так, глядя на широкую реку, римляне осведомлялись у местных жителей, не озеро ли это.
«Пожалуй, надо будет и из Нерли водицы черпнуть», — подумал стрелец.
— Но в Неро впадает не Нерль, а Которосль?
— С Которослью случай особый, — Архип сделал страшные глаза и понизил голос. Стрелец притер мерина к самой телеге.
— Было замечено, что если кормить кота соленой селедкой, а воды ему не давать, то кот бежит со двора, а возвращается обросший длинной шерстью и подросший в размерах. Некоторые коты с трех селедочных заговений и безводных побегов вырастали до средней собаки. Народ стал жаловаться архиепископу.
Возница уронил вожжи и не шевелился, — боялся спугнуть рассказчика.
— И вот, значит, решили котов проследить. Архиепископ лично подготовил одного епархиального кота. Сначала его заставили соблюдать Великий пост, кормили только пареной репой. Стал кот околевать. Но тут настало Светлое Воскресенье, и кота перевели на сельдь двухлетней выдержки. Давали от души — во славу Пасхи Христовой.
Тут перекрестились все, кроме коней.
— Селедочного кота держали без воды до вечера, спускать со двора собирались на рассвете, чтоб виднее было. Но в полночь… Тут уж и мерин пытался перекреститься, но сбился с шага, оставил затею и стал слушать дальше.
— … кот вырвался на волю. Архиепископ с клиром поспешили за ним… Кобыла подняла хвост и разрядилась от ужаса. Ей привиделся архиепископ, ползущий за котом в лунную ночь.
— Кот бросился к реке, припал к воде и стал лакать, чавкая на всю округу. И в свете луны наблюдатели увидели, как быстро отрастает на коте серебристая шерсть. Ну, и сам он поутру едва пролез под забором. Вскоре архиепископ освятил воду в реке, хотели реку и крестить. Нельзя же, чтобы она некрещеной оставалась. Но имени православного для нее до сих пор не нашлось. А народ назвал реку Которосль. Вода в ней тоже целебная, помогает от облысения и похудения.
Возница почесал плешь под шапкой, но, вспомнив о тяготах своей комплекции, решил много воды из Которосли не набирать.
Тем временем направление «проповеди» переменилось.
— А видел ты у Федьки карту озера?
Тут Архип толкнул Данилу в бок, чтоб не называл имен, и стрелец понял, что тайна озера Неро велика.
— Заметил, что озеро имеет форму сердца? Знаешь чье это сердце?
— Всякий знает! Финской русалки по имени Нера.
— Она плавала в озере, когда оно было маленьким и круглым. Один рыболов-охотник выплыл на середину озера и стал высматривать с острогой крупную рыбу. Русалка как увидала мужика, так и всплеснула хвостом. А он не понял, чего она хочет, да ка-ак всадит ей трезубец! Насквозь проткнул!
Стрелец и возница бросили управлять лошадьми и обратились в озабоченный слух. Лошади пошли по собственной воле.
— Втащил рыбак русалку в лодку, снял с нее чешуйчатую шкуру. А она под чешуей оказалась в обычной, бабьей коже… Стрелецкий мерин встал и заржал на тележную кобылу впервые за пять лет.
— Распотрошил рыбак русалку, что засолил, что отложил на уху… Возница с отвращением вспомнил пирог с осетриной.
— … но сердце ее осталось живым и выпрыгнуло в воду. Легло сердце на дно озера и бьется там до сих пор! От этих биений расходятся подводные волны. И за тысячу лет берега озера размыло в форме сердца.
«Нет, — передумал стрелец, — пожалуй, воду брать не буду!»…
После трех дней пути и трех ночевок утром четвертого дня увидели страшное озеро. Возница и стрелец перекрестились вполне искренне. Архип и Данила отбили в телеге «земные» поклоны — лбом в донные доски.
Лошади естественно потянулись к воде. Тележная кобыла пила крупными глотками. Стрелец своему мерину пить из озера не позволил, — повел поить из прибрежного ручья.
Полдня объезжали озеро и, наконец, прибыли в Ростов.
Здесь прямым ходом двинули к кремлю и на архиепископский двор.
Распростились со спутниками, постучали в ворота.
Вылез настороженный монах, и Архип брякнул без обычных библейских отступлений:
— Московские отроки Архип и Данила к отцу Никандру по государеву делу.
При этом парни грозно смотрели в глаза привратнику. Монах побледнел в цвет гусиного пера.
«Боится, плешь господня!»
Монах задергался. Сначала он водил глазами по рукам пришельцев, будто ожидал подаяния. Но ничего подано не было, ничего и не показали. Хотелось монаху немедля бежать с докладом. Но оставлять гостей у ворот было страшно. Захлопнуть ворота перед носом московских было еще страшней: а ну, как не похвалят?
— И-и-игнат! — закричал монах, и показалось, что это ржет стрелецкий конь, озабоченный видением потрошеной русалки.
Прибежал белобрысый паренек, встал в проеме ворот и начал медленно рассматривать московских гостей. Он переводил мутные глаза с шапки одного на сапоги другого, не пропуская мелких деталей одежды. Его взгляд будто преодолевал сопротивление воздуха. Так птичье крыло или лодочное весло с усилием разрезает упругую среду. Разве что свиста и плеска не раздавалось.
Глаза недоумка прочерчивали по фигурам Архипа и Данилы уже третий косой «Андреевский» крест, когда привратник вернулся на пост вприпрыжку. За ним спокойно вышел человек в глухой рясе и под клобуком, надвинутым на глаза. Нижняя часть лица тоже была скрыта черным платком.
«А ведь жарко, — так прикрываться!», — улыбнулся Архип.
Гости и Прикрытый обменялись легкими поклонами. Прикрытый провел Архипа и Данилу во двор, затем в пустую трапезную.
Сели за стол. Из под черных тряпок последовал вопрос: чего нужно?
Разъяснили Прикрытому царский интерес.
Пришлось улыбаться вовсю: интерес-то дурацкий, брат… — как тебя?.. — Дионисий? — но другого не имеем. Есть у нас письмо от царского духовника отца Андрея, но показать имеем право только архиепископу, уж не обессудь.
Дионисий еще поспрашивал: как добирались, да когда обратно.
— Нам нужно вернуться до Третьего Обретения, но велено раньше недели не являться, вызнать дело получше.
— А вы будто не знаете?
— Да уж знаем, брат Дионисий, но царь пожелал опросить самых видных богословов. Нам ли, смиренным, ему разъяснять?
Дионисий кивнул и вышел. Вместо него в сумрачную трапезную впорхнули две другие черные тени. Они вопросов не задавали, а молча выставили на стол посудину с лапшой, выложили деревянные ложки и хлеб.
После обеда Архипа и Данилу развели в разные кельи, и только к вечеру провели к архиепископу.
Никандр Ростовский принял московских отроков, сидя в кресле. Были бы они настоящие монахи, он бы и встал для благословения, а так — нет. Кивнул на земные поклоны, благословил крестным знамением через три сажени пустого пространства. Середину этого пространства сторожил брат Дионисий. Он стоял в простенке двух сводчатых окон и был почти невидим.
Никандр прочитал завитки кремлевского письма, осторожно кивнул, сделал неуловимое движение пальцами белой руки на подлокотнике кресла.
Дионисий вышел из тени, поклонился архиепископу и просто под локти вывел москвичей вон.
— Вас позовут для беседы.
Дни в архиепископских палатах потянулись медленно, вязко. Ни о каких вольных прогулках, поиске и расспросах речи быть не могло. На эти дни Архип и Данила стали рядовыми серыми мышками. Они молились круглые сутки с короткими перерывами на сон и еду.
Что оставалось для попытки расследования?
Только короткие «братские» беседы с архиепископскими людьми, только общее наблюдение обстановки.
Именно такое наблюдение через узкое келейное окошко на заре 20 мая принесло первую надежду.
Данила дышал утренним воздухом, наслаждался вскриками проспавшихся птичек, когда во дворе вдруг обнаружилось движение. Ударили копыта нескольких коней, и на площадке перед воротами появился брат Дионисий. Данила узнал его по фигуре, кожаному поясу поверх рясы, какого не носил никто из монахов. На Дионисии не было клобука, а платок, закрывавший подбородок в прошлые разы, болтался на шее. Данила увидел лицо своего давешнего собеседника и перекрестился от души. Шрам чудовищной, рваной формы пересекал бледное лицо Дионисия. Он начинался на лбу — просто выныривал из прекрасных светлых волос, вспарывал кожу, разрывал дугу левой брови, чудом щадил глаз, рассекал щеку, обе губы и правую часть подбородка.
«Правша рубил», — заключил Данила. Шрам к тому же был землистого цвета, будто Дионисий упал разрубленным лицом в грязь.
«А что? Очень возможно. Когда тебя так вырубят, место различать недосуг. Небось, глаза кровью залиты были».
«Потому он такой резкий», закончил Данила свои рассуждения.
Тут к Дионисию подбежали два чернеца с лошадьми. Эти кони были не такими стройными, как жеребец Дионисия, но тоже ничего, — не монастырской выправки.
«Эти уж точно хребет молитвой не утруждают».
Дионисий рявкнул на монахов сдавленным хрипом, и они метнулись прочь, прицепив поводья коней к коновязи у ворот.
Дионисий стал нервно прохаживаться вдоль коновязи, и его жеребец сопровождал хозяина вкрадчивым шагом.
«Спешит», — заметил Данила, когда Дионисий в очередной раз посмотрел на восток, — на восходящее солнце.
Наконец, монахи вышли из какого-то закутка, сгибаясь под тяжестью длинных свертков. Эти саженные свертки стали прилаживать по бокам двух лошадей. Но из четырех упаковок уж одна-то должна была прохудиться? Веревка то ли лопнула, то ли выскользнула из неумелых пальцев, и по каменистому двору с веселым грохотом рассыпались предметы легкого пехотного и кавалерийского вооружения. Чего тут только не было! Копья строевые и пики для метания, бердыши с узким лезвием и с широким в виде полумесяца, короткие сабли и мечи грубой, массовой ковки. Дионисий взвыл к небесам, сдерживая речь в пределах монастырской дозволенности. Можно было подумать, ему именно сейчас и именно этим оружием расквасили лицо.
Раненый витязь грозно двинулся на недоумков, и они бежали. Дионисий снова крикнул, на этот раз членораздельно:
— Тащите грешных тварей!
На этот крик монахи возвратились с двумя неумытыми отроками соломенного цвета. Каждый получил от сопровождающих по очистительной оплеухе. Ребята приободрились, влезли на коней, и грузовые лошади заметно просели в брюхе. Из седла Дионисий крикнул остающимся:
— Община Коломенская подойдет, гоните с провожатым в Острог, я ждать больше не могу!
Три всадника медленно выехали через распахнутые ворота и растворились в золотом солнечном разливе.
«На восток поехали», — только и отметил Данила.
Глава 15. Коломенская община
Если бы Архип и Данила умели летать, они полетели бы за Дионисием и проследили путь верхового обоза. С высоты птичьего полета можно было увидеть много интересного. Но летать в Сретенском монастыре в те годы еще не учили.
Перед завтраком Данила едва успел рассказать Архипу о Дионисии, как ребятам приказали явиться к Никандру. После завтрака и пошли. Никандр встретил обычно: холодно и гордо. Сказал, что пора собираться восвояси. Разъяснения по Третьему Обретению готовы.
Архип и Данила развернули ушные раковины к архиепископу, но он рассказывать о злоключениях Головы не пожелал, изобразил на лице презрение к мыслительным и запоминательным способностям отроков.
«Вот конь некованый — яйца в позолоте» — сочинил Данила новое ругательство.
На это последовал достойный ответ. Никандр в заковыристых выражениях высказал надежду, что столь славные отроки несомненно проведут остаток дней в непрестанных трудах, превзойдут все науки, разовьют ум и память, сподобятся сначала иноческого звания, а потом и царства небесного с полным удовольствием.
«Сам бы ты сдох», — сладковато улыбнулся Архип.
«Уж твое иночество, сучий потрох, аки хвост Диавола, сквозь ризы выпирает», — лучезарно уставился на святого отца Данила.
— Короче, — сказал Никандр, — вот вам письмо к государю. Тут про Третье Обретение все написано. Идите с миром, поспешайте, с дороги не сворачивайте, поминутно думайте о драгоценности сего письма и молите Господа, чтоб уберег вас от его утраты, которая страшнее смерти телесной, ибо равна смерти духовной.
Никандр знакомо шевельнул десницей, и какой-то другой крепыш, заменивший Дионисия, выволок ребят из палаты, всунул Архипу в руки кожаную трубку с письмом, подтолкнул к выходу.
Ходокам дали серебряную монету на проезд до Москвы, спешно загрузили торбы пирогами, многократно приказали точно держаться пути.
«Никуда не сворачивайте с дороги!».
— Следить будут? — спросил Данила Архипа, когда шагали по пыли к ямской станции.
— Пожалуй, нет. Если б собирались, не предупреждали бы. А раз пугают, значит не до нас.
— Не могу понять, — думал вслух Архип, — зря мы съездили или не зря?
— Как же зря? Дионисия теперь знаем. Знаем, что тут не без затей.
— Это и Глухов узнал.
— А «Коломенская Община» на подходе в Острог? — Данила продолжал распинаться, а Архип думал о чем-то свежем.
— Слушай, а давай Общину эту подкараулим?
— Правильно. Только сначала нужно прибыть на ямской двор, чинно отъехать.
Ребята бодро зашагали к базарной площади, возле которой в длинных конюшнях располагался ростовский почтовый и пассажирский транспорт.
Здесь довольно долго подбирали подходящего ямщика. Готовые кибитки имелись в избытке, но ямщики в них сидели строгие — ждали солидных седоков. Ехать на Москву соглашались только с оплатой половины обратной дороги плюс двойная цена овса.
Несколько драных мужичков на битых лошадях готовы были гнать в любую сторону, но поближе. До Москвы их повозки не дотягивали.
Наконец нашелся удачный парень. Он лежал на дне телеги в старой соломе и собирался ехать до Луны, которую тщетно искал на дневном небосклоне. Огромное майское небо вращалось в голубых глазах лихача и предлагало такое разнообразие облачных женских силуэтов, что суть поверженного героя проявлялась через латаные штаны, несмотря на поражение остального организма сивушными маслами.
Старая опытная кобыла стояла тихо, исполненная терпения.
— Бог помощь, земляк, — сказал Данила, осматривая кобылу.
— Му-ы-э-дем! — решительно замычал ямщик.
— На Москву, за серебряный пятиалтынный.
— Му-а-а-жи-бля, — потребовал ямщик.
Архип показал монету.
— Му-о-о-оцка-бля, — оценил ямщик.
— Новгородская, других не держим. Так поехали?
— Му-уля-не? — ямщик сбросил вожжи, накрученные на переднюю планку повозки, последним усилием спрятал монету в шапку и рухнул в сено.
— И-и-го! — заявила возмущенная лошадь и потащила кибитку с ребятами и телом хозяина на Московский тракт.
Когда Ростов остался позади, Архип спросил шепотом:
— Как считаешь, если сойти, лошадь дальше сама пойдет?
— Сейчас узнаем.
Они тихо сползли в придорожную траву и замерли.
Лошадь приостановилась, потом решила, что раз уплачено, то надо отрабатывать, и пошла размеренным шагом.
Отроки озирались из кустов достаточно долго, чтобы понять: погони нет, соглядатаев нет. Все получилось удачно, — свидетелей отъезда на ямском дворе осталось в избытке.