Вот если все сделать так, как я сказал, тогда бульон получится что надо. Если вы ждете гостей, отварные коренья из бульона лучше вынуть, но для себя их вполне можно съесть, добавляя немного свежего коровьего масла и соли.
Мадам Попа, конечно, знает толк в курином бульоне, но, судя по запахам, сегодня у нее будет и мясная кулебяка. Точно - это мясная кулебяка! Вот чертовка, она так хитро готовила мясо для начинки, что можно было и ошибиться. Чего же она там добавила в фарш, пока жарила его?...
-- Здравствуйте, - из-за спины прошмыгнула девчушка.
-- Здравствуй, деточка, здравствуй, - ответил Виктор Павлович.
Пожалуй, пора двигаться. А то мадам Попа заметит его и решит, что он напрашивается в гости. Это неприлично. Мадам Попа действительно, услышав голоса под окном, выглянула, но господин Жолдонз уже двигался вперед, и ему оставалось только приложить руку к шляпе и слегка наклониться в знак приветствия.
С левой стороны, между проезжей частью и тротуаром вдоль дома росли деревья. Первой стояла столетняя, огромная белая акация. Интересно, что каждую весну, когда все деревья уже зеленели, эта акация стояла как высохшая колючка. Всякий раз казалось, что она эту зиму не пережила, но она просто была недоверчивой. Дождавшись устойчивой теплой погоды, она почти одновременно выбрасывала листья и цветы. Ее необыкновенно красивые, крупные, сочные гроздья служили в детстве лакомством всем дворовым мальчишкам и девчонкам.
Многих белые акации вдохновляли на стихи, на музыку, на любовь. Виктор Павлович тоже мог вспомнить один особенный вечер, когда они с покойной супругой решили пить вечерний чай на балконе, чтоб полюбоваться цветением акации. Такой хороший был вечер. И ночь...
Следующим рос огромный американский остролистый клен, потом дерево, которое Виктор Павлович называл вязом, но не был в этом уверен. Потом стоял фонарный столб, за ним еще один американский клен, но меньшего размера.
Затем рос обычный клен, посаженный взамен рухнувшей лет тридцать назад еще одной белой акации, а последним в ряду росло дерево, точного названия которому никто не знал, но оно было явно из акациевых. Отличительная черта - необыкновенные колючки: длинные, с коричневой гладкой отполированной поверхностью, разветвленные, очень твердые и крепкие. Помнится Козел однажды трепался, что якобы из этих колючек делают особые патефонные иглы. Мы попробовали - ничего особенного.
В конце стоял еще один фонарный столб, выполненный в виде металлической фермы с заклепками, наподобие маленькой Эйфелевой башни. Кто и зачем его тут поставил, не помнил даже господин Жолдонз. Известно было лишь то, что во всем городе такой фонарный столб один единственный. Может быть, его появление как-то связано с некогда существовавшей на противоположном углу табачной фабрикой. Сейчас этой фабрики нет, нет также и обувных мастерских, которые были после фабрики. Что теперь располагалось в этом здании, Жолдонз не знал, да он и не собирался переходить на тот угол. Виктор Павлович, не форсируя перекресток по диагонали, что было бы короче, но не по правилам, пошел на другой угол, где во времена его детства была синяя будочка, в которой продавали газированную воду и мороженное. Теперь тут было пусто, и унылый забор, охраняемый солдатом, поворачивал под прямым углом и столь же уныло тянулся дальше.
Оставалось пересечь последнюю мостовую, и - вот они, ступеньки магазина!
Бегали, бегали по этим ступенькам ножки маленького Жолдонза, когда мама посылала его, бывало, что и по три-четыре раза в день. Как он сердился, - ведь всякий раз его отрывали от каких-то важных и интересных игр. Нельзя, что ли, все заранее продумать и послать его один раз. Ведь, кроме всего прочего, надо еще и в очереди стоять. Но стоило ему хоть как-то выразить свое недовольство, как он тут же получал суровый упрек и отравлявшее ему жизнь сравнение с соседским мальчиком Олегом, который был "сущий ангел, и хоть сто раз на дню безропотно, с улыбкой побежит в магазин". "Ангел", впрочем, плохо кончил, - в смутные времена стал контрабандистом, - видать его "легкость на подъем" подвигла на это рискованное занятие. Но она же и сыграла с ним злую шутку, - он попал-таки в тюрьму, а что с ним было дальше, Жолдонз уже не знал. Но сколько других замечательных и дорогих Виктору Павловичу людей обшаркивали эти гранитные камни, ведущие в маленький магазинчик. Ведь еще бабушка Жолжонза, а звали ее, между прочим, Маргарита, сюда хаживала. Возможно, хаживал и дедушка, но Жолдонз его не помнил.
Бабушка была ревностной католичкой. Почему, интересно, так всегда говорят: "ревностная католичка". Не говорят, например, "ревностная православная", или "ревностная иудейка". Про православную скажут - "глубоко верующая", а про иудейку вообще ничего не скажут. Про иудея еще могут сказать "ортодоксальный иудей", а про иудейку вообще ничего не скажут. Странно, ведь они тоже бывают искренне верующими.
Сам Жолдонз был всю жизнь неверующим. Точнее, не ходил в костел, не соблюдал церковных правил, - да и куда было ходить, если оба костела в городе были закрыты, и превращены черт знает во что, - но в душе он относился и к Богу, и к верующим хорошо. Он поддерживал семейные традиции, радовался обеим Пасхам, поскольку его покойная супруга была из православной семьи. К старости возник интерес, точнее, заинтересованность в загробной жизни, да и оба костела возобновили свою работу. Жолдонз, крещеный как католик, стал туда заглядывать, начал читать какие-то популярные брошюрки об Иисусе Христе, о правилах церковной жизни и ему это нравилось. Ему даже случалось молиться своими словами, но вот общаться со священнослужителями ему не хотелось.
Магазин представлял собой небольшую квадратную комнату с двумя прилавками и двумя продавцами. Один прилавок торговал бакалеей, другой гастрономией.
Покупателей было немного. Виктор Павлович остановился у витрины-холодильника гастрономического отдела, поздоровался с продавщицей Жанной, которая по-прежнему могла бы считаться красавицей, если б не располнела так сильно, и стал внимательно наблюдать за ее действиями.
Жанна обслуживала пожилую даму со знакомым Жолдонзу лицом, но не настолько знакомой, чтоб с ней следовало здороваться. Дама покупала сыр, творог, молоко и сметану. Обязательно про каждый товар спрашивала: "Свежее?" На что Жанна с одинаковой интонацией отвечала: "Сегодня утром завезли". Что касается сыра, дама пожелала его понюхать, в чем ей отказано не было. Именно тут Виктор Павлович присоединился к процессу:
-- Хорош ли сыр? - спросил он даму после обнюхивания.
-- Ничего, - ответила она, - кому какой нравится.
-- А вам он нравится?
-- Другого все равно нет, - ответила дама, и кивнула Жанне, - сто пятьдесят граммов, пожалуйста, и нарежьте.
-- Пожалуй, я тоже возьму сыру, - сказал ни к кому не обращаясь господин Жолдонз.
Когда дама расплатилась и отошла к столику в углу магазина, чтоб поудобнее расположить покупки в своей сумке, Виктор Павлович обратился к продавщице:
-- Мне тоже захотелось сыру, - сказал он.
-- Сколько будете брать?
-- Двести грамм, я думаю.
-- Возьмите побольше, сыр действительно очень хороший. Ведь он же не портится, так что вам за каждым куском бегать?
-- Тоже верно. Только я должен посмотреть, сколько у меня с собой денег.
Сначала Виктор Павлович не обнаружил кошелька в кармане брюк. Потом не обнаружил его ни в боковом, ни во внутреннем кармане своего белого летнего льняного пиджака, наконец, он его не обнаружил в авоське-кошелке.
-- Вот так дело, - сказал он, волнуясь, - то ли потерял, то ли дома забыл...
-- Деньги забыли? - спросила Жанна.
-- Кажется, забыл, - ответил Виктор Павлович, - не мог же я их потерять.
-- Не беспокойтесь, - сказала продавщица, - сыру еще много, зайдете попозже и я вас с удовольствием обслужу.
Обескураженный господин Жолдонз еще несколько раз похлопал себя по карманам, потом подошел к выпуклой стеклянной витрине бакалейного отдела, поглядел на стеклянные цилиндры-вазы, заполненные разными крупами, на полки с хлебом и пакетами овсяных хлопьев, потом развернулся побрел из магазина проч.
Он снова перешел одну улицу, затем вторую и оказался у угла своего дома, как раз в тот момент, когда к этому же углу приблизился сосед и старый приятель Семен.
-- Виктор Павлович! Рад видеть в добром здравии! - проскрипел сосед, протягивая сперва левую руку, которой предстояло захватить локоть Виктора Павловича, и лишь потом правая незаметно пригибала ладонь господина Жолдонза книзу, - на прогулку?
-- Да, погода отличная, отчего бы и не прогуляться.
-- Не собираетесь в сквер у гостиницы?
-- Хм, именно туда я и иду.
-- Так я вас почти до сквера провожу, - я иду в поликлинику. Вчера сдал-таки анализы, надо получить результаты.
-- А что у вас?
-- Так... Пока ничего, невроко, серьезного... Сердце пошаливает, давление, то да се...
-- У меня тоже... К себе на четвертый этаж без остановки подняться уже не могу.
-- Вы мне будете говорить! Моя жена на второй не может взойти. А ее сестра вообще не ходит уже семь лет.
-- Что вы говорите?
-- Как ее муж умер, он продала дом и переехала к нам... Я был против, но кто меня имеет в виду? С тех пор она практически не ходит.
-- Какой ужас!
-- Да, тяжело...
Так они дошли до поликлиники, где и расстались. Виктор Павлович дальше пошел один и вскоре достиг сквера возле гостиницы.
Центром сквера был фонтан, давно засыпанный и превращенный в клумбу, что тоже неплохо. От клумбы-фонтана отходило шесть дорожек, на каждой из которых стояли садовые скамейки. Виктор Павлович выбрал себе свободное местечко в тени каштана и покойно расположился с краю, упершись о подлокотник. Вскоре он задремал...
-- Посмотрите-ка, кажется мужчине плохо, - сказал крепкий дедок в кепке и сером пиджачке, застегнутом на все пуговицы.
-- Да он просто заснул, - ответила ему бабулька с кружевным отложным воротничком и гребнем в волосах.
-- Не надо мне рассказывать! - прервал ее дедок, - в такой позе не спят. Тут нужен, в лучшем случае, врач.
Сообщество старичков и старушек встрепенулось, на спящего Виктора Павловича обратили внимание и согласились, что поза его подозрительна. Когда к нему подошли и потрясли за плечо, Виктор Павлович потерял равновесие и чуть не упал, не просыпаясь.
-- Я же говорил, - сказал дедок, - он не спит. Он в отключке. Нужен врач. Вы слышите, как он дышит?
Все стали слушать дыхание Жолдонза, услышали, и нашли его прерывистым и неровным.
-- Надо положить его на скамью и освободить ворот, - пробасила дама в вязаной чалме.
Общими усилиями уложили Виктора Павловича на скамейку. Голова неловко запрокинулась.
-- Дайте-ка вашу книгу, - скомандовал дедок лысенькому очкарику в рубашке с коротким рукавом.
-- Пожалуйста, - ответил тот, протягивая толстый том с надписью на обложке "Лисица на чердаке", - подойдет?
-- Подойдет, - уверенно ответил дед и подсунул книгу под голову Жолдонзу. Полюбовавшись содеянным, дед повторил, - Все-таки, нужен врач.
-- Я врач, пропустите.
Пенсионеры расступились и к скамейке подошел мужчина средних лет с гладко зачесанными назад набриолинеными черными волосами, выбритым подбородком и щеками, но с тончайшими усиками типа "Жора".
-- Я врач, - повторил он, - что с ним?
-- Он просто спал, - начала гренадерша в чалме, - а теперь не просыпается...
-- Послушайте его дыхание, - добавил дедок, - Мы видим, - у него странная поза. Вот и решили разбудить.
-- Пожалуйста, отойдите в сторону, я сейчас посмотрю.
Доктор приложил ухо к груди, послушал, потом поднял веки, - Жолдонз не реагировал, продолжая тяжело дышать.
-- Похоже на сердечную атаку, - сказал врач, - надо вызывать скорую. Вызовите, кто-нибудь скорую. В гостинице... Я пока попробую привести его в чувство.
Доктор попросил остаться рядом с ним кого-нибудь у кого есть духи. Осталась дама с кружевным воротником, приготовившая флакончик "Лесной фиалки".
Доктор начал массировать ладони Виктора Павловича, потом уши, потом долго разминал, и даже кусал мизинец его левой руки, потом снова принялся за уши, потом скомандовал: "Поднесите духи к носу, смажьте..."
Жолдонз начал приходить в себя, открыл глаза, что-то забормотал.
-- Как вы себя чувствуете? - спросил доктор, - Лежите, лежите!
-- Нет-нет, - ответил Виктор Павлович, - все нормально, я лучше сяду. Так лежать неприлично.
-- При чем тут приличия? Я врач. Вам стало плохо. Вы были без сознания. Вот, положите под язык эту таблетку.
-- Что это?
-- Это хорошая безвредная мятная таблетка. Пока отдохните, скоро подойдут другие врачи, скорая помощь.
-- Но со мной все в порядке, не надо скорой помощи. Я себя отлично чувствую. Благодарю вас за заботу, но я, безусловно, в норме.
-- Вы уверены?
-- Абсолютно уверен. Я еще немного тут посижу и пойду домой.
-- А где вы живете?
-- Да вот тут, рядом. Пять минут.
-- Ну, смотрите... А, может, лучше, все-таки, вызвать скорую?
-- Нет-нет, уверяю вас, не стоит. Кому-то она в это самое время действительно окажется нужна. Не беспокойтесь.
-- Хорошо, я пойду, но имейте в виду - в фойе гостиницы можно вызвать скорую помощь.
-- Спасибо, не беспокойтесь. Вы настоящий врач, спасибо вам.
-- Ну, до свидания. Не болейте.
-- До, свидания, спасибо.
Виктор Павлович огляделся. Старички и старушки загалдели разом, рассказывая ему, как он заснул, как сидел в неловкой позе, как они заподозрили неладное и быстро нашли врача.
-- Вы с этим не шутите, молодой человек, - обратился к нему молчавший до сих пор высохший старичок в шляпе и очках, - Вам который год?
-- Да мне... Уже... - начал бормотать Виктор Павлович, но старичок его перебил.
-- Мне девяносто семь, юноша, так что, послушайте старших. Вам надо поменьше есть, особенно откажитесь от жиров. Ничего жареного. Перейдите на овощи, лучше всего сырые. Курите?
-- Нет, я и не курил никогда.
-- Это хорошо. Но этого мало: жрать надо поменьше! Посмотрите на этот курдюк, который вы себе отрастили, - и старичок ткнул господина Жолдонза в живот, - Сбросить немедленно!
-- Да, конечно, я согласен... - бормотал Жолдонз, искренне желая прекратить эту лекцию, - мне, однако, пора. Спасибо всем большое. До свидания.
-- Я вижу, вы не хотите меня слушать. Это прискорбно. Прискорбно для вас, молодой человек. Но я не навязываюсь. Более того, когда вам понадобится мой совет, я к вашим услугам.
-- Да нет, я действительно засиделся...
-- Ладно, ладно... Не болейте.
Виктор Павлович поднялся, внимательно прислушиваясь к своим внутренним органам, в особенности, к сердцу, но, не услышав ничего настораживающего пошел по дорожке в сторону главной улицы.
На главной улице было красиво и шумно. Пройдя совсем немного, Виктор Павлович почувствовал, что ему, все-таки, действительно нехорошо: голова кружилась, ноги как-то устали... Виктор Павлович присел на скамейку и стал ждать, когда снова станет хорошо.
По тротуару ходило много людей, с деревьев уже начали опадать листья, транспорт промелькивал в обе стороны, наполняя улицу шумом. Господин Жолдонз прикрыл глаза, но не мог сосредоточится и осознать свои действия и намерения. В голове роилось одновременно такое количество назойливых образов и событий, что невозможно было ничего понять.
Пожалуй, основным чувством, мучающим его, было глубокое осознание вины за то, что он не выучил алгебру, что сдать экзамен он не сможет, поэтому аттестат зрелости ему, по крайней мере в этом году, не выдадут, при этом, однако, он ясно осознавал, что у него уже есть диплом о высшем образовании, что институт он окончил, так что, казалось бы, об аттестате о среднем образовании можно не беспокоится, но чувство вины и страха перед экзаменом были сильнее логических конструкций. Причем все эти мысли и чувства плавали в весьма плотном облаке, состоящем из угроз начальника управления кредитов госбанка господина Солтыса, который требовал посадить Жолдонза в тюрьму с конфискацией имущества за якобы выдачу необеспеченного кредита, а Жолдонз не мог оправдаться, поскольку самый важный документ, из которого становилось ясно, что о выдаче кредита распорядился сам Солтыс, у него кем-то украден, при этом теща обняв плачущую жену Жолдонза за плечи, кричала, что она была права, когда отговаривала ее выходить замуж за этого слюнтяя, и, если его посадят, это будет только справедливо, а над всем этим парила гнусная рожа районного хулигана Фоникэ, улыбающегося своими железными зубами.