- Учитесь, друзья мои, - говорил им маститый профессор: - учитесь у заклятых врагов, как Петр Великий учился у шведов. Вы знаете, что привело к революции? Прокламации, ловко составленные листовки, летучки, воззвания. Спросите-ка у любого купца, он вам скажет, что сущность торгового дела в рекламе.
- Так по-вашему революция осуществилась благодаря удачной рекламе?
- Несомненно. Это дело рассчитано было на многолетия, с риском. И упорство рекламы привело, наконец, к убежденью, что революция неизбежна.
Забегали молодые писатели и старые публицисты по разным архивам любителей, доставали из библиотек "Былое", "Исторический Вестник", "Колокол" Герцена, разыскивали прокламации, изучали их стиль и словесный порядок. Ослов же, художник, с собратьями сидел над мюнхенским Симплициссимусом, набрасывая всевозможные карикатуры.
Во всех городах открылись лавочки пропаганды. По всем городам заездили антрепренеры, подыскивая подходящих людей для публичных концерт-агитаций. В центральном же помещении отдела, на обширном дворе, обучался отряд новобранцев. Ему говорили:
- Как выйдете из дому, прежде всего оглядитесь. А как оглянетесь, отметьте себе, не видно ли где человека нетрезвой наружности, шибко худого, походка с раскачкой, желательно без руки или с проломленным носом. Такой человек для нашего дела находка. Сейчас же к нему. Ты, говорите ему, из красных. Он станет отнекиваться. Нет нужды, твердите: из красных. Возьмите под арест. Наддайте хорошего жару, но с присмотром, не то он проломит себе остальное, да и помрет нашему делу в убыток. Проморив с две недели, пустите к нему совопросника, можно с бутылкой. "Так и так, ты бы лучше признался, что удрал из-под красных за жестокое обращение, был истязуем в чеке, получил разрыв сухожилья и показать можешь под православной присягою, каковы большевистские тайны. Тебя за это простят и даже отчислят награду". Двести против одной, что арестованный согласится и в ножки поклонится. Это заданье номер первый, под названием "свидетельства очевидцев". Дело пустое и легкое!
И когда новобранцы постигнут заданье, им дается второе:
- Теперь, братцы, помните: ум хорошо, а два лучше: Взявшись за руки, остановитесь на улице и твердите друг дружке: нет ли, брат, у тебя донских денег? И если случатся в том месте прохожие, твердите пошибче: нет ли брат, у тебя донских денег? Один пускай улыбнется с хитринкой и ответит: "есть-то есть, только нужны самому, не обхитришь". Тогда вы искательно обратитесь к прохожему: не согласен ли тот обменять на английские фунты или французские франки донские кредитки? Удивится, конечно, прохожий, заподозрит, а вы приставайте, давайте все больше да больше. Тут пусть мимо пройдет третий из вашего брата и, как честный благожелатель, шепнет прохожему: "не продавайте! Донские деньги в цене, большевики доживают последние дни и донские кредитки по всей вероятности будут объявлены европейской валютой!" Этак сделать приходится не раз и не два, а с полсотни разов, да пройтись по базарам с тою же речью. Нужды нет, если и скупите где кредитку, заплатив за нее английским фунтом. Через неделю поднимется в обывателе крепкое настроенье.
И это заданье исполнив, рекрут обучается третьему, самому сложному. Берет он простейший и ординарнейший лист бумаги. Берет чернила, перо, плюет себе на руки (истинно-русское, благочестивое правило, чтоб вышло не зря, а в аккурат) и пишет длинными торопливыми буквами:
Тов. Троцкий!
Сколько раз я тебе говорил, что ты погубишь все наше дело!? Зачем не уничтожил расписку амстердамской почтовой конторы! Зиновьев и я всю ночь сидели, обдумывая план реабилитации, - ничего не вышло. Чорт тебя дернул! Прикажи, чтоб аэроплан N 3 был всегда на-готове у Иверских ворот. Я уже написал в Цюрих насчет квартиры. Запасись паспортом.
Твой Ленин.
Написав, зовет он парнишку и говорит ему: "Ваня, я обещал тебе сделать кораблик, вот посмотри". И делает из бумажки кораблик, потом петушка, а после солонку. Наигравшись, парнишка привяжет при вас веревочку к бумажонке и будет с ней бегать по комнатам, давая мурлышке занятье. Мурлышка бумажку процапает, понадкусит. После рекрут отымет бумажку и, полив на нее ложкой варенья, положит под муху. Муха обшмыгает бумажонку, поставит несколько точек. Тогда остается лишь утоптать ее сапогом после хорошей прогулки. В таком виде бумажка становится важная штука, - документ. Теперь вниманье! До сих пор забава была, а сейчас экзамен на зрелость. Взяв дохлого голубя, наденьте ему мешочек на шею, а в мешок положите бумажку, вперемежку с землею. Сунув за пазуху голубя, возьмите ружье монте-кристо, удостоверение от градоначальника, что имеете право на производство охоты в Балабановской роще, и в базарный день идите себе на соборную площадь. Мирно идите, с бабами разговаривая, луская семечки, почесывая в голове. Народу тьма-тмущая. Вдруг, расталкивая ротозеев, по площади мчится рекрут номер два, ваш подручный. Кричит:
- Братцы, гляньте, на небе-то голубь! Почтовый голубь с сумою, зовите милицию, пожарных, собаку ищейку!
Переполох на базаре, глядят, опрокинув затылки, бабы, дети, мальчишки, мужики прямо в небо. Тут вы хвать монте-кристо, стреляете холостыми зарядами бац-бац! Смятение: ой-батюшки! ой, отцы небесные, убили, убили! И в суматохе из-за пазухи вынув мертвого голубя, во всю мочь бросайте его туда, где народу погуще, бабам на волосы. Орите сочно, с надсадой:
- Дуры! Расступись! Политическое дело! Я стрелял в почтового голубя, пусть доставят меня по начальству.
Свистки, милицейские, топот, ругательства, давка. Голубь пойман.
- Родимые, голубок!
- Мертвенький, и у его ридикульчик на шее!
- Расступитесь, отдать вещественное доказательство по начальству. Ты, паря, как смел стрелять? А не хочешь ли полгода отсидки?
- Извините, господин полицейский. Вот мое законное удостоверение на производство охоты. А кроме того почтовый голубь есть хфакт политический. Прошу вас на месте составить протокол с приложением свидетельской подписи.
- Н-ну! Уж и не знаю, верить ли, однако, весь город свидетели. Непостижимое происшествие! - говорит, весь в поту, редактор местной газетки: - Пойман голубь и при нем собственноручный документ огромной политической важности!
Дальше следует передовица:
"Мы запрашиваем амстердамскую почтовую контору, что ей известно о настоящем случае?"
Начало положено, всяк теперь дело докончит.
Профессор Булыжник за ужином метким примером иллюстрирует методы пропаганды и в присутствии градоначальника Гракова, поручика Жмынского, коменданта Авдеева, дам патронесс и министра донского искусства с бокалом речь произносит. Непобедима теперь Добровольческая Дружина! Скоро, скоро мы вступим, друзья мои, верной ногой в первопрестольную! С такою постановкою дела, можно сказать, ничего нам не страшно!
- Ешь, пей, веселись, - воскликнул Жмынский игриво: - иными словами тыл укреплен, фронт продвигается, обыватель может спокойно нести сбережения в банк. Да здравствует Главнокомандующий!
Тост был подхвачен.
ГЛАВА XXXI.
Куда можно дойти по-Булыжнику.
Пируют в тылу, валясь под столы, тыловые. Льется вино из удельного склада нещадно. Весело на душе обывателя, шумно на улицах города... Скоро, скоро!
А команда, обученная на центральном дворе, входит во вкус чем дальше, тем больше.
- Организация, я вам доложу, это первое дело, - говорит молодчик другому: - к примеру ежели вас посылают на фронт для военной корреспонденции, так неужто вам ехать? Под дождем, в такую-то слякоть, сыпняком заболеть от солдата? Очень нужно. Поймите, нужна информация, а не ваша простуда. Тут умному человеку и показать, пошло ль в прок ученье. А изготовить у себя на-дому информацию, имея немецкую карту нашей области, дело пустое. Тут ошибся разве на одну приблизительную, не более.
И той же дорогой пошли дорогие разведчики, засылаемые в глубь страны, где сидят еще красные. У пограничников есть хорошие вина, зарыты консервные банки. Умеют они превесело дуться в картишки. Сходятся к ним все люди солидные, те, что при деньгах. У одного - контрабандный товар, другой перемахивал через границу беглеца и беспаспортника, третий попросту вспарывает у случайных убитых карманы, четвертый шпионствует за приличную мзду и нашим, и вашим. Веселый народ, образованный и с деньгами. С ними выпить одно удовольствие, а захотят, так найдется для них по-близости и подходящая дама.
Вместо опасного продвиженья в глубь страны, сиди себе с ними, да выслушивай разные речи. Пьешь, закусываешь, перебросишься с ними в картишки, глядь - и выудил информацию, все, что нужно. А иной, твое дело смекнув, и продаст тебе, хотя не за дешево, все же дешевле чем твое беспокойство, все первые сведенья.
Проще того дело делается агитатором деревенским. Встал он поздно у себя на-дому, шторки на окнах спущены до самого низу. На случай звонка отвечает слуга Федосей, из казаков:
- Нету-ти барина, они на паганду в деревню уехали. А когда воротятся, не знаем.
Встанет барин во втором часу дня, не позднее. Тотчас же несут ему соды, проветрить губы от выпивки. Помывшись, одевшись, напьется он кофею, подзакусит, малость хлопнет из рюмочки для поддержания духа. Зовет Федосея:
- Ты, вот что... Ведь ты казак из станицы Цымлянской?
- Так точно.
- Ну что, брат, скажи-ка ты мне, разве при большевиках вас не грабили, не увозили пшеницы?
- Свозили пшеницу, а при немце и того хуже.
- Нет, ты молчи про немца. Я тебе дело говорю. Ты скажи, ведь при нас-то, при белых, лучше стало? Сообрази.
- И то лучше.
- Я вот, например, ничего для тебя не жалею. На, допей водку.
- Премного вашей милости.
И пишет в докладе:
"Станица Цымлянская.
Встречен казаками очень приветливо, особенно старыми. Разговорился. Отвечают охотно. Как дети, жалуются на обиды. При разговоре о большевиках сжимают кулаки: хлеб до последнего зернышка грабили звери, хуже, чем немцы. Это врезалось в память, и станица знает теперь лучше всякой пропаганды, кто ей друг, кто ей враг. Провожали с иконой до самой околицы".
Правда, последнюю фразу написал уж под пьяную руку, распив вторую бутылку. Но, отрезвившись, исправил.
Работа покончена, и как хороши вечера агитатора! При спущенных шторах соберутся друзья, немного числом, зато самые близкие, благонадежные. Сбегает Федосей в клуб, к повару Полю, за порцией лучшего ужина, хлопнут, взрываясь, бутылки. Расставлены столики, приготовлен мелок и девственный пояс с колоды срывают привычные руки. Колода для правильного мужчины в наш век желанней, чем женщина. Играет тобой до потери всего твоего состоянья, голову кружит, пьянит козырями и нежданной взаимностью, а покоя тебе не убавит: как сидел, так и сидишь себе в кресле без малейшего сдвига. Спокойное дело!
И чем дальше шли дни, тем уверенней становилось на сердце у обывателя. Правда, ходили какие-то слухи, распространяемые с ехидством главным образом телеграфно-почтовым мелкотравчатым чиновьем, об уничтожении армий Колчака и Юденича и о том, что на южный фронт брошены большевиками огромные силы, но обыватель себе настроенья не портил.
Массивней, чем столбы из базальта, казалось правительство Единой и Неделимой. Давно уже был разработан проект о том, кому и на каком посту быть в завоеванной белокаменной. Москвичи съезжались в Ростов, готовясь вступить во владенье утраченными квартирами и жестоко отмстить вероломным кухаркам. "Сперва пойдет фронт, а мы на повозках и броневиках вслед за ними".
Дни идут. Запаздывает наступленье к досаде нетерпеливых. Клич "на Москву" под шумок спекулянт, нажившийся прочно, уже сравнивает с арией "мы бежим" из Вампуки. А пропаганда летит от края до края, похваляясь своими победами.
Главнокомандующий, поставивший под ружье все казачество и городского мужчину в возрасте от внука до деда, из-под век нацеливается на своих крендельковых людишек, министерства наполнивших. Крендельковые люди, однако, затвердели, как старое тесто. Неожиданно пробудилась в них светлая память. Каждый вспомнил, что кровь проливал и брюки просиживал на службе Единой. Каждый вспомнил, что есть у него на Дону большое поместье, у этого сто десятин, а у другого тыща и боле. Отобраны земли в февральскую революцию и Войсковой круг их не вернул настоящим хозяевам. Пора бы уже Добровольческой армии наградить своих верных сынов и вспомнить их жертвы.
Тузы, положившие в дело немалые деньги, открывавшие на свой счет лазареты, обмундировавшие целые роты, купцы, не щадившие для Деникина ни икон, ни молитв, ни товара, помещики, ставшие ныне министрами, все возвысили голос:
- Пора приступить к справедливой земельной реформе! Правда, мы отстояли передачу земель частных собственников донскому казачеству. Но этого мало! Надо на деле Европе и русскому люду увидеть, что мы истинные правовые устои приносим, а не хаос подачек неразумному стаду. Чья земля, пусть тому и вернется. Отдавать же ее, потакать большевицким замашкам, разводить либеральные тонкости - значит дело губить и в противоречия путаться. Да и крестьянам нужна не земля, а отеческое попеченье.
Вспомнил профессор Булыжник про заповедь демократизма, смутился:
- Нет, - говорит, - не делайте этой ошибки. Вооружите вы против себя народную массу!
- Что вы, помилуйте, - отвечают Булыжнику: - масса давно уж перевоспитана вами. Разве отчеты отдела не говорят о чувствах казаков? Разве весь юг не охвачен крепкою тягою к Добровольческой армии к ее священным заветам и молодецким победам? Будет вам!
И, вдохновившись своими речами, горячие, пылкие, обступили Деникина кредельковые люди.
- Время, отец! Мы идем ведь с тобой на Москву, не шантрапа мы какая-нибудь, а сановные, знатные люди. Не ты ли давал обещанья? Не мы ли служили верой и правдой? Прикажи возвратить нам исконные, наши собственные русские земли.
Много миндальных людишек у Главнокомандующего! Взгляд не охватит направо, налево, спереди, сзади, целая армия. Их нельзя не потешить! И с высоты кремлевских святынь уж предчувствуя смотр своей армии, генерал отдался соблазну:
- Дать им указ о возвращеньи земель их прежним владельцам!
Дан был указ о возвращеньи земель их прежним владельцам!
Указ был прочитан в станицах при зловещем молчаньи.
Указ пробежал по притихшим войскам, как полоска прожектора, вызывая в озаренном лице зловещую ясность.
На каждого собственника сотни безземельных казаков. На каждый револьвер сотни казачьих винтовок. Пошли, согласно приказу, завоевывать первопрестольную.
Снова ночь. Наступает зима, но не мерзнут на улицах лужи. Четко играет, гуляя по цитрам рассыпчатой трелью, румынский оркестр в зале военного клуба. Столики заняты. Толпятся в дверях, дожидаясь, блестящие адъютанты. Поручик Жмынский, усы вытирая салфеткой, прожевывает ароматный кусок карачаевского барашка. Повар Поль, в белом фартуке, черноусый, с глазами на выкат, вышел из кухни взглянуть, как подается и все ли довольны.
- Да-с, доложу я вам, - звучно твердит, наклоняясь к поручику Жмынскому, полковник Авдеев, честный вояка: - вы, вот, хвалите здешний шашлык, а я скажу: нет лучше блюда, нежели как навага фри у повара Поля. Тут он поистине себе не знает соперников. И что такое навага? Простая, грубая рыба на зимнее время. Навага, когда вам дают ее дома, непременно попахивает чем-то, я бы сказал, рыбо-жабристым, даже просасывать ее у головы и под жаброй противно. Ковырнешь, где мясисто, и отодвинешь. А у Поля не то! У Поля, скажу вам, навага затмит молодую стерлядку. Он ее для начала окунет в молоко, выжмет, выкатает в сухаре со сметаной...
- Господа офицеры! - кто-то крикнул в дверях взволнованным голосом.
Наступило молчанье.
- Господа офицеры! Прекратите еду. Наша армия отступает к Ростову.
И тотчас же, не поняв громовые слова, в затишье входя, как в проход, открытый толпою, рассыпчатой трелью вспорхнул румынский оркестр.
ГЛАВА XXXII.
Судный день.
Было же это, как во дни Ноя.
Ели и пили, женились и выходили замуж, а нашел потоп и поглотил всех. Так и нынче каждый застигнут часом расплаты за очередною нуждою: один на улице, в конторе, в торговле, другой за столом, третий в постели с женою. Заметались богатые люди, забирая запасы.
Как перед взглядом змеиным, оцепенели на миг учрежденья перед приказом об эвакуации. Чтоб минуту спустя в лихорадочной спешке через глубокие впадины луж, под саваном сырости, в темноте, мокроте и топоте разгоряченных коней, тянуться, колесами застревая в ухабах, по бесконечным околицам.