- В центре города снег убирают, - может, поэтому.
- Вы где жили?
- В Юхкентале, - Дагмар назвала свою старую улицу и быстро поправилась: - В Кадриорге.
- Я жил по Вана-Каламая, - сказал Маркус и подумал, что наконец-то заговорил по-человечески.
- В Таллине, наверное, снега еще нет.
- Помню, учился я в первом или во втором классе, - в ноябре выпал снег - и остался. А обычно так не бывает.
Какое-то время они шли молча. К Маркусу вернулась уравновешенность. Он обнаружил, что Дагмар шла почти таким же, как он, широким шагом. Сзади доносился скрипучий бас Юлиуса Сярга и слышался койтов-ский тенорок. По мнению Маркуса, у Койта был носовой тенор. Слова разобрать невозможно, но по тону казалось, что они, как обычно, спррят.
- Могли вы себе когда-нибудь представить, что попадете сюда? Далеко за Ладогу, в северную Россию? - прервала Дагмар молчание.
- Нет, - призвался Маркус. - Я многого не мог себе представить. Война висела в воздухе, это чувствовалось уже несколько лет, но то, что она так быстро придет в Эстонию, я и подумать не мог.
- Для меня все невероятно, - сказала Дагмар. - Не могу освободиться от чувства, что мы предали свой край. Ведь народ остался... там. Разве мы не должны были разделить его судьбу? А вместо этого все бежим и бежим...
* Нымме - пригород Таллина.
Слова Дагмар поразили Маркуса. Поразили потому, что и он временами думал так. Еще когда пробирались по лесным дорогам на восток, предпочитая сумерки и ночную темноту дневному свету. В иные минуты, когда охватывала безысходность и цель представлялась недостижимой, он будто чувствовал себя виновным в том, что голова у него занята лишь мыслями о своем спасении. Тогда он казался себе беглецом, который спасает собственную шкуру. Но и позже, когда на Финляндском вокзале дожидался отправления эшелона, на душе был горький осадок. Никто, с кем он вместе садился в поезд, не говорил о бегстве, все произносили нейтральное и извиняющее слово- эвакуация. Они не бежали, они покидали Ленинград, который стал фронтовым городом, как покидали недавно свои родные края, - хотя нет, не покидали, а эвакуировались. Все происходило по решению вышестоящих органов. Эвакуационная комиссия Эстонской ССР вручила ему эвакуационную справку и объявила, что при первой же возможности его отправят из Ленинграда. Из Эстонии он выбирался на свой страх и риск, там он метался подобно зверю в западне, сейчас все в порядке и все на месте. В "Астории" он встретил двух секретарей ЦК, встречал народных комиссаров, работников райкомов и исполкомов, руководящих деятелей профсоюзов, народных депутатов, ученых, писателей и служителей искусства, хозяйственников и широкоизвестных стахановцев. И спросил себя: разве они должны были оставаться в Эстонии? Хотя он и считал ребячеством эти мысли, которые приходили порою в голову, ибо судьба народа была бы не легче, если бы весь актив оказался в Эстонии и был уничтожен, - тем не менее полностью погасить это чувство вины Маркус не мог. Он сказал:
- Вы правы - без конца драпаем. К сожалению, у нас нет другого выбора.
Маркус чуть не добавил: а какой смысл было жертвовать собой - фашистам очень бы даже понравилось, будь они в Эстонии, сейчас вряд ли бы кто из них был на свободе, большинство уже давно поставлено было бы к стенке, - но вовремя удержался. Дагмар могла сказать, что кое-кого все же оставили, и при этом обязательно подумала бы о своем муже, есть у нее такая навязчивая идея. И тут же Маркус понял, что Дагмар до тех пор не освободится от чувства, будто она кого-то предала, пока не узнает всю правду о Юхансоне. Пока будет думать, что Бенно - один из тех, кто остался в Эстонии организовывать сопротивление
- Как бы я хотела, чтобы все это было оном, - сказала Дагмар.
' Маркусу казалось, что он понимает ее. Дагмар, которая до сих пор была для него существом далеким, несчастным, но все же далеким, вдруг стала ближе. Он сказал"
- Представьте себе, что мы сейчас идем по Эстонии. Там много таких же лесов и дорог.
- Я этого не могу представить.
- Да и я не совсем. Но разве это не здорово, если суметь? Если бы мы могли плохое вообразить хорошим. Плохое-то мы умеем еще худшим представить, даже о хорошем думаем как о плохом, так часто бывает. А должно быть наоборот.
Дагмар не согласилась:
- Плохое нельзя принимать за хорошее.
- Вы правы: с плохим нельзя уживаться, тем более обращать в хорошее, воображать хорошим.
Неожиданно Дагмар переменила разговор:
- Вы не должны были покидать Эдит. Слова эти ошеломили Маркуса.
- Вы не должны были покидать Эдит, - повторила Дагмар. - В трудное время людям надо держаться вместе. Не то их начнет швырять ветром, и почувствуют ли они когда-нибудь под ногами твердую почву, об этом сами они знают меньше всего...
- То,'что Эдит осталась в Ленинграде, от меня не зависело, - возразил Маркус. - Я ее не оставлял. - И тут же почувствовал фальшь в своих словах.
- Это, наверно, и от нее не зависело.
- Может быть. Но не от меня - уж точно.
- Она бы с радостью пошла с нами. Мне казалось, что ради вас...
- Почему вы так думаете?
- Боже, какой вы слепой.
Маркус все больше и больше терялся. Он буркнул:
- В военное время человек не волен делать то, что ему хочется.
- Разве всегда непременно нужно отступаться от себя?
- Эдит никто не принуждал отступаться. Да ее, по-моему, и невозможно заставить.
- В последний вечер Эдит плакала. Я пыталась ее утешить, как она меня всегда утешала.
- Она бы все равно не пошла с нами, если бы я ее и позвал. Даже если бы и хотела пойти ради меня, как
вы сказали...
Произнеся это, Маркус почувствовал себя виноватым в чем-то очень существенном.
- А вы разве не позвали ее?
- Мне и в голову не пришло, - честно признался Маркус и сконфуженно добавил: - Она бы не смогла пойти.
- А вдруг. Может, она как раз и дожидалась вашего слова?
- Даже зная, что она ждет моего слова, я бы все равно не посмел звать ее с собой. И это прозвучало фальшиво.
- Почему?
- Я бы только затруднил ее решение. Разве я должен был это сделать?
. - Думаю, что да.
- Теперь мой черед спросить - почему?
- Если бы вы позвали - это придало бы ей силы. Пусть на то, чтобы остаться. Это значило бы для нее очень много.
Маркус вздохнул!
- Если вы правы, то я глупец. Дагмар стало жаль его.
Снегопад продолжался. Дорога по-прежнему петляла в высоком ельнике. Теперь, когда они молчали, Мар-кус отчетливо слышал шаги - свои и Дагмар. В самом деле, они шли почти в ногу. Сзади временами слышался говорок. Впереди было тихо, сквозь мерно падавшие хлопья проглядывали две человеческие фигуры. Валге-пеа и боцман Адам. Голосов слышно не была - дело известное, боцман не говорун.
Дагмар снова прервала молчание:
- Эдит не говорила, почему она остается в Ленинграде. Сказала только, что не может поехать с нами.
- И мне ничего не сказала, - заметил Маркус.
- Мне жаль ее. И вас тоже.
- Ну, теперь вы думаете хуже, чем обстоит дело.
- Дай-то бог. От всего сердца желаю.
Дагмар поскользнулась и потеряла равновесие, Маркус поддержал ее.
- Спасибо.
- Наверное, ступили в санный след.
- Постараюсь быть осторожнее.
- Может, вам немного отдохнуть? 'Я остановлю лошадь.
- Из-за меня не стоит. Поверьте, я ходок надежный,
- Это хорошо. Нам придется топать не одну неделю.
- Я бы лучше осталась в Ленинграде.
И снова Маркус вовремя промолчал. Уже вертелось на языке: "А еще лучше в Эстонии". Именно так он уже не раз думал о Дагмар. Вместо этого сказал:
- Посмотрите, какие высокие ели. Макушки сливаются с небом.
- Это оттого, что ночь и снег идет.
- Заснеженная ель - на редкость величавое дерево.
- Вы - дитя города, Маркус согласился:
- Верно, сельский житель воспринимает природу естественнее и глубже, горожанин больше любуется и восхищается. А вы сами родом из деревни или города?
- Из пригородной деревни. Саку. Мне было восемь лет, когда семья переехала в город. Отец учительствовал, хутора своего не имел.
- Я родился в городе. Мой отец работал в портовых мастерских, три года назад утонул - и воды-то всего по колено было. Разрыв сердца. Да и вы не можете считать себя деревенской; если бы родились в крестьянской семье и оставались в деревне, тогда дело другое. А с восьми лет в городе - по всем статьям городская барышня.
- Я толком и не помню своего деревенского детства. Речка да приземистые сосенки на песчаном выпасе. Насосный колодец, погреб возле дома. И школа, вернее, низкое и полутемное помещение, отец давал уроки трем классам сразу. Куда лучше помню дедушкин и бабушкин хутор, меня туда возили потом каждое лето. Так что все-таки немного деревенская.
- Одних летних каникул мало. Я тоже провел как-то лето в деревне, но ощущением деревенского, жителя не проникся. Большой лес действует на меня, как храм, - возникает чувство торжественности.
- Скажите, вы плакали когда-нибудь при виде падающего дерева? А я плакала. Это самое печальное воспоминание моего детства. Росли возле молодого сосняка три высокие сосны. В учебнике природоведения была картинка с такими соснами и подпись: "Корабельные сосны". Тогда я еще ничего не знала о борьбе сосен за свое существование, мне казалось, что все молодые сосенки - это их дети. Но однажды сосны срубили, я видела, как валилась последняя сосна, и рыдала как безумная. На мужиков, которые спилили их, смотрела как на душегубов.
- Признаюсь, что я тоже недели две в'алил деревья, зарабатывал на карманные расходы. Однажды в зимние каникулы.
- Вы пилили другие деревья. Если бы вы срубили мои сосны, я бы и сейчас боялась вас.
- Спасибо всевышнему, что вы жили уже в городе, когда я подрабатывал в лесу.
- Какие вы пилили деревья?
- Разные. Лес попался дрянной. Думал, сорву куш, а принес всего четырнадцать крон.
Постепенно разговор иссяк. Какое-то время шли рядышком молча. Одежда уже покрылась толстым слоем снега. Идти по заваленной снегом дороге становилось все труднее. Полозья оставляли за собой глубокую колею.
Маркус не вынес молчания.
- Пойду все-таки остановлю лошадь! - воскликнул он с деланным оживлением и прибавил шагу.
- Я совсем не устала, - крикнула Дагмар вдогонку. Маркус оглянулся.
- Лошадь все равно придется задержать. А то Яннус сильно отстал.
И исчез за пеленой снега, оставив за собой широкие следы.
Дагмар проводила его взглядом. Порой ей казалось, что Маркус что-то скрывает от нее. Что знает о Бенно гораздо больше. Только не осмеливается сказать, что с ним случилось. Может, Бенно нет в живых? В такие минуты Дагмар думала, что неведение - хуже любой правды. Когда Маркус сказал, что плохое надо представлять хорошим, Дагмар затаилась в ожидании. Ей показалось, что Маркус собирается говорить о Бенно. Однако он перевел разговор на общие темы.
Вскоре впереди послышалось тпруканье, и Дагмар увидела сквозь падавший снег дровни и лошадь. Через некоторое время все собрались у дровней; последним, хотя он и размахивал во всю мочь своими длинными руками, будто крыльями, подошел Яннус.
- Ни одна машина не проехала, - перебивая говоривших, загрохотал дребезжащим басом Юлиус Сярг. - И куда эта старая чертовка ведет нас?
- Дорога правильная, - заверил боцман Адам, будто каждый день ходил по ней.
Койт поддел было:
- Господин Сярг желают ехать на машине.
- Против машины и я бы не возражал, - сказал Валгепеа. Покрытый слоем снега рюкзак на его спине сливался с плечами, и Валгепеа казался Койту горбатым.
Хельмут Валгепеа не шутил, а сказал то, что думал, - он и впрямь бы не возражал против автомобиля. Да и другие, видимо, тоже. На автомашине одолеть двадцать восемь километров ничего не стоило, теперь на это уйдет вся ночь.
...В начале пути повезло, и довольно крепко. Целых два дня после Сясьстроя им еще улыбалось счастье. Судьба словно желала загладить свое прежнее к ним равнодушие.
Валгепеа надеялся, что после того, как они переберутся через Ладогу, худшее останется* позади. И дела пойдут куда глаже. Но вот поди ж ты судьба уготовила им новые удары. Первые же слова, услышанные Хельмутом на маленькой восточной пристани, означали, что он рано сказал "гоп". А слова эти были такие:
- Немцы в Тихвине!
Раздались они на чистейшем эстонском языке, далеко окрест разнесся в прохладе осеннего утра звонкий голос парнишки лет десяти.
- Немцы в Тихвине!
Валгепеа только что спустился с трапа на узкий причал я еще не успел оглядеться, как его резанули эти слова.
Он изумился, что мальчишка чисто говорил по-эстонски. Разве на восточном берегу Ладоги живут эстонцы? А может, это вовсе не местный, а какой-нибудь тоже эвакуированный? Валгепеа внимательнее пригляделся к парнишке - натянутая на уши буденовка, из-под расстегнутого ватника видна подпоясанная длинная русская рубаха, сапоги размера на два больше положенного, - нет, первое впечатление не обмануло его, мальчишка должен быть местным.
И только придя к такому выводу, Валгепеа подумал, где же этот самый Тихвин, о падении которого объявлялось как об очень важной вести.
- Немцы в Тихвине! - снова прокричал парнишка. Видимо, он сам только что услышал и торопился
первым передать новость дальше. Но откуда он знает, что надо кричать по-эстонски? И этому Валгепеа нашел объяснение: мальчонка явно слышал, что сходившие с ледокола пассажиры говорят по-эстоноки. А соображают сорванцы быстро. Валгепеа с удовольствием задержал бы парнишку, но тот уже прошмыгнул мимо.
Тихвин? Тихвин?.. Валгепеа вроде бы слышал недавно это название, но связать его ни с чем не мог. Он уже несколько дней не читал фронтовых сводок, на берегу Ладоги они не попадались. Очевидно, это известный в здешних краях город или какое-нибудь крупное селение, иначе с чего бы мальчишка был так возбужден? Падение городка в центральной части России или на Украине вряд ли бы его так задело. И тут же обожгла мысль - Тихвин стоит на Северной железной дороге. Выходит, что путь им опять отрезан.
Хотя Хельмут и подумал так, полной картины он все равно не представил. На сколько Тихвин отдален от Ладоги и как называется место, куда они причалили? Даже этого Хельмут не знал. Ясно, что они на восточном берегу, но где именно? И тут понял, что мало было бы толку, даже если бы кто, по примеру этого мальчишки, крикнул: дорогие эстонские братья, вы в Волхове! Волхов - единственный город, который, по его мнению, должен находиться где-то здесь. Петрозаводск остается севернее, он на берегу Ээнисярве, или как говорят русские - Онеги, до Вологды же отсюда триста - четыреста, а то и все пятьсот отарых верст. На этом его запас географических сведений исчерпывался.
Юлиус Сярг представлял себе положение иначе.
Из Новой Ладоги - он уже знал название этой пристани - их повезли дальше в тесных, расхлябанных автобусах; очутившись рядом, Сярг начал сердито говорить:
- Ни одной железной дороги теперь у нас нет. А что я все время толковал! Меня обзывают паникером, но разве трезвый взгляд на вещи - это паника? Рыба начинает загнивать с головы, попомни мое слово.
Иносказание Сярга насчет рыбы, которая гниет с головы, Хельмута Валгепеа не интересовало. Он хотел знать точное местоположение Тихвина и напрямик спросил об этом.
- На Северной железной дороге. От Ладоги, если по прямой, восемьдесят или, самое большее, сто километров. Соображаешь теперь, что за планы у немецкого генштаба?! Глубокий охват Ладоги и встреча с финнами в Карелии. Вспомни мои слова! Так кто же прав? Я или какой-то фанатик-сосунок!
Валгепеа понимал, что Сярг намекает на Койта, но намекам этим он никакого значения не придавал. Его интересовали факты, а не комментарии к ним. Делать выводы он любил сам. Поэтому и старался выяснить прежде всего суть дела.
- Тихвин стоит ниже Волхова?
- Как ниже?