И еще. Повелел господь слугам своим лепить человеков из глины. И замесили слуги господни два замеса: мягкий — . для тела, крутой — для головы. И стали лепить из той глины тела и головы и приставлять головы к телам. Но одной головы не хватило, и стали господни слуги снова готовить крутой замес, а тем временем тело с недостающей головой прикрыли шапкой.
Но тут явился бог, и увидел он человеков глиняных, лежащих бездыханно, и не заметил он, что один из человеков тех еще головы своей не обрел, и, не заметив этого, вдохнул Аллах жизнь во всех человеков разом.
И гласит мудрость, что тот из людей, кто не знает молитв намаза, и есть потомок того безголового. Помните это, чада, и разумейте.
Когда мы возвращались домой поздно вечером, я все отчетливо помнил, а вот уразуметь-то как раз никак не мог. Кто же я? Потомок того черношапочника, которому господь отпустил излишек ума, или потомок того безголового. Получалось, что мозговитый бога не хвалит и безмозглый — тоже. Получалось, что ум и глупость равны, а этого в свои пять лет я никоим образом уразуметь не мог. Да, признаюсь, и сегодня понимать это отказываюсь.
На следующее утро нас разбудил дедушка и велел побыстрее собираться, потому что он хочет отвести нас с сестрицей в школу.
Одевался я медленно, не спеша, поскольку учиться мне больше не хотелось. Но раз дедушка велит — значит, надо выполнять.
Под школу в ауле был отдан большой дом бывшего бая Мадияра. Он стоял в центре аула, и уже на подходе к нему мы увидели, что к дверям школы со всех сторон тянутся ребята, кто поодиночке, кто парами, а кто и целой гурьбой. Все они были заметно старше меня. В большинстве — сверстники Арухан, но некоторые еще взрослее.
К нам вышел учитель. Я его сейчас плохо помню, потому что ничего примечательного в нем не было. Среднего роста, сравнительно молод, одет обыкновенно, голос как голос, обращение вежливое. Из старших был там лишь мой дедушка, и учитель учтиво с ним поздоровался.
— Извините, уважаемый Хакимнияз, но ваш внук, по-моему, еще мал. Сколько ему лет?
— Уважаемый учитель, способности человека определяют не его высота от пяток до макушки, а то, что у него под макушкой. Уверяю вас, он поймет все, что понимают другие дети. Вот увидите.
— Хорошо, пока пусть остается, а там поглядим.
Так я впервые переступил порог школы. Но, переступив его, попал не в класс, а в столовую. Зная, что идет ураза, нас всех решили, видимо, сначала накормить, потому что какое же учение на голодный желудок, много ли усвоит голова, если живот пуст? Ребята и те из них, кого родители заставляли держать уразу, набросились на поданный нам молочный суп. Только моя сестра молча отодвинула тарелку.
Ты что, ночью ела саарлик?[25] — спросил учитель.
— Да, — ответила она.
— Значит, ты держишь уразу?
— Бог велит поститься, — сказала сестра, не поднимая глаз.
Все ребята дружно засмеялись, и даже те, кто сам постился, боясь ослушаться родителей.
Арухан не выдержала такой обиды, словно испуганный козленок метнулась в сторону и, схватив меня за руку, побежала из школы. Дома она заявила, что больше туда не пойдет ни за что на свете. А одного меня в школу никто не отпускал.
Однако скоро мы перекочевали в другой аул. На то была своя причина.
Брат моего дедушки Бекнияз жил в нашем же ауле, но в другом доме. Однако в колхоз они записались как одна семья. И членами артели стали от дома Бекнияза его жена — тетушка Менли, а от дома Хакимнияза — мой отец, Каипберген.
Однажды у нашего двора остановился председатель артели, позвал дедушку и, не слезая с коня, стал кричать:
— Вы мне срываете все показатели. Если завтра ты со своей старухой и ваша повестка Гулхан не впишутся в колхоз, то катитесь из моего аула, и чтобы ноги вашей тут не было!
И даже замахнулся на дедушку плетью. Дедушка ответил:
— Пока в председателях такой болван, как ты, я вступать в артель не буду.
Вечером он долго совещался с братом Бекниязом, и сообща они решили, что нам надо откочевывать в другой аул. Хотя многие в семье были против этого, но дедушка не изменил своего решения.
В новом ауле пас приняли хорошо, и там мой отец с матерью тут же вступили в колхоз, а дедушку с бабушкой никто в колхоз не тянул. Оказывается, если в артели состоят молодые, то стариков вписывать в нее и необязательно.
В новом ауле дедушка снова хотел отвести нас в школу, но Арухан уперлась и, сколько ее ни уговаривали, лишь молчала, тупила глаза да пряталась за спину бабушки. А меня одного в школу не приняли. Как дедушка ни упрашивал учителя, как ни уговаривал, какие поговорки и мудрые изречения ни приводил в доказательство своей правоты, но пришлось мне ждать еще три года.
13
Однажды в середине зимы под вечер к нам в дом вошли четыре старца в сопровождении коше-бия. Их приняли как подобает, и через некоторое время паша последняя курица уже варилась в котле. Мать очистила немного джугары и принялась молоть ее, дедушка в ожидании ужина потчевал гостей разговорами, я занялся подбрасыванием топлива в очаг, а сестрица Арухан возилась в углу с малышками, чтобы они не шумели и не мешали беседе аксакалов.
Из беседы аксакалов:
— По мне, уж лучше прислуживать гостям, чем самому гостем быть, ибо все время приходится думать, а достоин ли я такого почета, который мне оказывают?..
— Известно, что кислый айран из добрых рук вкуснее сметаны из рук недобрых…
Удивительное дело: когда обычный человек идет в гости к большому начальнику, то несет с собой больше, чем тот сможет съесть, и наоборот, когда большой начальник идет в гости к обычному человеку, то является с пустыми руками, наедается досыта и еще подарок уносит…
Щедрость щедрости розни. Иной хозяин так закармливает и задаривает гостя, как будто хочет ублажить врага…
— Но таких немного. Народ-то у нас простосердечный. У каждого все на лице написано…
— Недаром предки говорили: «Лучше быть обманутым, чем обманщиком»…
— Ибн Сина говорил: «Сколько богатства ни копи, а твое лишь то, что съел. Остальное достанется другим». Верно сказано!..
— Некоторые думают, что наш закон гостеприимства заставляет хозяина улыбаться гостю и ухаживать за ним. О невежды! Наш закон гостеприимства позволяет хозяину лишний раз проявить свои лучшие качества перед людьми…
Из рассказов аксакалов. Один торговец ездил из аула в аул и продавал свой сладкий товар. В одном ауле он задержался надолго. Это пришлось не по нраву его двенадцатилетнему сыну, ибо сыну было скучно. Все люди того аула работали с утра до ночи. И дети людей того аула тоже работали со своими отцами и матерями. Сыну торговца не с кем было поиграть, и он сказал отцу:
— Отец, уедем отсюда. Тут живут скучные люди.
— Нет, — сказал ему торговец, — с такими людьми можно творить чудеса.
Сказав это, он повел сына в сарай, где хранил свой товар. Привел и приказал:
— Принеси-ка два ведра воды.
Исполнил сын отцово веление. Принес воду. Открыл торговец мешки с сахаром, разбрызгал воду, и ни единая капля не упала на пол, всю воду впитал сахар. И сказал тогда отец сыну:
— Вот видишь, сын, свершилось чудо. Два ведра, это, считай, батман. Ты принес воду, а у нас прибавилось сахару. Ни в одном другом месте я не мог сотворить такое чудо. А с этими смирными и наивными людьми смог. Так куда же мы пойдем от такого народа?
Сын торговца понял слова своего отца и заулыбался.
Говорят, что эти бесхитростные люди, которые никогда никого на свете ни в чем не подозревали, — наши предки. Есть такое предание.
Еще. Один джигит поехал на коне в соседний аул, а вернулся пешим, но при этом очень радостным.
— Сынок, где твой конь? — вопрошает его отец. — Коня украли! — ответствует джигит.
Так чему же ты возрадовался? — вопрошает отец.
— Как же мне не возрадоваться, — ответствует сын. — Ведь когда коня крали, меня на нем не было. Будь я в седле, так и меня бы украли вместе с конем, и твоя печаль, отец, была бы вдвое горше.
Отец не знал, как возблагодарить сына своего, и на радостях отдал ему новую черную шапку, сшитую специально для дорогого гостя.
Уж не тому ли джигиту доводимся мы прапраправнуками?
Еще. Жил-был один многодетный отец, и учил он своих сыновей уму-разуму и добру-помощи. Учил их любить всякую живность.
И вот однажды читал он сыновьям свои назидания, а в это время над их головами пролетела вереница белых лебедей. И тут же один из сыновей того человека отделился от остальных и побежал за лебедями, вытянув перед собой свою черную шапку.
— Эй, сынок, — крикнул отец, — далеко ли собрался?
— Не удерживай меня, отец, — отвечает тот, — Если одна из этих птиц вдруг снесет яйцо, то оно может упасть и разбиться. Такая жалость будет… А я не допущу. Я шапку-то и подставлю…
Не удивлюсь, ежели нашим предком был добросерд, что бежал за лебедями.
И еще. Говорят, что тот же многодетный отец собрал однажды сыновей зимой в холодном доме и растолковывал им всяческие премудрости жизни.
Вдруг возле дома проскакал табун. Один жеребец стукнул копытом о камень, и посыпались искры. Увидел это один из сыновей того человека, вскочил и — бегом за порог.
Вернись! — кричит ему отец. — Почему сбежал, не спросивши дозволения?
— Отец! — кричит ему сын на ходу. — В копытах этих коней много огня, а мы тут совсем закоченели, сидючи в стылом доме. Я догоню коней и принесу огонь, чтобы погреться…
Мне сдается, что как раз этот парень и был нашим предком. Потому что без еды мы жить можем, без воды — тоже, а вот каракалпакский дом без огня в очаге — не сыщете.
Мать мерными движениями месила тесто в самаре, в том самом, подаренном бабушкой. Я подбрасывал солому в очаг и слушал неторопливые разговоры аксакалов. Видимо, я устал за день, разомлел у огня и сам не заметил, как начал дремать. Вдруг ощутил резкую, жгучую боль в ноге. Открыл глаза и вижу кровь между первым и вторым пальцем на правой ступне. Я не успел даже испугаться, как мать сунула мне в руки кочергу и строго прошептала: «Не спи! Слушай, что люди говорят». И только тут понял: это ведь она ткнула острым концом кочерги мне в ногу. Сон как рукой сняло. Я не заплакал. Боялся, что если разревусь, то гости все заметят и разойдутся по домам. Мать осторожно, чтобы не видели аксакалы, взяла щепотку золы и присыпала рану. Кровь сочиться перестала, но зато между пальцами стало жечь, словно туда уголь сунули. Но я и тут сдержался, не вскрикнул и не заплакал.
А старики продолжали мирно беседовать. Один из них, такой длиннобородый и щупленький, искоса глянув на меня, произнес:
— Тут уже прозвучало четыре предания о наших предках. Но я мог бы рассказать еще три.
— Расскажите. Просим вас, уважаемый!
Так вот, — начал этот старик величаво, размеренным голосом, приняв позу, подобающую человеку, повествующему о деяниях предков. — Первое из этих преданий мой дед… забыл рассказать моему отцу. Второе — мой отец забыл рассказать мне. А третье забыл я сам. Все дружно засмеялись.
— Да, почтенный рассказчик, вы истинный потомок своего рода.
— Это точно, — согласился лукавый старец.
Все вновь расхохотались. Засмеялась и моя мать. И мне сразу стало легче.
Из рассказов аксакалов:
— Однажды хивинский хан вызвал к себе поэта Бердаха и так сказал ему: «Говорят, что ты слагаешь хорошие песни. Чем кружить соколом по степям, не лучше ли тебе стать соловьем в моем саду?»
И тогда поэт Бердах так ответил хивинскому хану: «Уж лучше кружить соколом по степи, чем оказаться курицей в твоем супе…»
— По велению того самого хана всех каракалпакских биев пригнали связанными в Хиву после того, как ханское войско подавило восстание нашего батыра Ерназара Алакоза. Привели пленников к хану, и он долго их разглядывал, все выискивал кого-то. Заметил это ханский воевода и говорит:
«О повелитель. Все предводители каракалпаков тут».
«А где Бердах?»- спросил хан.
«Но он ведь не бий, — оправдывается воевода, — и не вождь племени, и человек не знатный, не родовитый…»
«Кабы я был таким поэтом, то ни к чему бы мне и родовитость! — крикнул в гневе хан. Но тут же осекся и добавил повелительно:- До тех пор пока не приведен ко мне Бердах, не поверю, что усмирили черношапочников…»
— Мудрость гласит: «Истинный поэт — уста своего народа…»
— Если устами поэта говорит народ, значит, устами его молвит все человечество. Разве не так?
— В тот раз ханские нукеры все же схватили Бердаха и привели его в Хиву. Хан сказал ему: «А ну, сочини песню и восславь мои победоносные подвиги». Но Бердах отказался.
Тогда хан велел посадить поэта в зиндан… А стражники зиндана решили посмеяться над Бердахом и кричат ему:
«Эй, поэт! Каково тебе теперь? Место достойное тебя?»
А он им отвечает:
«Мне и теперь лучше, чем вам! Мое место достойней вашего».
«Это почему же?»- спрашивают стражники.
«А потому, что издревле известно: человек достойный лучше сам будет мучиться, чем мучить других…»
— Ц-ц-ц, — зацокал языком один из старцев. — Вот мудрость так мудрость, что значит — поэт!
— А ведомо ли вам, почтенные, как в тот раз поэт Бердах избежал казни? Коли неведомо, то слушайте.
Уразумел хан хивинский, что в сундуке знаний Бердаха всегда сыщутся такие слова, кои смогут разбередить сердца даже бесчувственных стражей зиндана. А посему не отважился хан долее томить поэта во глуби подземелья и повелел сызнова воротить его во дворец свой.
Порешил хан хивинский дух поэта сломить. И того ради заставил он поэта долго стоять в присутствии своем, покуда сам он поглощал в несметном количестве различные яства. Насытившись, молвил хан:
«Ведомо ли тебе, для чего приказал я вызволить тебя из темницы и призвать пред очи мои?»
«Тот, кто вознамерился отрубить голову, не станет отрезать язык, а потому скажу, — молвил поэт. — Ты призвал меня, дабы освободить меня».
От слов таких дерзостных злость ударила хану в лицо, но скрыл он это. Улыбкой смягчил суровость лица своего и молвил:
«Освобожу тебя, коли сможешь исполнить повеление мое. А нет — пеняй на себя. Быть тебе повешенным».
«Воля ваша, — ответствует Бердах, — но дабы не отреклись вы от слов своих, прошу произнести веление не с глазу на глаз, а прилюдно».
Засмеялся хан и повелел немедля всей свите и челяди ханской явиться пред ним. Явились они. И сызнова хан вопрошает:
«Теперь согласен выслушать повеление мое?»
«Согласен!»- молвит Бердах.
«А коли согласен, то внемли. Повелю я вынести мешок мелко толченного сахара. Повелю я взвесить сей мешок предварительно, А как только нагрянет шквал, так слуги мои развеют тот сахар по пескам моего Хорезма. Соберешь весь сахар за год — быть тебе свободным. Но помни: коли не достанет хоть одного мискала[26] — не сносить тебе головы».
«Сахар сей смогу собрать я не то что за год, а за неделю, ежели сможете дать мне помощников».
«Почему бы и не смочь, — горделиво ответствует хан хивинский. — Все в моей воле. Любая живая душа в Хорезме мне подвластна. На кого укажешь, тому и повелю идти к тебе в помощники. Проси!»
«Прикажите созвать всех муравьев, обитающих в ваших владениях. Повелите тем муравьям помочь мне, и воля ваша будет исполнена».
Померк взором хан хивинский, помрачнел, удрученно склонил голову свою и тихим голосом изрек:
«Иди. Ты свободен…»
— Ц-ц-д, — вновь зацокал тот же старец и с тем же нескрываемым восторгом повторил:- Вот поэт так поэт! Вот ведь какие слова нашел! А!..