Как-то он спросил ее:
– Зачем тебе столько лягушек?
Она засмеялась, прикрыла ладонью ему глаза и сказала:
– А ты вообрази, что я нимфа Калипсо, это мой заколдованный остров, лягушки – мои подданные, а ты мой повелитель. Я ведь морская, и мне нравятся земноводные.
Она погладила его по волосам и прильнула к нему.
– Для тебя я просто твоя Фро, которая всегда явится по первому твоему зову. И поможет. Ведь влюбленная женщина – отчасти волшебница.
Но Костя не отставал:
– Почему все же лягушки? Это же символ болота, грязи, нашей мерзкой жизни.
– О! – воскликнула Фроги. – Это ведь самые интеллигентные жители болота, всеми гонимые и беззащитные, а кругом джунгли, все норовят их слопать или еще как-нибудь погубить, даже нигилисты в прошлом веке именно на лягушках опыты проводили, резали, на пласты распластывали, чтобы потом к людям перейти.
Он любил многих женщин, но всегда убегал от них, хотя поначалу почти всегда женился, чтоб сделать приятное своей избраннице. Потом ему становилось жалко своих подруг, он понимал, что всегда будет наперекор общественному потоку, а потому боялся принести им беду. И разводился. У него было три жены. И довольно много постоянных подруг. В детстве он как-то прочитал в одной русской сказке, что у мужчины в жизни есть два выбора: власть-слава и любовь женщин. Герой сказки выбрал любовь женщин – и не прогадал. Костя тогда подумал, что, наверное, неплохо, чтоб его женщины любили. Так и получилось.
Самое замечательное было, что даже те женщины, с которыми он расставался, все равно любили его и дружили с ним. Женщина с лягушечьим именем, звавшая себя Фро, как героиню рассказа Андрея
Платонова, была, как и та, чувственна и нежна, умела так взглянуть на него из-под руки снизу вверх, что его болезненное самоощущение уходило. Это возбуждало его. У нее была маленькая грудь и очень гладкое тело. Она с такой легкостью сбрасывала с себя одежду, как царевна-лягушка свою лягушечью кожу. И он снова не то чтобы молодым казался себе, но забывал о возрасте. А особенно, когда в момент любви она поднимала коленки, чтоб ему было удобнее наваливаться на нее, она была очень сладкая и родная лягушка.
“Ты настоящий, – говорила Фро. – Ты сам не понимаешь, какой ты настоящий! Я с тобой чувствую себя женщиной. Ты всегда сам по себе.
Это мало кому дано. Такой силе люди завидуют”.
Его и вправду звали с детства разные компании, но он всех избегал.
Своей силы он боялся. Как-то еще в школе он оттолкнул приставшего к нему шпаненка. И казалось ему, что не очень сильно, но тот отлетел, ударился об пол, из носа у него потекла кровь. И долго не мог встать. Хотя Костя и пытался ему помочь. С тех пор Костя зарекся поднимать на кого-либо руку. И, похоже, даже атрофировал в себе эту способность. “Бить человека по лицу я с детства не могу”.
Охранник института слушал по маленькому радиоприемнику, что напали спустя три года на след убийц Галины Старовойтовой.
Вообще он знал, что под счастливой звездой родился. Всегда помнил, как его пытались в армию забрать, а он в аспирантуру поступал и ускользал все время от капитана Квасова. Просто выбрасывал повестки.
А потом, уже все сдав на отлично, явился на очередной вызов. Всех собирали в каком-то подвале, он дождался последнего потока, шел с уголовниками, отсидевшими по разу. Один все курил и повторял: “Три года волкам отдал, еще два отдавать! Не дождутся!” У длинного стола стоял низкорослый служака в полувоенной форме, пенек, тупостью и обликом напоминавший будущего генсека Черненко. Он задавал анкетные вопросы, отбирал приписные свидетельства и паспорта. Записывал ответы и ставил галочки напротив фамилии прошедших опрос и сдавших документы. У Кости он сразу спросил: “Сколько судимостей?” – “Ни одной”. – “Как так – ни одной!” – “Ни одной”, – с гордостью ответил
Костя, отделяя себя от уголовных. “Ладно, – сказал пенек. – Чего кончал?” – “МГУ”. – “Номер ПТУ”. Так ему послышалось. Из университета здесь, кроме Кости, никого не было. Забрал Костины документы. “А можно мне назад паспорт?” – вдруг спросил Костя.
“Зачем тебе?” – “Гонорар получить”. Первый Костин гонорар! “Чего получить? Гонорею?” Костя даже опешил. “Деньги”, – разъяснил он. “А, тогда бери. Принесешь с собой, когда вызовут”. Отдал паспорт и поставил возле Костиной фамилии галочку. Костя спрятал в карман паспорт. И тут в подвале появился капитан Квасов. “Коренев здесь?!”
Костя замер, не любил, когда на него матом. И молчал, разумеется.
Хотя понятно было, что не пронесет. Но пенек посмотрел в список, увидел галочку возле Костиной фамилии и ответил: “Уже ушел”. -
“Опять ушел!” – хлопнул себя по ляжке капитан. И Костя прошел сквозь него, как сквозь стенку.
Он вышел из института и пошел на троллейбус – доехать до метро.
Навстречу ему мимо знаменитого дома на набережной двигался невысокий мужчина, шаркая ногами, на голове потертая фуражка, потрепанная куртка, лицо угрюмо-грустное. Видно, что с деньгами плохо. Возможно, одинок. “Тоска, все мы обречены на такую старость. Таким же буду. И никто не вспомнит, никто не поможет. Но я им не дамся!”
Глава 2
ТРОПА В ДЖУНГЛЯХ
Москву Константин воспринимал как дикие джунгли (тут Фро была права): неизвестно из-за какого куста выскочит хищник, из-под какой ветки высунется ядовитая змея. Но, как и во всяких джунглях, были знакомые или, по крайней мере, нахоженные тропы, где было не так опасно. Он помнил историю, как на окуджавском Арбате из подворотни выскочил безумец и топором (топором!) зарубил двоих подростков.
Газеты промолчали, но слухов было полно. В метро, если не считать взрывов, которые обычно происходили под выборы, было более или менее спокойно. Несмотря на почти мистический образ пасти, проглатывающей сотни и тысячи людей, это была спокойная тропа.
Войдя в вагон, он сразу увидел, что все места заняты молодежью.
Прямо перед ним стояла каталка, в которой сидел бледный безногий подросток, опустив голову с худым лицом. Каталку придерживала молодая женщина (сестра?), тоже очень бледная, с бесцветными губами, особенно на фоне такого же истощенного, как у брата, лица. Кончик вытянутого тонкого носа был приподнят, обнаруживая небольшую курносость. Разумеется, они по вагонам просили милостыню. Но сейчас стояли молча. Константин вытащил кошелек и протянул безногому подростку десятку. Тот спрятал ее, но не поблагодарил. Молча смотрел перед собой. В каких джунглях он потерял ноги? В Чечне? А говорят, что и в Москве так калечат те, кто побирушками верховодит, – для жалости. Коренев хотел поймать ответный взгляд хотя бы сестры, но взгляд девушки был сосредоточенно направлен в пространство, словно она окаменела в своем несчастье.
Холод, озноб: все в этой стране – безнадежно. “Крестный ход” Репина, семейства Мармеладовых, Снегиревых из Достоевского, ничего не меняется. Самое место для антихриста.
Старик, стоявший рядом с Константином, изрек в воздух:
– Никогда хорошо не жили и не хера привыкать!
Раньше Костя глядел на людей, и ему казалось, что в каждом скрывается необъятный мир, так гуманисты учили, так он и верил.
Хотелось в лица вглядываться, искать разума, добра и света. А теперь тоска брала – вглядываться в эти морды сидящих в метро. Не было доброжелательности в этих тусклоглазых лицах.
Он достал приглашение, которое передал ему директор:
“В целях реализации международного проекта „Выбор человечества: диалог или столкновение цивилизаций” создана новая организация: НП
„Интеллектуальный альянс цивилизаций”. В числе соучредителей – Кумыс
Толмасов, Владимир Борзиков, Соломон Криница, Арахис Журкин, Фуят
Мансуров, Семен Вадимов, Карл фон Рюбецаль, Халдей Зыркин и др. Цель проекта – объединение творческих сил России, а также других стран для содействия развитию и распространению идей диалога цивилизаций через художественные образы, национальные и международные средства массовой информации.
Место проведения круглого стола: Москва, Институт развития СМИ.
Адрес: Тверской бульвар, 40.
Приглашаем присоединиться к проекту российских и зарубежных участников – представителей политических и деловых кругов, деятелей науки и культуры – всех тех, кто способен формировать будущее.
(“То есть людей с мошной”, – подумал Коренев.)
Первая телепрограмма „Выбор человечества: диалог или столкновение цивилизаций” выйдет в эфир 4 декабря 2003 г. на телеканале
„Культура” в программе В. Третьякова „Что делать?”. Серия публикаций и других мероприятий будет осуществлена организаторами проекта в порядке подготовки к Всемирной конференции „Диалог цивилизаций: к новым горизонтам””.
На каждой остановке, когда открывались двери, по радио суровый баритон произносил (и это уже много месяцев подряд):
“С целью предупреждения террористических актов при обнаружении в вагоне подозрительных предметов и бесхозных вещей, не трогая их, сообщить по переговорному устройству машинисту, а при обнаружении подозрительных предметов и бесхозных вещей на станции сообщить об этом сотруднику милиции или дежурному по станции”.
Иногда текст слегка менялся:
“При обнаружении подозрительных лиц…”
Константин резонерски подумал: “Медленное отравление голов. И без того не крепких”.
Что-то в сочетании имен не нравилось ему, более того, тревожило.
Конечно, прежде всего – Владимир Борзиков и отчасти фон Рюбецаль.
Он-то думал, что это уже давно ушло, быльем поросло… А если Алена там будет?..
Он повел глазами по сторонам. И вдруг заметил человека, которого не видел много лет, – Бориса Кузьмина, работавшего в Институте всеобщей истории, доктора наук, но считавшего себя писателем и в силу неудачливости на этом поприще становившегося с каждым годом все более и более скептическим, желчным и мизантропичным. Борис был бородат, что тщательно брившемуся Косте казалось неряшливостью. Они были почти ровесники, но из-за седой уже бороды Кузьмин казался много старше. С портфелем на коленях, в очках, он листал какие-то сшитые степлером бумажки.
Костя знал, что в его возрасте нет больше друзей, а в России никогда не было ни “трех мушкетеров”, ни “трех товарищей”. Но есть те, общение с которыми скорее приятно, чем неприятно, те, у которых ум работает. Кузьмин был, как ему казалось, из таких. Константин тронул его за плечо. Тот поднял глаза и сразу без вступления сказал:
– Ничего другого больше не могу. Все вырезки из газет, почти без комментариев. Вот посмотрите хоть это, – и он сунул в нос
Константину компьютерную страничку со следующим текстом:
“10 февраля 2004. Пропал 5 февраля кандидат в президенты Зыбкин.
Пять дней искали. И – безрезультатно. Разговоров и слухов было полно. Пиарит или убили его? За то, что критиковал президента? Вдруг обнаружился в Киеве, гулял-де и пьянствовал с друзьями. Жена осудила, сказав, что не должно доверять таким политикам. Начальник избирательного штаба заявила, что подает в отставку. Наверное, не сумасшедший же кандидат в президенты, чтоб так себя вести накануне выборов. Как говорят блатные, „опустили” его. Чем же пригрозили?
Сделали из него шута горохового. Теперь ни одному его слову никто не поверит. Как у Булгакова: „Брысь!” – сказал Бегемот. И Степа
Лиходеев очнулся в Ялте. Сам при этом на издевательский вопрос корреспондента об отдыхе Зыбкин ответил мрачно: „Не желаю никому такого отдыха””.
– Погодите, – сказал Костя, – но сейчас ноябрь две тысячи третьего.
Февраля следующего года не было.
– Не было, так будет, – мрачно сказал Кузьмин. – Пожелаю вам терпения, и надолго. Все же еще недавно манила надежда, чудилось что-то… Впрочем, надежда была и у тех, что делали Октябрь. Манил свет, а оказался болотный огонек, который привел к гадости и мерзости. Вот и в наше время все восстановилось, советская система регенерируется. Теперь опять нужно запастись терпением, но уже без надежды. Исправить эту страну невозможно. Я написал статью о постоянно понижающемся антропологическом уровне народа с первой революции. Для себя написал, печатать ее негде. Сейчас уже и без лагерей все возможно, просто неугодные исчезают.
Костя не отвечал, с недавних пор старался он снова в общественных местах таких разговоров не поддерживать. “Проживи незаметно” – прав был Эпикур, уж он понимал толк в жизни. Но Кузьмин и не ждал ответа.
– Я прозу больше не пишу. Не вижу, про что можно, что за пределы газетной статьи могло бы выйти. А вы куда направляетесь в этой утлой лодчонке? Впрочем, все ездим – до очередного взрыва. – Он даже головы не поднял, просто хмыкнул в свою тетрадку, продолжая ее листать. Что-то в этом когда-то даже красивом и сильном мужике стало напоминать городского сумасшедшего.
– Я-то еду на какую-то тусовку. – Он протянул Борису приглашение. -
Директор просил посетить.
Кузьмин взял из его рук бумажку и, приблизив ее почти к носу, прочитал.
– Что ж, может, и забавно будет. – Он поправил портфель на коленях, портфель, прикрывавший его растолстевший живот. – Этот Борзиков, говорят, совсем с ума сошел. – Кузьмин поднял изжатое морщинами лицо. – Слышали о его последней идее? То славил Сталина, а теперь решил лягушек уничтожать, чтоб спасти нас от Запада.
Про лягушек Косте не понравилось, он уже привык к лягушечьему царству, оно успокаивало его, и он, считая его своим, полагал своим долгом защищать его. Аргумент ad hominem в таких случаях всегда самый удобный.
– Я немного знал Борзикова, – сказал он, – в Германии познакомился.
Когда он еще в диссидентах ходил. Человек уже тогда был крайне неприятный. В сущности, остался деревенским хулиганом, а воображал себя повелителем людей, нет, не богом, а именно повелителем.
Понимаете разницу?
– Понимаю прекрасно, – буркнул Кузьмин, – что раз не от Бога, то от его соперника. Но я не верю больше ни в Бога, ни в дьявола. Ищите другого объяснения. Идея Бога работать перестала.
Костя глянул по сторонам, соображая, кто здесь думает о том, работает идея Бога или нет. Если метро – часть московских джунглей, то все эти звери, сидевшие широко раскинувшись, эти пользовавшиеся всякими достижениями цивилизации тоже избирали тропу под названием метро. Но думанья не было в глазах. Просто эта подземная самодвижущаяся тропа была самой удобной для передвижения в чаще домов и машин.
– Очень подходящие разговоры для метро, – возразил было Борису
Коренев, но в это момент к нему обратилась прилично одетая молодая женщина, лет не более тридцати пяти, темноволосая, в оранжевой куртке, словно посыпанной зеленым горошком, глаза были печальные, но не дикие. Она тронула Костю за плечо, протянула руку, похожую на нежную лягушечью лапку, искательно улыбнулась широким лягушечьим ртом, глядя на него круглыми коричневыми глазами, и произнесла при этом странную фразу:
– Потеряла мужа, осталась без всяких средств к существованию.
Помогите деньгами на телефонную карточку. – Наклонилась и добавила:
– Видела вчера Бога, одет скромно, выглядит прилично.
“К чему бы это? – подумал суеверный Константин. – И Фроги всюду мерещится. Но она же не Фроги. Просто странная, да еще и с приветом”. А молодая женщина не отставала, толпа ее прижала к
Константину, и она все так же теребила его рукав, искательно заглядывая в глаза:
– Ведь это же Бог все разрешил. И ЧК и ГБ. Помните анекдот.
Анекдоты-то раньше боялись рассказывать. А тут командированный попадает в гостиницу в Мухосранске, номер, понятно, на троих. Двое уже по койкам разлеглись и политические анекдоты травят.
Константин молчал, самое лучшее было молча выслушать.
– А приезжий, интеллигент, москвич, вроде нас с вами, испугался, – продолжала женщина. – И говорит им, чтоб перестали, что ГБ всюду слушает. Те в хохот, мол, в Мухосранске болтай что хочешь, никто не услышит. Никому дела нет. Тогда приезжий вышел, вроде по нужде, а сам вниз к официанту, червончик ему дает и просит ровно через десять минут войти в их номер с чашкой кофе для него. И тогда второй червонец получит. Вот возвращается приезжий в номер, а те два постояльца пуще прежнего хохмят. Тогда вошедший и говорит им: “Чтобы доказать, что все прослушивается, я могу прямо в пепельницу заказать себе чашечку кофе”. Поднимает пепельницу, приближает к губам и произносит фразу, что, мол, заказывает через десять минут чашечку кофе. Соседи в хохот. А через десять минут входит официант с чашкой горячего кофе, получает свой червонец и уходит. Соседи примолкли, в одеяла завернулись и к стенке повернулись. Уснул и приезжий. А под утро, часов в пять, в дверь постучали, вошли сотрудники