Я знала Шрагу, мы играли в орехи и в прятки, пока он не вырос и не начал учить Гемору[13] . С тех пор как нас обручили, я видела его каждую субботу. Он приходил к моему отцу и повторял в его присутствии все, что он учил за неделю. Мама давала мне в руки сладости, и я ставила их перед отцом, а он гладил меня по щеке и улыбался жениху.
Тем временем начались приготовления к свадьбе. Отец Шраги сам написал для него тефиллин, мой отец купил ему талит, а я сшила мешочек для тефиллин и большой – для субботнего талита.
В одну из суббот, недели за четыре до того, как была назначена свадьба, Шрага не пришел к отцу. После минхи[14] отец спросил о нем в синагоге, и ему сказали, что он уехал. Куда уехал? Он уехал к хасидскому ребе. Отец Шраги взял сына с собой, чтобы он мог получить благословение ребе перед тем, как в первый раз надеть талит и тефиллин. От этого известия у отца в глазах потемнело. Он не знал, что отец Шраги принадлежит к "секте"[15] . Он скрывал свою принадлежность к хасидам, ибо тогда они еще подвергались унижениям и преследованиям. А мой отец стоял во главе их гонителей, и хасиды для него были как бы и не евреи. После авдолы[16] отец разорвал тноим[17] и обрывки послал в дом Шраги. Во вторник Шрага с отцом вернулись из поездки и пришли к моему отцу. Тот прогнал их с позором. И Шрага поклялся, что никогда не простит, а отец даже не считал нужным просить у Шраги прощение, хотя и знал, что если возвращают тнаим, следует просить прощение. И когда мама умоляла его помириться со Шрагой, отец смеялся. Он сказал: только ты этой секты не бойся. Так ничтожны были хасиды в его глазах, что он пренебрег тем, что все строго соблюдают.
Все было готово к свадьбе. Дом был полон мешков с мукой и бочек меда, приглашены были женщины чтобы печь халы и пироги. Словом, все было готово к хупе. Не хватало только жениха. Отец позвал свата, и мне нашли другого жениха, и с ним я пошла под хупу.
Я не знаю, что дальше случилось со Шрагой, отец строго запретил всем в доме произносить его имя. Много времени спустя я слышала, что он и вся их семья переехали в другой город, потому что жить им стало невозможно. С того дня как отец расстроил свадьбу, их уже не вызывали читать Тору, даже в Симхат Тора. Дома у себя собирать миньян[18] они тоже не могли, ибо отец как глава общины запретил. Если бы они не переехали в другой город, где их вызывали читать Тору, они бы не выдержали.
Через три года после свадьбы я родила мальчика. Еще через два года снова родился сын. И еще через два года – дочь.
Годы спокойно текли, мы жили в достатке. Дети росли хорошо, и мы с мужем, благословенной памяти, только радовались. Я забыла Шрагу, забыла, что не получила от него письма с прощением.
Отец и мать ушли в другой мир. Перед смертью отец, благословенной памяти, передал все дела сыновьям и мужьям дочерей и наказал жить дружно. Дела шли хорошо, нашу семью уважали. Для сыновей мы держали хороших меламедов[19] , а для дочери я взяла учительницу-нееврейку. В те времена б-гобоязненные люди избегали брать еврейских учителей, всех их считали безбожниками.
Меламедов мой муж приглашал из других городов, потому что местные меламеды вынуждены брать любых учеников, независимо от их поведения. Если же меламед приглашен из другого города, он должен считаться с хозяином и не берет учеников без разбора. Так как все они были холостыми, они ели в субботу за нашим столом. Мой муж, который, несмотря на свою занятость, никогда не переставал в назначенные часы дня заниматься изучением Торы, был всегда рад такому гостю, потому что мог услышать от него слова Торы. А я и дети были рады услышать пение гостя за столом. Мы не знали, что гость наш хасид и что это хасидское пение. Во всем остальном он вел себя так же, как и все известные нам евреи. Однажды в субботний вечер, закончив, наш меламед начал петь, прикрыв глаза, удивительно красивую мелодию, от которой сладостно ныла душа. Мой муж спросил меламеда: где найти такую набожность? Меламед прошептал: поезжайте к нашему ребе, да продлятся его годы, и найдете в десять раз больше. Через несколько дней мой муж попал в тот город, где жил ребе меламеда. Он привез оттуда новые обычаи, каких я не видела в доме отца. Я знала, что это хасидские обычаи. И я думала про себя: кто снимет прах с глаз отца, он выгнал Шрагу за то, что тот был хасидом, а муж, которого он мне дал вместо Шраги, пошел по тому же пути. Если все это не происходит во искупление греха, то я уже не знаю, зачем.
Мой брат и муж сестры видели все это и ничего не говорили. Пришло новое поколение, и теперь человеку уже не приходилось стыдиться родственников-хасидов. За это время в городе появилось много богатых женихов из других мест, и они следовали хасидским обычаям. Они основали хасидскую синагогу и открыто посещали своих ребе. Мой муж не стал молиться в хасидской синагоге, но вел он себя как хасид, приучал к хасидизму детей и время от времени ездил к ребе.
За год до того как наш сын достиг возраста бар-мицвы[20] , мир поразила чума и многие заболели, спаси Г-сподь. Не было дома, где бы кто-нибудь не заболел. Настигла беда и нас, и старший сын заболел. В конце концов сжалился над нами Всевышний, но ненадолго. Выздоровев, он начал учить законы о тефиллин по большому "Шулхан оруху"[21] , а я радовалась, что хасидизм не отдалил его от учебы.
Однажды встал утром наш сын, и пошел в синагогу, и встретил там человека, облаченного, как покойник, в тахрихим[22] . Человек этот не был мертв, он был не в своем уме, спаси нас Г-сподь, и делал странные вещи. Испугался мальчик, и ушла из него душа. С трудом вернули его к жизни. К жизни, но недолгой. С тех пор он начал угасать, как свечка на исходе Судного Дня. Не успел он надеть тефиллин, как изошла душа его, и он умер.
Я сидела семь траурных дней и думала. Мой сын умер на исходе субботы после гавдалы, за тридцать дней до бар-мицвы. И на исходе субботы после гавдалы, за тридцать дней до того, как мы со Шрагой должны были вступить под балдахин хупы, отец разорвал тнаим. Я сопоставляла дни, и меня леденил ужас. Два несчастья произошли в тот же день и в тот же час. Даже если это случайность, об этом следовало подумать.
Через два года вырос его брат и достиг возраста бар-мицвы. Вырос и не вырос. Он пошел с товарищами в лес принести ветви на праздник Шавуот. В лесу он ушел от друзей и отправился к переписчику посмотреть свои тефиллин. Ушел и не вернулся. Мы думали, что его увели цыгане. В эти дни видели табор цыган в городе. Через много дней его тело нашли в большом болоте возле леса. Так мы узнали, что мальчик заблудился и забрел в непроходимую трясину.
Когда кончились семь траурных дней, я сказала мужу: что у нас теперь осталось? Осталась маленькая дочка. Если мы не попросим прощения у Шраги, ее постигнет участь братьев.
Все эти годы мы ничего не слышали о Шраге. Так как он и его семья уехали из нашего города, мы забыли о них и не знали, где они. Сказал мой муж: Шрага – хасид такого-то ребе, поеду я к нему и, может быть, услышу о Шраге. Мой муж не был хасидом этого ребе, наоборот, он сторонился его из-за спора об одном резнике. Случилось, что один ребе назначил резника, а другой счел его неподходящим. Из-за этого спора один человек был убит, несколько семей покинули страну, несколько хозяев разорились, а некоторые не дожили своих дней от горя.
Поехал мой муж к этому ребе. Не успел он доехать до места, как ребе умер, сыновья его стали ребе – наставниками хасидов и разъехались по разным городам. Ездил мой муж от одного ребе к другому и всюду спрашивал о Шраге, но никто о нем ничего не знал. Наконец, сказали ему: ты спрашиваешь о Шраге? Шрага уже не хасид. Где он, никто не знал.
Хасида ты еще можешь найти. Если он не хасид этого ребе, то он хасид другого ребе. Но просто еврея, если тебе не известно, где он, как ты можешь найти. Мой муж, мир его душе, часто разъезжал, и дела его приводили во многие места. Он ездил и спрашивал о Шраге. Из-за этих поездок его здоровье ослабело, он начал кашлять кровью. Однажды поехал он куда-то, заболел там и умер.
Я поставила памятник на его могиле, вернулась в город и начала смотреть за делами. Еще при жизни мужа я помогала ему вести дела. С тех пор как он умер, я занялась ими полностью. И Г-сподь, благословенно Имя Его, удвоил мои силы, так что подруги обо мне говорили, что у меня силы мужчины. Была бы лучше у меня мудрость, а не силы. Но Г-сподь Б-г исполнен мудрости и не хочет, чтобы сотворенные им сами решали, что для них хорошо. Я думала: все труды мои для доченьки. Чем богаче мы будем, тем ей лучше. И так как я была занята множеством разных дел, домом я могла заниматься только в субботу и в праздники. И даже тогда половина дня уходила на синагогу, а другая половина – на гостей. Да дочь во мне и не нуждалась. Я наняла ей учительниц, и она прилежно училась, и я слышала много похвал моей дочери. Даже неевреи, которые всегда смеются, считая, что мы не говорим на их языке хорошо, хвалили мою дочь, потому что она говорила так же, как самые благородные из них. Учительницы-нееврейки не могли ею нахвалиться и приглашали ее к себе домой. Я позвала сватов, и они нашли ей жениха, большого ученого, уже ставшего раввином. Но не удостоилась я вести ее к хупе. Злой дух вселился в нее, и она лишилась ума. Что я теперь тебя прошу, сыночек, напиши Шраге, что я простила ему все несчастья, которые из-за него меня постигли. И напиши, что и он должен простить, что я уже довольно страдала.
Я сидел безмолвно и неподвижно Потом я коснулся глаз пальцем и смахнул слезу. Потом я сказал Теиле: Скажите мне, пожалуйста, с тех пор как ваш отец разорвал тнаим, прошло девяносто с лишним лет? Вы думаете, что Шрага еще жив? А если жив, то знаете ли вы, где он? Сказала Теила: Шраги нет в живых, Шрага умер. Он умер тридцать лет тому назад. Откуда я знаю, когда он умер? В тот год седьмого адара[23] я пошла днем молиться, и после чтения Афторы[24] , во время поминания умерших, я услышала, что произнесли имя Шраги. После молитвы я спросила шамеса: Кто этот Шрага, которого сегодня поминали? Он сказал мне: Такой-то сын такого-то, его родственник велел помянуть его. Я пошла к родственнику Шраги, и он мне все рассказал.
Я сказал: Если Шрага умер, то куда же вы хотите послать ему письмо? Сказала Теила: Ты думаешь, что от горя помешалась старуха, что она надеется, что почта доставит умершему письмо? Я сказал ей: Так что же вы хотите делать?
Она встала и, подняв кувшин со стола, сказала нараспев: Я возьму это письмо, положу в кувшин, возьму печать и кувшин запечатаю, и возьму с собой этот кувшин вместе с письмом.
Я подумал: если она возьмет с собой кувшин с письмом, я все же не понимаю, как оно дойдет до Шраги. Я посмотрел на нее и спросил: Куда вы возьмете этот кувшин с письмом? Теила засмеялась добрым смехом и мягко сказала: Куда я возьму кувшин? Я его возьму в могилу, в могилу я возьму кувшин и письмо. Там, в горнем мире, Шрагу знают и знают, где он. И верные посланцы Всевышнего передадут ему мое письмо. И Теила снова тихо засмеялась смехом, похожим на смех ребенка, перехитрившего взрослых. Потом она опустила голову на свою палку и, казалось, задремала. Потом подняла голову и, взглянув на меня, сказала решительно: А теперь, когда тебе уже все известно, пиши сам. Сказав это, она снова опустила голову на свою палку.
Я взял перо и начал писать. Когда я кончил писать, Теила подняла голову и сказала: Ты уже кончил? Я стал читать ей. Она закрыла глаза, как будто все это ее уже не касалось и даже слушать не было желания. Когда я кончил, она открыла глаза и сказала: Хорошо, хорошо, сыночек, ты хорошо меня понял. Можно было иначе написать, но и так, как ты написал, все достаточно ясно. А теперь, сыночек, дай мне перо, я подпишу свое имя на письме, и положу его в кувшин, и пойду заверить договор.
Я обмакнул перо в чернила и протянул ей. Она взяла и подписалась. Потом еще раз провела пером по некоторым буквам, чтобы вышло яснее. Потом сложила письмо, положила его в кувшин и обернула горлышко куском пергамента. Потом зажгла свечу, взяла печать и подержала ее над свечой, пока она не стала мягкой. Запечатала кувшин, встала и подошла к кровати. Подойдя, она приподняла одеяло и положила кувшин под подушку. Сделав это, она посмотрела на меня добрыми глазами и мягко сказала: Пойду теперь заверять договор. Дай тебе добра Всевышний, что ты не пожалел для меня трудов. Больше я тебя не обеспокою. Сказав это, она поправила одеяло, взяла палку и направилась к двери, поцеловала мезузу и подождала, пока я вышел. Она тоже вышла, заперла дверь и быстро пошла. Я последовал за ней.