Он измерил стену рулеткой, перемножил в уме цифры и сказал:
- Тысячу двести.
- Идет. Когда начнешь?
- Сейчас. Привезу камень, завтра с утра приду с другом, вечером кончим. Кофе есть?
Мы выпили кофе. Он заторопился:
- Давай деньги. Поеду в Тайбу за камнем.
Тайба - арабский городок, до него - минут двадцать. Надо было заехать за деньгами в банк. Когда я припарковался, Асаф сказал:
- Возьми тысячу шестьсот.
- Мы же договорились: тысячу двести.
- Я не все посчитал. Там еще внизу веранды три ряда.
- Нет, - сказал я. - Мы договорились.
- Ты не понял... - Он стал делать какие-то расчеты на листке бумаги, что-то втолковывал.
Я уперся:
- Нет.
- Ты не понял... - он начал объяснять сначала.
Это повторилось несколько раз. Наконец, мне надоело:
- Раз так, я не продаю машину. Не хочешь - до свидания.
- Порядок, - немедленно согласился он.
Ждал в машине, пока я получал деньги. Я сел за руль, и он спросил:
- Не получил?
- Почему не получил?
- Так давай, - удивленно сказал он. - Меня друг ждет, он в Тайбу едет.
Я-то думал, мы поедем на моем "фиате"! Только тут сообразил, что должен дать тысячу двести шекелей совершенно незнакомому человеку. Что было делать?
- Пиши расписку.
Он написал. Прочесть расписку на арабском языке я не мог. Показать удостоверение личности тоже не попросил: и неудобно, и все равно эти бумаги доверия не вызывают. Говорят, у каждого араба ворох таких удостоверений.
Асаф пересчитал деньги и выскочил из машины:
- Через два часа привезу камень.
Я вернулся домой и стал ждать. Прошло два часа. Я проклинал себя: надо было взять в залог удостоверение личности! Надо уметь делать такие простые вещи! Пусть у него их сотня, но это, все же, какой-то след!..
Через час приехал Яков с сыновьями. Я рассказал все, он покачал головой:
- Нельзя так! Ни с арабами, ни с евреями! Человек, которого ты не знаешь! Ни в коем случае нельзя!
Прошел еще час и - ах вы, мои хорошие, - подкатил минибус, выскочил из него Асаф. Он привез камень. Выгрузил у калитки и сел в машину.
- Завтра с другом, значит, все сделаем.
Я не стал спорить - день все равно кончался. Наутро Асаф пришел - один.
- А где друг?
- Подойдет попозже.
Друг так и не пришел. Асаф, кажется, и не ждал его. Выпив кофе, сказал, что идет за белым цементом, и исчез на полдня. Принес на плече полмешка белого цемента, спросил, где мелкий песок. Удивился, что его нет, и снова исчез. В этот день так и не вернулся. Мне эти уловки были знакомы, маляры тоже так делали: главное - нахватать побольше заказов, получить деньги на материалы, а там как получится. Наверно, он работал еще где-нибудь неподалеку и выкручивался и там, и здесь.
На следующий день Асаф пришел в семь. В калитку не зашел, хоть мы ее не запираем. Звал меня с улицы. Пил кофе и рассказывал о себе: живет в деревне под Шхемом, у него пятьдесят соток земли, большие дом и сад.
Я заметил:
- У тебя полно земли. А говорят, евреям тут места нет.
Он сморщил лоб, пытаясь понять.
- Ты хочешь купить землю на территориях? Но еврею нельзя!
- Да зачем мне она? У меня и денег нет.
- Ну да, - сказал он озадаченно.
Я понял, что попал впросак. Это издалека, до того, как приехали сюда, нам могло казаться, что на этой земле люди враждуют из-за дунамов и квадратных километров. Но дунамы-то и километры поделить было бы несложно. Их, пустых, незасеянных и незаселенных, тут вдоволь, на всех могло хватить. Не из-за них вражда.
На работу Асаф добирался полтора часа. Странно было, что после такой дороги - много километров пешком по жаре, - он еще способен был что-то делать. От еды отказался и, выпив кофе, ушел за песком. Принес его в двух двадцатилитровых ведрах из-под краски откуда-то с соседней улицы. При изящном его сложении это был большой груз - жилы выпирали под смуглой кожей, как на анатомическом муляже. Еще не начался рабочий день, а его уже водило от усталости, как пьяного. Он беспрерывно и страшно кашлял. Ира прислушалась:
- Да у него, наверно, пневмония!
Сбегала за стетоскопом, послушала...
- Вам надо провериться рентгеном.
- Потом, - сказал он. - Если есть таблетки, дай.
Она принесла антибиотик, рассказала, как принимать, он сразу проглотил две таблетки. Приготовил раствор на белом цементе и начал кладку. Я сам вызвался принести ему еду из магазина. За едой он все повторял, что просчитался и я должен ему четыреста шекелей. Я не поддавался. Подошла Дашка, он умудрился незаметно поговорить с ней и охмурил - она эти четыреста шекелей пообещала.
Вместо одного дня Асаф проковырялся четыре. Я нетребователен, но то, что он делал, не лезло ни в какие ворота, ряды шли вкривь и вкось. Асаф никогда не спорил, переделывал тут же. Дело свое знал. Хорошо работать умел, но умел и плохо, если сходило. Это меня изумляло. Мне всегда казалось, что тот, кто умеет сделать хорошо, не может работать плохо. Я сам такой. Если делаю плохо, то от неумения. Плохая работа меня мучит, и постоянные клиенты это видят и понимают: он не может работать плохо, он педант. Упрекнуть Асафа в педантизме никак было нельзя. Приходилось бросать свои дела и наблюдать за ним.
На четвертый день выработался белый цемент. Асаф ходил куда-то и вернулся ни с чем. Предложил поехать и купить. Мне надоело оставаться в дураках, и я сказал:
- Ты все время пользуешься моим материалом. Мы так не договаривались. Поехали, но за это ты оштукатуришь стенки в ванной на втором этаже.
- Нет проблем.
Оставалось работы на день. Асаф сказал:
- Завтра кончу. Справка на продажу машины есть?
- Завтра дашь мне удостоверение и получишь машину.
Рано утром Асаф принялся за работу, а я поехал за справкой. Выстоял очередь к прилавку, за которым сидела дежурная чиновница, протянул ей удостоверение Асафа.
- Ты не имеешь права продать машину арабу с территорий, - сказала она.
- Но этого не может быть! Почему?!
- Есть закон. Нельзя.
Это был удар! Я не знал, что сказать Асафу.
Он, однако, был к этому готов:
- Ты должен взять справку, что машина сломана и номер ее аннулируется. Ты продаешь ее мне на запчасти.
- Завтра попробую. Завтра ты кончишь?
- Да тут делать уже нечего.
- Мы еще на штукатурку договаривались.
- Я помню, не волнуйся.
Перед уходом он попросил пятьдесят шекелей:
- Надо же мне домой добраться.
- Пятьдесят шекелей на дорогу? У меня только двадцать.
- Давай двадцать.
На следующий день мне выдали справку. В ней стояло ивритское слово мет, мертвый. "Фиат-124" No 58-127 мертв. В русском языке это слово относится только к одушевленным предметам. Возможно, у "фиата" и была душа. Чего-чего, а души я вложил в машину много - выискивал у старьевщиков запчасти, сам поменял всю систему охлаждения.
Асаф опять не кончил работу. Он очень хотел кончить, но заходился кашлем, и руки дрожали. Он так расстроился, что не получит машину... Ира не выдержала:
- Да отдай ты ее.
- Но он же не кончил.
- Завтра кончит. Отдай.
Я вручил Асафу справку и отдал ключи: машина твоя, кончишь работу завтра.
Он удивился. Не обрадовался, не кинулся благодарить, а просто глубоко удивился. Ира приготовила ему кое-какие вещи для детей, еще что-то, нам не нужное, он погрузил все в машину и сказал:
- Отец, я тебе подарю часы. Старые, большие часы, - он показал на уровне груди, какие они большие.
Он сел за руль и покатил в сторону Бейт Лид, помахав на прощанье. Мой "фиат" кончил свою вторую жизнь, в Тулькарме пересек зеленую черту и со справкой, что он мертв, помчался навстречу жизни последней. Мы с Ирой загрустили, будто расстались с близким человеком.
Асаф исчез. Нам с Ирой было нехорошо. Даже не в незаконченной работе было дело. Он словно бы предал нас. Привязались мы к нему, что ли... Месяц спустя он появился и с порога рассказал, что возил мать в Иорданию, там ей сделали операцию на сердце.
Я решил, что он извиняется.
- Почему в Иорданию?
- В Израиле надо двадцать тысяч шекелей, а в Иордании - шесть. У меня там брат живет.
- Как машина?
- Отлично. Сто двадцать на шоссе запросто дает.
- Кофе выпьешь?
- Почему нет?
Пришла Ира. Обрадовалась, увидев Асафа, вынесла ему новую порцию вещей. Асаф медлил. Я понял, что он пришел просить денег, и ждал, когда начнет. Он начал:
- Отец...
Я отрезал:
- Нет.
Он хватал меня за руку и весело кричал:
- Ты же не знаешь, сколько я скажу! Не знаешь!
Я отворачивался, он выпалил, как что-то очень смешное:
- Десять шекелей!
Я дал и проводил его до ворот. Не успел вернуться в дом, как он окликнул:
- Отец!!!
У ворот остановился полицейский мотоцикл. Полицейский в каске, соскочив, остановил Асафа и обыскивал. Тот послушно поднимал руки и поворачивался.
- Покажи, что в пакете, - приказал полицейский.
Асаф торопливо вывалил содержимое прямо в грязь.
Полицейский брезгливо трогал вещи ногой.
- Откуда это?
- Он дал, - показал на меня Асаф.
Я кивал, сделавшись таким же, как он, суетливым и виноватым.
- А это? - полицейский выудил из вороха что-то черное и блестящее. Теперь он смотрел на меня: - Это тоже ты дал?
- Не знаю, - сказал я. - Жена собирала.
Блестящее черное платье видел впервые, но почему было не сказать: да, я дал. В сущности, я как бы присоединялся к подозрительному полицейскому. До сих пор не могу понять, почему это сделал. Конечно, мелочь, какой-то автоматизм то ли честности, то ли послушания, но ведь и на курок иногда нажимают автоматически.
- Иди спроси ее, - приказал мне полицейский.
Ира вышла, подтвердила, что платье дала она, и полицейский уехал.
Прошел еще месяц, и Асаф опять появился. На этот раз у него была другая драматичная история: ему грозила тюрьма. По его рассказу, он ни в чем не был виноват. Его отец или даже дед поставил забор на границе с соседями. Оказалось, он прихватил кусок чужой земли, сто пятьдесят квадратных метров. Теперь соседи подали в суд. Суд присудил, чтобы Асаф передвинул забор и заплатил три с половиной тысячи шекелей. До конца срока оставалось три дня, после чего Асафа забрали бы в тюрьму. Денег у него не было.
- Шесть тысяч на операцию матери, - объяснял он. - Я тогда собрал все, что могли дать родственники. Больше ничего нет. Я пойду в тюрьму - что дети будут есть?
Почему об этом должен был думать я, а не соседи, с которыми он жизнь прожил, не судебные чиновники, лучше меня знающие обстоятельства дела?
- Я сожалею, - сказал я. - Но я не могу тебе помочь.
- Я не сплю, - сказал он.- Все думаю и думаю. Голова кругом. Я достану. Но нужно время. Я придумал: кто-нибудь выписывает мне чек на три с половиной тысячи. Я несу в суд. А тот, кто дал чек, аннулирует его. Пока из суда бумаги придут в банк и банк ответит, что чек аннулирован, пройдет неделя. За это время я найду деньги.
Это было так сложно, что я не сразу и понял. Я сказал:
- Не могу, Асаф, извини.
- А твоя дочь?
- Она тоже этого не сделает.
- Я поговорю с ней. Что мне делать?
- Ее нет дома. Она не даст тебе чек, Асаф.
Он пришел на следующее утро и заштукатурил ванную комнату. Оставалось работы на час - положить поверх штукатурки известковую шлихту, но он опять исчез. На следующее утро, появившись, еще издали прокричал:
- Я нашел деньги!!!
Был уверен, что сообщает мне радость. То есть считал меня другом. Я в самом деле обрадовался, с души свалилась тяжесть - ведь мог помочь, а не помог.
Мы стояли у ворот. Асаф, который пришел пешком обычной своей дорогой от шоссе, положил на землю тяжелые мешки, отдыхал.
- Сегодня сделаю шлихту,- деловито заметил он. - Знаешь, я нашел работу рядом, на Арлозоров. Дай тачку довезти цемент. Вечером верну.
Я прикатил ему тачку. Больше никогда не видел ни ее, ни Асафа. Спустя несколько дней мимо дома проходил Хусейн, знакомый араб-каблан. Я окликнул его:
- Где Асаф?
- Зачем тебе?
- Он взял мою тачку на прошлой неделе и не вернул.
Хусейн продолжал пристально меня рассматривать. Это было странно: что он хотел понять?
- Он арестован, - сказал Хусейн, убедившись, что я в самом деле не знаю и мой вопрос - не проверка.
- За что?!
- Не знаю.
- Ну, не хочешь говорить...
- Вроде, украл что-то.
- У него ж четверо! А как же дети?
- В том-то и дело.
- Жалко детей, - сказал я.
Хусейн опустил глаза. Рядом с ним стоял паренек лет двенадцати. Он, напротив, не отводил взгляда и спросил подозрительно:
- Вы разве телевизор не смотрите?
- Нет. А что там было?
Паренек посмотрел на Хусейна, тот сказал мне:
- Шалом, отец.
Они ушли. Я подумал: разве в теленовостях сообщают о мелких кражах? И тут же забыл об этом. Вспомнил на другой день, когда слушал новости по русской радиостанции РЭКА.
РАСКРЫТА ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ В ТАЙБЕ. ...ГОТОВИЛИСЬ СОВЕРШИТЬ ТЕРАКТЫ В НЕТАНИИ, ХАДЕРЕ И ИЕРУСАЛИМЕ. АРЕСТОВАНЫ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК ИЗ ТАЙБЫ И ИЗ ДЕРЕВНИ ОКОЛО ШХЕМА...
Асаф - террорист? Я не мог в это поверить. Скорее бы поверил, что террористом мог оказаться другой человек, наш штукатур. Их работало двое. Один, улыбчивый, лет двадцати, готовил и подносил сырую штукатурку, второй, чуть постарше, сумрачный, наносил ее на стены. Он работал, как машина, прерываясь лишь на короткий обед. К концу дня его качало от усталости. Мне все время казалось, что он угнетен чем-то. Он, как и Асаф, был из деревни под Шхемом. Вот если бы он... Нет, пожалуй, и он бы не пошел на это - не фанатик, и взгляд у него был осмысленный... А Асаф, пожалуй, согласился бы за деньги что-нибудь сделать для своих. Ведь арестовали же его за что-то.
Впрочем, что я вообще мог знать обо всем этом?
Тогда был октябрь двухтысячного года, интифада, которая началась в конце осени, еще казалась немыслимой...
11. Язычники
Кто бы он ни был, взорвавший себя у каньона а-Шарон мусульманин, последним движением руки он открывал дверь в вечное блаженство и, значит, и остался в раю до скончания времен.
Для наших соседей, правоверных иудеев, их маленький Ицик сейчас тоже безмятежно пребывал за пределами страдания, в ожидании Страшного суда. Хотелось думать, что вера облегчала их горе: суровый Бог наказал их, лишил сына, сделал убогими калеками, погрузил во тьму, чтобы они ощупью искали дорогу к праведной жизни, но Ицика спас и вознес. Я же не мог опереться на веру, а разум не справлялся с кошмаром смерти.
В нашем доме спали после обеда сорок детей. Я поднялся на второй этаж. Гай смотрел телевизор.
- Гай, милый, иди, пожалуйста, к себе, мы с бабушкой будем смотреть новости.
- Только не делай громко, детки спят, - предупредила Ира, когда Гай, не теряя лишней секунды, помчался вниз, к телевизору родителей.
Я переключил на российский канал. В этом не было смысла: я уже все знал. Но мне нужно было видеть все снова и снова, как больному нужно - Лев Толстой однажды заметил это - снова и снова дотрагиваться до больного места.
Мы с Ирой увидели наш каньон, полицейские машины и "амбулансы".
-...это четвертый теракт в маленьком городе за последние два месяца. Ответственность взяла на себя исламская террористическая организация "Хамас"...
Кадры у каньона сменились улицами в Рамалле. Толпы боевиков "Хамаса" в черных капюшонах плясали, подняв над головой автоматы. Жгли чучело еврея. Ликующие мальчишки прыгали перед камерой.
-...в этом разница между политическим мышлением демократического общества и националистическим мышлением: в Израиле кричат: "Смерть Арафату!", в палестинской автономии - "Смерть евреям!"...
- Позвони Анне Семеновне, - сказала Ира.
- Зачем?
- Скажи, что уже дома.
- Вы смотрели русское телевидение? - закричала мама. - Так объективно все показали! Даже с сочувствием! Ты слышал, что сказал... - она назвала фамилию комментатора. - У нас кричат: "Смерть Арафату!", у них - "Смерть евреям!". Что я тебе говорила?