- Шмуль, - позвал Плешивый. - Не сиди.
Потом, наклонившись к самому уху старика:
- Не сиди, Шмуэль. Как-то же надо выплывать из помоев.
Старик покорно пошел к выходу. Бухтел, горюя за оставленное добро.
Плешивый предупредил:
- Обернешься, убью!
Водители шли к трейлеру напрямик, след в след. Черт впереди, Плешивый сзади. Пластиковый сидор на руке Плешивого, забытый и никчемный, плавился на солнце. Черт загребал ботинками песок, и Плешивый видел, как быстро буреет на солнце рубаха Шмуэля. От пота. Они шли, не отбрасывая теней. Солнце Синая в полдень сжигает тень.
ПАРИ
На Песах гуляли свадьбу Моти Бреслера. В тель-авивском Доме солдата. В банкетном зале. Водители в полном составе батальона и начальство по приглашению.
Одураченные штатскими тряпками, бродили шоферюги по залу, отыскивая в коверкоте пиджаков напарников по экипажу.
Незнакомые красивые и очень красиво одетые женщины. Чистые, причесанные дети. Фотовспышки магния. Трезвая скованность улыбок. Разговоры: "как дела", когда на столах плотный частокол бутылок - бардак!
Порядок навел оркестр. Чисто и загадочно, будто из глубины веков, шепнула певунья: "Од авину хай... " ("Еще жив праотец"), ущипнула сладко под сердцем: "Ам Исраэль хай!... " (Жив народ Израиля). И вдруг хлынула, разлилась в звоне тарелок ударных песней о Народе избранном и о царе Давиде. Мастерицей была певунья. Завела нас с полоборота. И мы потопали чередой поздравлять молодоженов.
Ритуальное покрывало с кистями крученого шелка по углам на четырех столбах растянуто. Под покрывалом кресло в букетах цветов. В кресле в подвенечном пуху и кружевах - невеста. Девочка-репатриантка из Снежной страны. Модель еврейской мамы в перспективе, а пока голые шасси по имени Ципора. Загадка в желтых косичках, где ходовая часть, подвеска и трансмиссия еще не оборудованы природой. Рядом наш Моти. В синей тройке, перечеркнутый у горла бордовой бабочкой, подпирал покрывало хупы кавалергардной статью. Так в ожидании смены сигнала светофора стоят на перекрестке тяжелый седельный тягач МЕК и легковая "Лада". Очень редко, но бывает и так...
Солидные чеки в запечатанных конвертах сгружали в медный таз на высокой подставке. На конверте - номера экипажей и наши имена.
Времечко в стране кружилось пасторальное. И израильскую лиру уважительно называли - фунт. Решили в батальоне Мотьке квартиру купить. С рыла по тыще - пупок не развяжется. Не в кабину ж невесту волочь - не блядь.
Марьян Павловский - Первый номер у Мотьки Бреслера - дежурил за инкассатора над тазом. Геморройный поляк, принимая конверт за номером 164, бурчал по-русски: "Цапнул мой Мотеле кота в мешке... Дурак-верхогляд". И попросил: "Придержите мне место. Я сегодня напьюсь!"
Военный раввин в бороде и погонах подполковника попоил вином из бумажного стаканчика молодых, Мотька топнул ногой и раздавил стакан. Под крики "ле-хаим" рав благословил застолье.
Пасхальная сказка утверждает, что еврейский народ прошел Красное море, как посуху. Весьма вероятно... Мы же, жестоковыйные славянские представители, изрядно промокли, переходя вброд винно-водочные потоки тель-авивского Дома солдата.
Очень красивые женщины танцевали с моими сослуживцами слоу. Красиво и нежно пела певунья с эстрады. Тихо играл оркестр.
Шоферюги обнимали жен, как невест. Что-то шептали им в уши. Женщины улыбались, и видно было, что не перечили. Не было драк. Даже дети не дрались.
Не узнавали мы Мотьку Бреслера после медового месяца.
Не мужик вернулся - утиль!
Канючил у ротных не посылать в рейсы с ночевкой. В шешбеш играть не хотел и однажды, уступив Марьяну и сев за нарды, уснул с открытыми глазами, так и не бросив кости.
- Посмотрите, что курва вытворяет?! - горевал Первый номер и скрипел зубами. - Кровь из мальчишки сосет!
Шофера посмеивались и скабрезничали.
А Мотька спал на ходу и заговаривался: Ципи, птичка моя! Пирожок, Бамба-Осем...
Комбат Милу вызвал КАБАНа. КАБАН приехал, взглянул на Мотьку и умыл руки.
- Любовь! - сказал КАБАН. - Делать нечего.
- Есть что делать! - сказал комбат и приказал диспетчеру оформить путевой лист на Синай.
- Мне нужны шофера, а не исполнители Песни Песней. Я это дело поломаю!
Так сказал комбат Милу.
- Хуюшки! - засомневался батальон.
- Посмотрим, - сказал полковник Милу, и Мотька выехал без второго водителя таскать "Тираны" по визе Рафиях - Бир эль Тмаде - Рафиях.
"Посмотрим", - решила рота "гимель" и задымила вслед за Мотькой на юг.
В Синае гудели маневры.
- Испугал бабу толстым хуем! - сказал Мотька Бреслер в конце недели, имея в виду козни комбатовы. - Работой меня не прошибешь! Спорю фунт за сто против целой роты, что еще до появления первой звезды Ципи смастерит мне горячую пенную ванну и вымоет патлы шампунем. Я буду кейфовать со стаканом виски в руке, и в нем будут плавать льдинки. Птичка прикурит мне сигарету "парламент", покроцает спину мочалкой и скажет: "Отмокай, я приготовлю ужин". И это будет настоящий субботний пир, и запах спелого чолнта смешается с ароматом моей Ципи, и мне останется только решить: до или после чолнта загнать птичку на рампу двуспальной кровати.
- Харман, - сказал водила по имени Альберт Полити.
- Валлак, харман! - подтвердил йеменец по имени Аввави.
- Помазали? - бросил в лицо роте "гимель" условия пари наглый Мотька.
- Не имейте с ним дела! - пискнул аргентинец Альфредо Эспозито. - Он секс-маньяк!
Мотька строго посмотрел на Альфреда. Аргентинец осекся и покраснел.
- Прости мне, друг, - залепетал. - Я не должен был этого говорить. Потому что я так не думаю. Это вырвалось случайно. Испанец не может такое сказать. Любовь у испанца превыше чести. Как мог язык мой повернуться? Прости мне, друг! Я готов при...
- Пошел на хуй! - оборвал Мотька испанскую балладу Эспозито и побежал к груженому трейлеру выполнять условия пари.
"Так, - думал Мотька, зыркнув привычно по зеркалам заднего обзора. Хотите фунт за сто? - заблокировал ведущие мосты. - Будет вам фунт за сто... " - и аккуратно вывел трейлер из песка полигона на серый асфальт шоссе Рафидим - Эль-Ариш.
Можешь включить бойлер, моя Птичка, и начать кипятить воду - разгонял тягач-танковоз, и вот уже рычаг скорости в положении "директ" и платформа, покрякивая на выбоинах дороги, завыла, загундосила жалобно, как бесконечно печальное нытье радиостанций присмиревших соседей. "Чтоб вас, собаки, в рот и в нос... вместе с вашей музыкой", - подумал Мотька Бреслер, но справился, не дал увести себя на простреленные перехлесты дорог войны Судного дня.
Давай, Ципуля, посчитаем вместе. Хочешь? Ну, поехали.
Сто, сто десять километров до Эль-Ариш. Это два часа. Дорога, конечно, не блеск, но без подъемов. Колеса сегодня не заблядуют. Нет, нет, сладкая. Я конечно сегодня уебся до отрыжки. Но об этом тебе лучше не знать.
Если бы мудаки-киношники порешили снимать фильмы ужасов не только в Шотландии, где и ужасов-то нет, окромя старух-фальшивоминетчиц со вставными зубами вампирш, Мотька бы им подсказал сцену: "Полуденный жар Синая, фиолетовый горизонт вкруговую, в распласт без кустика и травинки, пузыри кипящего асфальта, лопающиеся со звоном, груженый трейлер высоко поддомкрачен сбоку и похож на гигантского пса, что решил поссать и задрал заднюю лапу, лохмотья жженой резины, стекающие с ободьев колес, и фаллическая фигура шоферюги, торчащая отчаяньем, и одуревший от голода шакал увяз лапами в смоле в двух шагах от тебя и просит на идиш: "Бройд".
- Только не сегодня! - попросил Мотька и вернулся к расчетам.
От Эль-Ариш до Рафияха - сорок километров, но на них можно угробить часа полтора...
- Почему? - спросила наивная Ципи.
- Объясняю, - сказал Мотька. - Десять минут на осмотр колес и крепеж танка - раз. Дорога в Рафиях на сплошных поворотах и колдоебинах - два. Встречный транспорт - три. И я так замудохался за неделю, что тебе, Кузюнька, лучше об этом не знать.
- Да, - сказала покладистая Ципора. - Женщине лучше об этом не знать.
- Выходит, на полном скаку мы навалим в Рафиях через четыре часа. Поспеем к обеду, и это очень плохо, Кузюня. Это может сорвать все наши планы. Механик-водитель, конечно, жрет, и это его священное право. А пожрав, будет пить кофе и тянуть резину пока не лопнет. Срочная служба... Но считай, что уболтали. Теперь дежурный офицер. Где его искать? Притырился у солдатки-давалки и гоняет сиесту. Ну и пусть гоняет.
* * *
- Все будет о'кей, Птичка! - заверил Мотька супругу и, поднимая пыль дымовой завесой, развернулся против земляной насыпи - рампы танкодрома в Рафияхе. Колеса не подвели, а уж я не сломаюсь - не пацан.
Теперь он катил платформу под прямым углом к брустверу. Без направляющего так угадать надо, чтобы просвет рампы не превышал полутора метров. Там "сандали" разгрузочные сбросить, цепи крепежа отпустить, ратчеры в ящик грузника спрятать, а то забудешь по запарке, и внимательно осмотреться. Нет ни души на танкодроме. Жрут и кейфуют бронетанковые силы.
- Кейфуйте! - не возражает Мотька, и с грузника, перекосоебившись и, конечно же, ногами вперед в водительский люк - шмыг.
В темной дыре копчиком обо что-то - хуяк! Пропадлючие танки Советов! Монголоиды!
Потерпи, Мотенька. Потерпи. Перемелится - мука будет...
Теперь разберись, что к чему. Как Марьян говорит: "Поимей мозгов на голове".
Тумблер, правый крайний на панели, вверх - ап!
Замкнулась цепь электроподачи. Заиграли стрелки-часики.
Рычаг коробки скоростей в нейтралку - бенц!
Кнопку стартера утопить - взыт! Захрюкал, закашлялся Товарищ! Загудел.
Теперь, Моти, пройдись от конца разумных действий к истокам и проверь все. Чтоб не было "фашлы".
Проверили.
Так.
Сцепление выжать. Заднюю скорость врубить. Стояночный тормоз ослабить и без газа, Мотя. Только без газа.
Ориентир у тебя - выхлопная труба твоего тягача. Кулисы не трогай. Они тебя не трогают, и ты их не трогай.
Давай, Мотька. Пошел!
Почуял Мотька, как попятился "тиран", как коромыслом болтнуло на скосе платформы, на линии центра тяжести, и труба исчезла в глубине синего неба, вернулась и вновь исчезла, и Мотьке показалось, что вот он валится в синюю воду бассейна без всплеска и брызг. До дна.
"Пушку, блядь, не отвернул в сторону", - вспомнил Мотька и облился вонючим мандражным потом.
Танк заглох, но остро, до удушья испарялась солярка. Сгорю! - подумал Мотька, нащупал и выключил тумблер электроподачи и пополз из люка в синее небо. В космос!
- Мехабэ-э-эль! - услышал Мотька налитый бешенством крик. - Слезай, скотина! Ты арестован!
С пятиметровой высоты стоящего раком танка Мотька увидел влажный глянец лысины, черный распял рта и две пары обоюдоострых мечей на светло-зеленых полевых погонах.
Бригадный генерал - точно определил Мотька и взмахнул руками, теряя равновесие.
- Осторожно! - сказал генерал спокойно. - Спускайся осторожно. Не сюда ногу... Так... Не торопись...
Мотька полз вниз по гладкому крылу брызговика.
Я спускаюсь в тюрьму! - понял он. - В тюрьму и позор...
- Водитель? - спросил генерал и показал рукой на трейлер.
- Да.
- Из Кастины?
- Да.
- Твой командир Милу?
- Да.
- Полковник Милу?
- Полковник Милу, - подтвердил Мотька.
- Фамилие?
- Полковник Милу Гилад.
- Твое фамилие, дурак!
- Мордехай Бреслер.
- Ты арестован, Мордехай Бреслер, - сказал генерал.
И добавил:
- Ты уже хорошо арестован. Иди за мной.
- Командир! - сказал Мотька.
- Да.
- Я смогу позвонить?
- В Кастину сообщат, - заверил генерал.
- Я должен позвонить домой.
- Н-на! - сказал генерал и, не поворачиваясь, показал Мотьке поверх погона средний палец.
Мотька молча проглотил обиду. Топал, загребая ботинками серую пудру танкодрома, стараясь попасть в глубокие ямки следов генерала. Подходили к штабным баракам.
- Рахель! - крикнул генерал. - Рахе-ель!
Возникла Рахель. Тощая девчонка-солдатка с сифоном и стаканом в руках.
- Молодец, - похвалил генерал и дважды опорожнил стакан с газировкой.
Мотька шаркнул сухим языком по сухим губам.
Солдатка, похожая на Ципору, посмотрела на Мотьку. Потом не генерала.
- Н-на! - показал палец генерал и забрал у Рахели сифон. - Вызови мне офицера техслужбы, а этого, - он показал на Мотьку, - держи в кабинете и глаз не спускай. Я скоро вернусь.
- Что ты натворил? - спросила Рахель.
- А-а... - сказал Мотька и махнул рукой. - Все пропало...
Рахель достала из холодильника пластмассовый кувшин.
- Пей, - сказала солдатка и покосилась на дверь. - Пей скорее.
"Так бы поступила моя Ципи, - подумал Мотька. - Именно так. Почему чахи не любят худых девчонок? Они добрее толстух".
- М-да, - сказал бригадный генерал. - Понятно... Иди-ка ты, Рахель, погуляй. Иди, иди... У нас будет мужской разговор. И поищи офицера техслужбы.
Генерал прошел в глубь кабинета, и Мотька только сейчас заметил на хлопчатобумажке полевой формы белесые подпалины соли. Такая же форма и точно такие же подпалины были и у него, у всех водителей батальона, у танкистов и у ребят из мотопехоты на маневрах в Бир эль Тмаде.
Вцепился Мотька в подпалины эти, как в спасенье свое, и не отпускал.
Генерал болтал по телефону, и Мотьке было безразлично, о чем он там треплется. За спиной генерала висела карта Святой Земли.
"От Нила до белесых подпалин соли на рубахах полевой формы, - подумал Мотька. Так говорил полковник Милу и так научили его думать за шесть лет в батальоне. - Там, куда вы привезли танк, граница закрыта".
Мотька почувствовал, что падает глубоко вниз, в ту глубину, в которую не позволял себе спускаться много-много лет. Из самого детства увидел матушку, пожираемую саркомой, огромные карие глаза на узком бледном лице и высоко взбитые подушки. Мать читала запоем романы, курила свернутую в газету махорку и выхаркивала в поллитровую банку с водой смарагдовые островки мокроты.
Бедная мама... Как она хотела, чтобы я читал романы...
- Мотя, - говорила мама. - Покажи дневник.
- Вот, мама, - говорил я и плакал. Так было легче. Мама листала дневник, и ее трясло, как в ознобе.
- Шнур! - говорила мама тихо. - Неси, сволочь, шнур от утюга.
Я опускал шлейки матросского костюмчика и ложился поперек кровати.
Мама хотела, чтобы я стал человеком. Очень хотела...
Но боль не проходила, и силы иссякали, и шнур уже не хлестал, а елозил, и мама обнимала меня крепко, до визга, и протезы зубов иногда выпадали...
- Мотя, - плакала мама. - Ты должен учиться. Ты не должен брать пример с отца. Я не допущу, чтобы ты стал шоферюгой...
Охуительная была мама. Пророчица!
- Эй! - сказал генерал. - Ты где? Тебе кондиционер не мешает? Скажи... Я выключу.
Мотька выплыл из любви покойницы матушки.
- Не надо меня подъебывать, командир, - сказал Мотька.
- Молчать, - крикнул генерал. - Тебе лучше помолчать!
- Я устал, - сказал Мотька. - Почему я должен слушать тебя стоя?
- Садись, - сказал генерал и указал на диван. - Мне все равно.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты уже сидишь, и я позабочусь, чтоб ты сидел долго.
- Нет, - сказал Моти. - Ты не должен этого делать.
- Заткнись.
- Ты не должен так поступать.
- Ты угробил боевую машину.
- Я, - признал Мотька. - Но еврею нельзя так поступать.
- Хохмолог, - сказал генерал. - Гой пристрелил бы тебя на месте. У танка. И я думаю, что поступил бы правильно.
- Четыре месяца назад я женился.
- Это не мое дело.
- Не берут евреи на войну женатого в первый год до рождения первенца.
- Не волнуйся, - успокоил генерал. - Ты пойдешь не на войну.
Моти почувствовал запах карболки и шерсти драных одеял военной тюрьмы. В кабинет вошел подполковник в комбинезоне из термостойкой ткани.