Йорка Кащеев весело вышел на улицу, снисходительно - с высоты тысячи метров - оглядывая затихающую вечернюю жизнь.
III.
Тетка принесла Чаплину на обед гороховый суп и бифштекс по-деревенски. При этом она сказала:
- Новую себе завел? Можешь не беспокоиться. Днем она тебя не застала так она заявится вечером, в семь часов. И чего это они шляются к тебе!
- Это рыженькая заходила? - добродушно осведомился Чаплин. - Так она не новая. Она уже второй месяц ко мне ходит.
- Рыженькая! - возмутилась тетка. - Ту дуру уж я, слава богу, знаю. Нет, это даже совсем не рыженькая!
- Значит, блондинка, - сказал примирительно Чаплин. - Тоже не новая. А больше никого у меня сейчас нет: только две.
- Только две! А вот и третья пришла. И не рыженькая и не блондинка, а черного цвета. И чего это ей нужно у такого урода?
Чаплин иронически улыбнулся:
- Неужели я - урод?
- Конечно, уродище, - обозлилась тетка. - Была бы я молодая - ни за что бы к такому не пошла. Уж я лучше взяла бы себе Никиту-грузчика. То представительный мужчина и трудится честно.
Чаплин поддержал разговор.
- А не труд разве, что я города на фронте брал!
- Подумаешь, герой выискался! - обрадовалась тетка. - Города брал! А кто, скажите, пожалуйста, городов нынче не брал? Этих самых героев тыщи по улицам гуляет! Эти самые герои папиросами нынче по углам торгуют! Брал города! Да кабы не я - где бы покойную жизнь нашел, да уют, какие обеды кушал бы? Это я только по доброте сердечной ухаживаю, а он девок к себе таскает, квартиру пачкает. Эх, ты! Уж лучше бы молчал, уродище несчастный. Подумаешь - города брал!
- Да, - отвечал Чаплин. - И не вам старухе судить: урод я или не урод?
Тетка качала головой.
- Да мне что? Хоть бы и раскрасавец - мне-то с этого какая прибыль? Я не жена, а тетка. А только я врать не люблю. Урод - так урод и есть. И не пойму я, чего это девки шляются.
- Вы скажите, Варвара Петровна, - перебил Чаплин, - какая ж все-таки это девушка приходила?
Но Варвара Петровна молча вышла, хлопнув дверью.
Чаплин, отобедав, стал готовиться к приему неизвестной гостьи: прибрал комнату, вымыл на кухне под краном руки, лицо и даже шею. Долго причесывался у себя в комнате перед висевшим над кроватью зеркальцем. Разглядывал в зеркало свое лицо и бормотал:
- Очень даже сохранилось лицо. Во всяком случае, примечательное лицо. Это она нарочно бранится. Уж я-то бабу знаю.
Под окнами заиграла военная музыка. Чаплин зачесал вихор на затылке, сунул гребешок в боковой карман пиджака и подошел к окну. По улице медленно двигалась похоронная процессия. Музыкантская команда выдувала из духовых инструментов траурный марш Шопена.
- Вот и меня так, - подумал Чаплин. - Помру - музыка будет играть. Хорошо жить на свете!
На часах в столовой еще не пробило семи, когда тетка, не постучавшись, вошла к Чаплину, сказала резко:
- К вам.
И впустила в комнату молоденькую девушку. Еще через полчаса она подошла к комнате Чаплина, поставила на сундук у двери чайник с кипятком и тарелку с бутербродами, крикнула:
- Ужин берите!
И ушла окончательно.
В спальной ждали ее: широкая кровать; над кроватью, в углу, Николай-чудотворец с возженной перед ним лампадой и на столике, в головах кровати тюбик с карамельками. Варвара Петровна, покрестившись на образ, скинула туфли и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Началась обычная бессоница. Варвара Петровна вынула из-под подушки книгу с ободранным переплетом: роман писателя Немировича-Данченко "Сильные - бодрые смелые", - и, посасывая карамельки, стала читать. Изредка она, опуская книгу на живот, прислушивалась: уйдет девчонка от Чаплина или останется, как и другие, на ночь? Девчонка осталась на ночь.
Варвара Петровна, раздевшись, легла под одеяло. Она задремала только к утру, когда первый трамвай уже прогремел под окнами. Ее разбудил стук в дверь.
- Входите!
Вошел Чаплин. Варвара Петровна с отвращением взглянула на его лицо, носившее на себе все несомненные следы бессонной ночи.
- Чего надо?
- Варвара Петровна...
- Чаю, что ли? Можешь обождать. Я еще сплю, сам видишь.
- Варвара Петровна, - сказал Чаплин. - А ведь эта девица - моя дочь.
- Дочь? - заинтересовалась тетка. - Да ну?
- Дочь, - подтвердил Чаплин. - Я ее с матерью очень давно кинул, до войны еще. Она еще маленькая была. А вот оказалось: выросла и пришла. Жить ей стало нечем, тетя, - голод и нищета - так она отца и вспомнила, покорилась.
- Кинул, - сказала тетка. - Тебя самого надо бы в Фонтанку скинуть. Сволочь такая - женщину с малым ребенком бросать! Пфу!
- Выросла и пришла, - спокойно продолжал Чаплин. - Раньше ей мать запрещала. Мать-то оказалась гордая, хоть и очень любила меня. А я, тетя, как кинул ее, так и забыл. Совсем даже и не вспоминал о ней, а она помнила.
- Помнила! - злобно проговорила Варвара Петровна. - Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух, и не люблю же я тебя, злодея!
Чаплин говорил:
- И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас очень она была хорошая жена. Такая жена...
- Сволочь ты и пес! - сказала тетка.
Чаплин грустно покачал головой.
- Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.
- Дурак, - сказала Варвара Петровна.
Чаплин продолжал, вздохнув:
- Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит: что же такое? Это значит: я уже старик? Она как ко мне вошла - я к ней любезничать. И вдруг - как пуля в лоб - дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что ж? Старик я? Конец моей жизни?
И Чаплин опустился на кровать к тете.
- Пошел прочь с чистой кровати! - приказала Варвара Петровна. - Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!
- Горевать не приходится, - отвечал Чаплин. - Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки!
Он прибавил, помолчав:
- Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед... Ну, да вы сами знаете.
И он вышел.
Варвара Петровна ворчала вслед ему:
- Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, - а теперь туда же за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!
Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше - не для булок, а для души не мог разве родной тетке сказать?
Вечером Чаплин советовался с теткой, как быть с дочерью?
- Может-быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно, да где ей жить? Ведь не вещь она - в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить. Беспокойно станет и занятиям вред.
Варвара Петровна всплеснула руками.
- Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.
Чаплин задумчиво поглядел на тетку.
- А кому бы жениться на ней?
И тут же продолжал:
- Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерьми не привык - я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может-быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, - по книжке - дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее - так мать ее вот Черныш, которому я помощь оказал, - он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может-быть - дочь, а, может-быть, и не дочь.
Подумав, он прибавил:
- Верней, что и не дочь она мне. Ненужна мне дочь - я человек военный. Ну, да уж ладно - приходится мне, видно, обо всех заботиться.
- Злодей ты, - отвечала на всякий случай Варвара Петровна. Однако, она не настаивала уже на хороших качествах Лизы.
А Чаплин этим же вечером говорил Лизе:
- Ну, вот, дочурка, и устроим тебя: быстренько замуж отдадим. И Варвара Петровна советует. Я тебе завтра скажу за кого, а в воскресенье и познакомитесь.
Лиза ничего не ответила. Да она и весь день молчала. Ей не о чем было говорить с этим совершенно чужим ей человеком, у которого пиджак, брюки, бородка и подстриженные усы были одного и того же серого седоватого цвета. Отец весь в секретах и тайнах. Даже шкаф, столы - все у него было замкнуто на ключ, а ключи он носил при себе, и они противно бренькали у него в кармане брюк. Лиза в испуге решила, что он не иначе как шпион или невероятный богач. Она не знала, что и в шкафу, и в столе лежит у Чаплина совершенная дрянь. Самое ценное, что там было, - это коллекция порнографических открыток.
IV.
Из ворот полуразрушенного дома на набережную Екатерининского канала вышел огромный рыжий пес. Пес жмурился. Он явно любил в эту минуту все, что видели его желтые глаза. От восторга перед миром пса
даже слеза прошибла. Он очень ласково глянул на проходившего мимо Черныша и сразу же, отвернув морду, зевнул в июньское светлое небо.
Когда ноги Черныша оказались на одной линии с мордой пса, пес, бросив притворяться, взрычал и кинулся к его сапогам, так стремительно, словно им выстрелили. Черныш хлестнул пса стэком по быстрой оскаленной морде и отскочил.
Пес снова бросился на него.
- А, дьявол! - радостно сказал Черныш, снова хлестнул пса стэком и отпрыгнул.
Пес промахнул мимо, взрычал и опять скакнул на зеленую шинель.
- У, дьявол! - пробасил Черныш.
Он, не думая, почему и зачем он это делает, хлестал пса справа и слева, спереди и сзади, и приговаривал в совершенном восторге - то низким басом, то тончайшим тенором:
- А, дьявол! У, дьявол! Э-эй, дьявол!
Пес, обезумев, кидался из стороны в сторону. Он уже не нападал, а только увертывался от ударов. Глаза его налились кровью; язык вывалился; рычанье то-и-дело переходило в визг, - но бежать с поля сражения псу было обидно.
Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:
- И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.
При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю на шею псу и скрутил, ударяя пса ручкой стэка по носу.
Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.
Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.
У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.
- Наконец-то! - воскликнул он. - А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.
Черныш отвечал:
- Я, представь ты себе, пса словил. Дикие псы по городу бродят. Это явление недопустимое.
- У меня дело к тебе, - сказал Чаплин.
Черныш продолжал, разгорячаясь:
- Недопустимое явление. Иду я, представляешь себе картину, по набережной и вдруг пес - гау! - и на меня. Я его хлыстом! А он, ни слова не говоря, скок и зубами в шинель. Я его опять хлыстом. А он - как снова скок! Я его - как опять по морде! Он - скок, я - по морде, - представляешь ты себе живо эту картину! Скок - по морде, раз-два, еще и еще - недопустимое явление!
Герой рассказа - пес, - лежал, высунув язык, у ног нового хозяина. Пес часто и тяжело дышал, отчего его облезлые и тощие бока подымались и падали. Пес ловил взгляд Черныша: он хотел жрать, - но Черныш глядел на Чаплина.
- Да, - сказал Чаплин, - пес - это штука. А я к тебе вот по какому делу. Беда случилась. Я тебя выручил, теперь ты меня выручай.
- Какая ж это беда? - спросил Черныш, несколько успокоившись.
- То-то и беда, - отвечал Чаплин. - То-есть не то, что беда, но штука непредвиденная. Дочь ко мне приехала. У меня дочь есть. Я понимаю: о ней заботиться надо. А я, ты знаешь, в тихих чувствах не заинтересован. Я даже это плохо знаю, что дочери нужно, чтоб не скучала. Тут же тетка корит. Вот я и придумал: мне - я про Лизу говорю - она ничего не прибавляет. А, например, тебе она очень может понадобиться. Такая она красивая, что не будь она мне дочкой, я бы обеих своих бабочек прогнал, а ее одну себе оставил. Ну, бабочек все равно временно прогнать пришлось - Лиза мешает. Вот я и предлагаю: женись, друг, поскорей на Лизе.
- Это хорошо, - согласился Черныш. - Во-первых, лет мне немного, тридцать один. А во-вторых... Во-вторых, - о-го-го! - во-вторых прямо чорт знает это самое во-вторых, представь ты только себе живо эту картину!
И он радостно загоготал, ударяя себя ладонями по ляшкам и сгибаясь. При этом он выпустил из пальцев левой руки ремень, за который держал пса, но пес не тронулся с места. Псу итти было некуда, и запах Черныша стал ему уже родным запахом. Пес злобно косил глаз на Чаплина. Он понимал, что Чаплин враг: Чаплин задерживает хозяина, и тот забыл наверное, что новый его слуга очень голоден. Пес поднялся и зарычал глухо, скаля зубы на врага. В то же время он умильно вилял хвостом хозяину.
- Но-но, - сказал Черныш и поднял ремень. - Ты уж за меня стоишь? Все равно в живодерню!
И он спросил Чаплина:
- Как ты представляешь себе картину знакомства?
- В воскресенье к вечеру приходи ко мне, - отвечал Чаплин. - Справим быстро дело и увози Лизу к себе. Ты ее за ужином разговором займи. На геройство, главное, напирай, мужественность показывай. Они на это льнут. Уж я бабу во как знаю. В воскресенье, к вечеру, к восьми - не забудь.
- Погоди, земляк, - удивился вдруг Черныш, - раз это твоя дочь, значит, она приходится дочерью и жене твоей фельдшерице? А мать, жена твоя, - тоже приехала?
- Жена померла, - объяснил Чаплин.
- Жалко, - сказал Черныш. - Отличный была человек. Вдохновительница моей поэзии и не представляю картины ее смерти. Вечная память! А дочка сильно похожа на мать?
- Сильно похожа.
- Сильно похожа! - обрадовался Черныш. - Тогда ничего. Тогда я уж, представь, - словно и женился на ней. Жена твоя - вечная ей память, все-таки уж старовата была.
И он обратился к псу.
- Ну, твое счастье, собака! Такие события, что уж ладно, не поведу на живодерню. Будешь жить со мной, да с Лизой!
И вот пес дождался, наконец, сладкой минуты: хозяин повел его к себе в третий этаж и там, в маленькой, теплой комнатушке, кинул ему целую кучу вкуснейших ароматнейших костей. Пес, визжа от восторга, грыз кости, высасывал мозг, облизывался, чавкал и клялся в душе служить верой и правдой новому хозяину.
V.
Квартира, где жил Йорка Кащеев, называлась раньше просто "меблированные комнаты". Десять дверей десяти комнат выходили в длинный коридор. В этих десяти комнатах жили люди разнообразнейших профессий: фабричная работница; портной с супругой, художник с многочисленными возлюбленными, которые сменялись в его комнате каждую неделю; младший дворник с матерью; безработный бухгалтер, человек таинственный, живущий неизвестно на какие средства; актер самодеятельного театра; сапожник; почтовый чиновник, грузный полный мужчина, получавший за свои труды очень небольшое жалование, с женой и двумя детьми...
Лиза столкнулась в коридоре именно с этим почтовым чиновником. Она спросила:
- Скажите, пожалуйста, - тут живет товарищ Кащеев, летчик?
- Кащеев есть, а летчиков нет, - сердито отвечал тяжелый мужчина. Ходят тут, на воздушный флот последние деньги тянут. Нет летчиков и не надо!
И он прошел мимо, нисколько не скрывая того, что торопится в уборную. Дворникова мать, приоткрыв дверь, выглянула в коридор.
- Вам кого надо, барышня? Кащеева?