Черныш - Купцова Юлия Александровна 4 стр.


- Что вы, товарищ! - испугался инвалид. - Да разве генералы без ног бывают? Нет, уж никак я не генерал - что вы, товарищ!

- Таишь, - сказал Черныш, - скрываешься. А я без утайки живу, все у меня известно. Моя жизнь как стеклышко. Моя жизнь, - вот она...

И он разжал кулак, показывая очень широкую ладонь. Продолжал неожиданно - тихим голосом:

- А ты мне скажи, отчего бы человеку вертеться, если его пуля на смерть убила?

- Никак не понимаю, - тоже тихим голосом ответил инвалид и даже вспотел от страха.

- А вот представляешь себе, стреляю я - в тебя, например. Ну, выстрелил - а ты не сразу упал, а завертелся. Это зачем же ты вертишься, я тебя спрашиваю? Падай сразу, а не вертись!

Инвалид зашептал торопливо и убедительно, прижимая левую руку к груди:

- А если мне пуля спину пронизала? Если спинной хребет мне пуля пронизала, то как же это мне не вертеться? Я фельдшер был, я знаю! Я позвоночный столб хорошо знаю и экзамен сдавал! Нельзя мне не вертеться, если пуля мне в позвоночный столб попала!

- Представляю, - сказал Черныш. - Понял, ваше высокопревосходительство! Так зачем же я к батьке-то свертывал, а? Это выходит - напрасно я к батьке свернул? Эх, и скучно же мне!

И он оглядел залу. Мимо прошел пьяный человек в мягкой шляпе и демисезонном пальто. Он правой рукой обнимал высокую и плоскую проститутку в белой блузке и полосатом кепи, а левой прижимал к плечу бюст Ленина, только что выигранный им в лотерею. Этот человек был должно быть доволен выигрышем, но все же наверное предпочел бы выиграть бутылку хорошего вина. На лотерейном столике меж бутылок вина, коробок с конфетами и прочей дряни иронически усмехался второй бюст Ленина.

- Эх, и погано же мне! - говорил Черныш. - Борьба мне нужна. Без борьбы воспоминания рушат, гной без борьбы сочится. А сейчас и не представишь сразу, с чем бороться, куда силу девать! Один живете?

- В общежитии, - отвечал инвалид.

- Скучаете?

- Скучаю, - согласился инвалид.

- Представляю себе. А на что живете?

- В папиросной артели состою.

- А чем до 17-го года занимались?

- Прапорщиком был. Потом погоны снял, фельдшером работал.

- Так, - сказал Черныш. - Это скучно. Ну, давай до утра пить. Денег у меня хватит: все, что было, захватил.

Но оркестранты, собрав в чехлы свои инструменты, уходили уже, и огни в зале тухли.

Инвалид сказал:

- Идемте со мной. Я вам местечко, чтоб до утра, - покажу.

VIII.

И он повел Черныша во Владимирский клуб. Швейцар принял кавалерийскую шинель с тем же бесстрастным лицом, с каким он принимал все - самые дорогие и самые драные - пальто, загружавшие вешалку. Инвалид и Черныш взошли по широкой лестнице, уплатили за вход и направились в залы, где властвовали голоса крупье.

Инвалид усадил Черныша в клубном ресторане за столик и, еле сдерживая возбуждение, попросил денег:

- Вы посидите, пиво пейте, а я играть пойду. Я вам наиграю столько, что на всю жизнь хватит.

Черныш сунул ему денег, сколько попало в руку, и остался в одиночестве. Он медленно пил пиво. Ему было плохо: словно он попал в чужое общество, с которым он все равно никогда не сроднится. А оркестр играл что-то слишком шумное и быстрое. Чернышу хотелось просто пить чай и чтобы граммофон пел что-нибудь длинное и медленное, ну хоть бы "Когда на тройке быстроногой".

Инвалид вернулся не скоро. Он подошел и молча присел к столику, поставив костыль у колена.

Черныш, оживившись, обратился к нему:

- Обязательно рассказать тебе должен. О своей жизни рассказать. Я, представляешь ты себе, за работой сюда приехал. Знакомец у меня тут есть, земляк. Представь ты себе живо картину: харя, брюхо, пиджак... И есть у него девчонка. Ужасно какая некрасивая девчонка. Он меня молит, он меня просит: "женись, выручи" говорит; видеть, представляешь ты себе, хари этой противной не могу, - уж очень урод она. А - надо сказать - я уж ему и тем помог, что место его принял. Предлагали мне тут, представляешь ты себе, всякие работы и тут, и там, и туда, и сюда, - ну а я земляку честь оказал: согласился на его работу. А работа - дерьмо: сиди да счет веди, - не по нутру мне это очень. Однажды, выходит, я ему удружил, а тут еще просит: "женись". Я человек красивый. Девчонок у меня сколько было - и не представишь ты себе! Так и льнут на героя! Во мне большая мужественность есть. Но все-таки земляк, вместе боролись, а личная жизнь - мне это неважно. Мне борьба искренно нужна, а не для слова. Хорошо, говорю, - согласился. И, представь ты себе живо эту картину, являюсь я вежливо на ужин. Оказываю честь: ем, пью, - чтоб не обиделись. И - ты себе это и не представишь - они на вежливость в ответ гонение на революционера устраивают.

- Сволочи какие, - сочувственно сказал инвалид и заказал еще пива. Вот и со мной так...

- Ну уж я им и показал, - продолжал Черныш. - Уж я им...

- Понимаю, - перебил инвалид. - Я тоже спуску не дал. Так все им...

- Так я им все и высказал, что нагорело, - говорил Черныш. - За вашу харю, говорю, боролись?

- Верно, - обрадовался инвалид. - И я тоже: как, говорю, инвалида обыгрывать? Последние деньги отымать? Да как этому - с пробором - да по роже!

- Вот как, - продолжал Черныш. - И ты представь себе живо эту картину: стал я теснить всю эту сволочь, вот, что и тут за столиками, и...

Официант, подойдя, сказал:

- Будьте добры, гражданин, не выражаться!

Инвалид, перебивая Черныша, забормотал испуганно:

- Да мы не выражаемся, гражданин официант. Это мы случайно беседуем.

Официант отошел.

Черныш продолжал:

- Я тебе вот что скажу: все за нас стоят. Это ты напрасно представляешь, что гонение на нас идет. Нет гонения. Вот, чтоб ты поверил, план предлагаю: при всех бить будем знакомца - и никто не тронет.

Этот план так понравился Чернышу, что он загоготал и, стуча по столу кулаком, заговорил:

- Ты представь себе живо эту картину, как мы его бить-то будем! Мы его - в харю, он - кричать, а никто за него, все - за нас. - О-го-го! кричат, - попался! - Так его! - кричат. Ты представь только себе живо эту картину!

- И деньги от него возьмем, - поддакивал инвалид.

Черныш радостно гоготал:

- Силы у меня - о-го-го! Против моей силы ему - никак!

Он еле мог дождаться утра, чтоб привести в исполнение свой план.

Но вот и утро. Расплатившись за пиво, Черныш, шатаясь, спустился по лестнице. Инвалид ковылял за ним.

Они вышли на улицу.

Трамвай прогремел мимо. Город уже проснулся; люди торопились на работу.

Черныш воинственно помахивал стэком; стэк он не забывал ни при каких обстоятельствах. Сейчас обнаружится, что все, живущее в этом городе, целиком стоит за него и против Чаплина.

А Чаплин хорошо выспался, выпил утром стакан молока, чтобы отбить неприятный вкус во рту, и пошел на службу.

Он еще издали увидел стоящего у подъезда Черныша. Рядом с Чернышем пошатывался, еле спасаясь костылем от падения, неизвестный инвалид. Чаплин остановился. Черныш быстро пошел к нему. Он кричал, размахивая стэком:

- За твою жирную харю боролись? Аж я тебя... Это я не за девчонку чорт с ней! - за обиду мщу!

Инвалид подбадривал Черныша:

- По губам его! По губам бей!

- Хулиганы! - воскликнул Чаплин и побежал прочь. - Милиционер!

Сторож уже выскочил из подъезда и схватил Черныша.

- Вот и нехорошо, - говорил он ласково, - крепко, впрочем, держа Черныша за локти. - Зачем порядок нарушил? Вот и нехорошо. И влетит тебе зря!

Инвалид напрасно ковылял прочь: милиционер, свистя без перерыва, догнал его и ухватил за руку. Инвалид взмахнул костылем, но тут подскочил другой милиционер и, отобрав костыль, захватил другую руку инвалида. Инвалид заморгал глазами, понимая, что он погиб теперь окончательно. Покорившись, он растерянно подпрыгивал на единственной ноге туда, куда его волокли милиционеры.

Черныш, у которого отобрали стэк, тщетно пытался вырваться из рук милиционеров.

Чаплин, подойдя, говорил, ласково улыбаясь:

- Только вы не строго с ним. Ведь это отчего они? Они напились.

Он с удовольствием жалел Черныша, чтобы показать свою доброту он был уже в безопасности.

Черныш дико оглядывался:

- Это что? Безногих хватать стали? Это за что же гонение? За подвиги гонение? Сволочь от героев защищаете?

- Ты-то с ногой небось! - озлился милиционер. - Тоже герой выискался. На мирных граждан нападать! Сами герои, знаем! А только дисциплине нынче подчиняться надо. Не один ты живешь - все живут!

- А хлыстик где? - воскликнул вдруг Черныш. - Хлыстик кто взял, братцы? - Хлыстик-то отдайте, как же мне жить остаться без хлыстика?

Милиционер крепко зажимал стэк левой рукой. Правой он держал Черныша за плечо. Второй милиционер держал Черныша с другой стороны.

Черныш говорил упавшим голосом, словно он только теперь понял, до чего он запутался и до чего трудную жизнь прожил:

- Жалко меня, товарищи! Очень жалко!

Кучка людей собралась вокруг, развлекаясь происшествием. Один с портфелем под мышкой и большими, в роговой оправе, очками на длинном носу спросил у сторожа:

- Что случилось такое?

- Калеку мучают, - отвечал сторож спокойно.

Он тоже целиком стоял за дисциплину, но, кроме того, обладал жалостливым сердцем. Принимая от Чаплина шляпу и палку, он сказал:

- Хорошо - милиция во-время явилась. А то б мне и не справиться! Ударил бы он вас обязательно!

IX.

Неделю спустя Чаплин шел со службы домой.

Вот уже оборвался сплошной ряд зданий, и огромный вокзал со светящимися часами открылся справа в широком просторе площади Восстания. Чаплин взглянул на часы: половина пятого, а он еще не обедал.

Знакомый голос окликнул его:

- Здорово, земляк!

И Черныш встал перед ним, протягивая руку и широко улыбаясь. Чаплин хотел-было крикнуть милиционера, но сдержался: ведь ничего преступного не было в жесте и улыбке Черныша. Он подал ему руку.

- Простил? - сказал Черныш. - Это я, представляешь себе, - сгоряча. Это я сгоряча тогда.

- Тебя Уточкин искал, - отвечал Чаплин. - Ко мне даже заходил.

Черныш покачал головой.

- Не увидит он больше меня. В деревню еду. Тесно мне в городе - не размахнуться. А ты - простил, что ли?

- Я мелкими чувствами не интересуюсь, - отвечал Чаплин. - Я и забыл все.

- Так пойдем ко мне.

И Черныш взял его под руку. Чаплин отстранился.

- Мне обедать надо.

- Делишко у меня есть, - возразил Черныш, - до деревни обязательно сделать надо. А плетку-то в милиции мне вернули. Неделю, представляешь ты себе, за дебош отсидел! О-го-го! А ты мне - во как нужен! Я, может-быть, даже сознательно сторожил тебя тут. Уж совсем к тебе собрался.

И он радостно потащил Чаплина по Лиговке. Тот напрасно упирался: Черныш даже не замечал его усилий. И Чаплин покорился, не видя особых опасностей впереди. Напротив: приятно было выслушивать извинения напавшего на него человека.

Черныш провел Чаплина на задний двор трехъэтажного дома и поднялся по темной зашарканной лестнице. Вынул ключ, отворил низкую дверь - и они очутились в совершенно пустой - без мебели и даже без обоев - комнате. Из этой комнаты они прошли в соседнюю. Тут обоев тоже не было, но стоял стол, стул, а в углу - на табурете - граммофон. Увидев граммофон, Черныш ударил себя по ляшкам.

- Утром сегодня достал! И как достал! Музыка! Погоди - я на этом играть - о-го-го как умею! Вхожу я, представляешь себе, в комнату, - а тут музыка. А я эту самую музыку пуще жизни люблю. Эх, отберет безногий от меня музыку!

- Да ты меня-то зачем привел? - спросил Чаплин. - Ты...

- Погоди, - перебил Черныш. - Эх, сейчас музыку услышишь! Я на ней о-го-го! - как играю! А комната эта не моя - безногого комната для дел всяких держит, и вот уступил временно. И музыка безногому принадлежит.

Пластинка у Черныша оказалась только одна. Он завел граммофон и слащавый тенор, шипя и хрипя, запел арию Лоэнгрина. Черныш, расставив ноги, стоял перед граммофоном и восхищался пением. Знаменитый тенор пел недолго. Когда хрип пошел из зеленой с растворами трубы, Черныш остановил диск и обернулся к Чаплину.

- Одна только музыка и есть. Надо еще достать.

Чаплину хотелось есть. Ему вообще хотелось поскорей оставить это подозрительное место.

- Стих написал, - сообщил Черныш. - В милиции написал. Хороший стих. Погоди, прочту, - а потом делишко закончим.

И Чаплин, потея от злобы, вынужден был выслушать длиннейшее стихотворение, в котором говорилось о полях, лесах и сельских работах. Но вот стихотворение кончилось. Чаплин сказал:

- Хорошие стихи. Но мне итти нужно: дела ждут.

Черныш закивал головой.

- Представляю, представляю. Вот ты на что мне нужен. Ты мне скажи, как мальчишку мне того найти, что с девчонкой твоей. Барчука мне того очень нужно.

Чаплин осведомился:

- А на что он тебе нужен?

Но тут же перебил себя:

- А мне, впрочем, и дела нет на что.

Мало ли на что нужен Чернышу адрес, а не сказать все равно уж нельзя. И вообще чорт его знает: не то смирный человек, не то бандит.

Еще убить может, если не скажешь. Тем более: адрес Чаплину известен. Лиза, придя за своей корзинкой после воскресенья, не скрыла от него, где будет жить теперь. Прибавила только:

- К нам можете не ходить. Не просим.

Чаплин вспомнил эти слова и сказал адрес Чернышу. Он прибавил даже:

- Вот где эта сволочь живет.

- Сволочь, - согласился Черныш. - Да он бы у меня в прежние времена вьюном бы вертелся! Я б его застрелил, представь ты себе, - и мертвый был бы он у меня!

- Такие живучи, - отвечал Чаплин. - Такие всегда приспособятся. Это только мы, настоящие, - нам трудно сейчас тихо жить. А этим против совести итти - привычное дело. Да и совести у них нет. В самую борьбу укрывались, а теперь и повылазили из нор. Этих много сейчас.

Черныш сказал:

- Покончу с ним делишко - и в деревню!

И прибавил просто:

- Ну, ступай теперь. Больше ты мне не нужен. Забыл ты борьбу. Тихая жизнь тебе-то именно и нужна. Ступай.

Чаплин оскорбленно поднялся и ушел. Впрочем, он был доволен: он ни в чем не провинился. Он же не обязан знать, что хочет делать Черныш с Йоркой Кащеевым. На самом строгом всенародном суде он может рассказать все до последнего словечка, и ни в чем не окажется вины. А мысли - до мыслей никому дела нет.

Черныш, оставшись один, хитро подмигнул сам себе. Больше он себя в обиду не даст. Он тонко проведет дело, так, что и мальчишке и этому с харей плохо выйдет.

X.

Лиза напрасно надеялась на то, что Йорка Кащеев поселится с ней в одной комнате. Только неделю они вместе и прожили. А потом Йорка Кащеев сплавил ее на Петроградскую сторону, поставив ее, правда, на работу: устроил курьершей в типографскую контору. Он не часто, но все же бывал у нее.

Город уже спал, когда Йорка Кащеев шел к Лизе. У слияния Невы с Невкой, там, где слева громоздится, кидая огромную тень вокруг, здание биржи, а справа - через воду - золотится Петропавловская крепость; радостный возглас остановил Йорку Кащеева.

- А вот тут и поздоровкаемся!

Черныш протягивал Йорке Кащееву руку.

- Весь вечер тебя, сволочь, стерегу, - сообщил он очень хозяйственно. На дому делишко закончить помешают - это я себе представил, - а тут самое подходящее место.

Йорка Кащеев вынул из кармана коробку "Зефира" и закурил, показывая полное равнодушие.

- Кури, кури, - сказал Черныш. - Я тебе курить разрешаю. Мое от меня не уйдет.

Йорка Кащеев давил фасон: он и не думал звать кого-нибудь на помощь. Впрочем, никого вблизи не было видно, а извозчики у биржи были к этому часу уже все разобраны прохожими.

- Так, - сказал Черныш. - Барчук. В капризах перевалялся, буржуенок, гонение на пролетариат устраиваешь. Из новых будешь? Летаете все в мечтах своих?

Назад Дальше