- Ты серьезно? - спросил Никифоров. - Как у тебя рука поднялась?
- Так и поднялась. В общем, спер я это стекло ради собственного дитя. Отпираться не собираюсь.
- Хоть бы отпирался для приличия.
- Я думал, вы с Журковым меня поймете. А стоимость я возмещу. Мы делаем одно дело... Доверять должны. Будто в одной семье.
- Но ты же украл, Иван Спиридонович! - крикнул Никифоров. - Как я могу тебе доверять? Что тебе мешает завтра вывезти целый контейнер с запчастями? Закон тебе не писан, страха не знаешь.
- А совесть? - мрачно спросил Губочев. - До сих пор я распоряжался вещами и поценнее стекла, а вроде остался честным.
- Неужели не видишь разницу? Ты для себя злоупотребил. Для своей шкуры.
- Так и вы, Александр Константинович, для себя злоупотребляете. Это ведь как поглядеть. Вот возил я на заводы разные подарки, в первую очередь ради вас. Чтобы вы были на хорошем счету. Однако вы честный человек. Не спорю. Мы ведь с вами православные люди: совесть для нас - это совесть...
Никифоров не нашелся, что ответить на странное противопоставление совести и нормы и, подтвердив решение опечатывать склад, ушел.
Приемная оказалась закрытой, а своего ключа у Никифорова не было. Журкова и Иванченко тоже не было на месте. Он направился в столовую, думая, что, может быть, Иванченко удалось привезти мастера и сейчас все толкутся возле холодильников.
"С чего я так устал?" - спросил он себя.
В столовой было солнечно. Светились голые дюралевые стеллажи, у кассы стояли проволочные ящики с бутылками кефира и лоток с пирогами. А людей было мало, своих - почти никого. Нет, вон там у раскрытого окна секретарша Вера откусывала пирог, и ветерок шевелил ее волосы. Она поманила Никифорова ключами. Он собрался ей напомнить, что перерыв еще не начался, но говорить было бесполезно.
- Иванченко не приехал?
- Не видела... Там телефонограмма из горсовета, - вспомнила она, когда Никифоров уже отвернулся.
Он постоял в очереди, купил кефира и пирогов. Над кассой висело предупреждение: работники центра обслуживаются вне очереди. И раздатчица улыбнулась.
- Александр Константинович, ну что вы!
- А куда мне торопиться? - ответил Никифоров. - Ты Иванченко не видела?
Значит, еще не вернулся. Спрашивал на всякий случай. На обед ушло минуты две, была у Никифорова дурная привычка есть торопливо, точно толкали в шею. Давным-давно, в невозвратные времена отец посмеивался над ним: "Поспешай медленно!" Сейчас вроде некуда было гнать, а привычка действовала.
Из столовой пошел к себе, захватил в приемной листок телефонограммы Верины детские каракули без запятых и прописных букв - и позвонил в горисполком. Ни с того ни с сего на три часа назначили заседание депутатской комиссии по благоустройству и озеленению. Что за спешка? Оказалось, забыли заранее послать приглашение, извините.
За дверью послышались шаги, Никифоров позвал:
- Вера, зайди, пожалуйста. - Она вошла, остановилась, поджав губы. Вот тебе полтинник. Купи кефира и три пирожка.
- А зачем? Вы ж только что...
- Я тебя прошу.
- Ну, пожалуйста, если вы просите.
"Забавные у нас отношения, - подумал Никифоров. - Чего она злится?"
- Вера, что с тобой? - улыбнулся он. - Я тебя чем-то обидел?
- Нет, не обидели. Я не знаю, Александр Константинович. Просто голова болит.
- Голова?
- Вы молчите, а сами думаете, что я плохо работаю... И у вас это копится, копится. Уж отругали бы лучше.
Он читал у Спока примерно о том же: строгих, гневливых родителей дети слушаются меньше, чем спокойных, потому что маленькие мудрецы догадываются, что гнев где-то копится и когда-нибудь случится взрыв.
- Отругаю, когда надо будет, - пообещал Никифоров. - A как ты работаешь, тебе самой виднее. Только улыбайся почаще. В голове есть такой центр улыбки, даже когда тебе худо, ты улыбнись, и центр все отрегулирует.
- Ну это же себя обманывать, - ответила она.
- Прямо уж обманывать... Человек так устроен, что хочет быть лучше.
Из столовой Вера вернулась быстро. Он взял кефир с пирогами и пошел к Губочеву. Возле поста диагностики, рядом со стадом отремонтированных машин его встретил главный инженер.
- Ты куда? - Журков кивнул на кефир.
- Да так... Возьми пирог.
Журков показал руки, они были испачканы черной смолой.
- Рационализаторы! Додумались покрывать тектилом, не снимая колес. Время они экономят! Скажу Иванченко, пусть внесет в свой кондуит.
- Может, они хотели как лучше, - сказал Никифоров. - А мы сразу премию срежем...
- Куда ты собрался? - повторил Журков, глядя на газету с пирогами. Кому?
- Да так.
- Лучше или хуже, а технологическая дисциплина - это закон. Отступил раз, а мы проморгали - значит, все дозволено. Уже одному у нас было все дозволено... А ты не к Губочеву?
- Что ему голодному сидеть, - неловко усмехнулся Никифоров. - В столовку ему сейчас, поди, стыдно идти. С меня не убудет, отнесу.
- Отнеси, коль такой жалостливый.
Никифоров кивнул и пошел, но кто-то громко позвал:
- Саша! Эй!.. Саша!
Старый приятель Олег Кипоренко махал рукой, улыбаясь во весь рот, как мальчишка. "Не вовремя приехал", - мелькнуло у Никифорова. У Кипоренко был дар нравиться людям, как раз то, чего у Никифорова, как он считал, не было. К сорока годам Кипоренко не сумел стать ни советником-посланником, ни заведующим отделом, какими стали его сокурсники, и занимал небольшую должность. "Я Акакий Акакиевич, - шутил Кипоренко. - Современный Акакий Акакиевич Башмачкин. Пишу с утра до ночи. За границей тоже пишу, но иногда надеваю смокинг, чтобы выпить рюмку водки. Знаешь, как мне недавно повезло? Я в Африке снял кучу слайдов, так у меня издательство купило сто семьдесят штук по четвертаку за слайд. Теперь куплю дочке кооператив". У него было две жены, бывшая и настоящая, и две дочери, большая и маленькая.
- Ты обедать? - спросил Кипоренко. - Жрать охота! - Он взял пирог, откусил. Никифоров отдал ему кефир. Кипоренко запрокинул голову, отпил из горлышка.
- А меня однажды в Нью-Йорке чуть не прирезали, - вспомнил он. - Ха-ха! Ты ел? А кому пирожки?
- Тебе. Не стесняйся.
- Теплый, - сказал Кипоренко. - Хорошо тебе. Ты хозяин, даже общепит свой. А мне переднее левое крыло надо заменить... Как, Саша?
- Стукнулся?
- Автобус, понимаешь, с левого поворота вылез на мою сторону. У меня была секунда. Вижу, что он должен меня задеть - и как во сне. Стою на правый поворот, автобус - на меня. Просто растерялся. А ведь успел бы включить задний ход, как думаешь?
"Не вовремя приехал", - снова подумал Никифоров.
- Пошли ко мне, - сказал он.
- Сначала покажу, как он меня.
- Ну идем, - согласился Никифоров.
- Так вот, чуть меня не зарезали, - начал Кипоренко, и они пошли к выходу. - Я жил на семнадцатом этаже, а магазин - на одиннадцатом. Жена послала за молоком. Я вот в этих джинсах был. - Он хлопнул себя по бедру. В кармане пять долларов. Сел в лифт, еду. На пятнадцатом лифт останавливается, входит здоровенный детина, метра два. В кулаке штык. Он мне штык к животу: "Мани!" Они там не шутят. Запросто пырнет. Я отдал свою пятерку, говорю: "Извини, ай эм сорри, больше нету". Ну он, слава богу, поверил. Поднялся я домой, а руки трясутся.
Они подошли к воротам. Калитка была открыта, с улицы тянуло жарким сквозняком. Никифоров остановился, пропуская приятеля. Кипоренко тоже остановился.
- А ведь молоко нужно! Опять взял пять долларов. На пятнадцатом лифт останавливается, входит тот же тип со штыком. Штык к животу: "Мани!" Ну, тут я не выдержал. Как заору на него: "И тебе не стыдно, только что дал пятерку, а ты опять лезешь!" Он эдак прищурился. Думаю, - финиш, приехали. А он: "Ай эм сорри, сэр". - И ушел... Ха-ха! - Кипоренко хлопнул Никифорова по плечу, подтолкнул: - Вот сюжет, а?
Крыло выглядело нестрашно: удар косо пришелся в середину, сантиметрах в трех за боковым указателем поворота, смял железо в глубокую складку и, не повредив стекла фары, разворотил ее гнездо. Бампер и панель радиатора были слегка погнуты.
- И ты из-за этого приехал? - спросил Никифоров. - Делать тебе нечего. С таким крылом я бы объездил полмира.
- Серьезно, Саша, можно сегодня заменить? Завтра я улетаю в Ригу сопровождать одного джентльмена.
- Трудно, - вздохнул Никифоров. - Тебе отказывать не хочется, а свой порядок не могу нарушать.
- Между молотом и наковальней? - сказал Кипоренко.
- Не обижайся, ладно?
- Чего мне обижаться? Я сам дурак, сперва надо было позвонить.
- Приезжай после Риги.
- А может, попробуем сегодня? Понимаешь, сейчас у меня есть время, а кто знает, что случится через неделю? - Кипоренко рассеянно смотрел на него, держа перед собой пустую бутылку. Никифоров подумал, что еще никогда не отказывал ни своим немногочисленным приятелям, ни начальству. Начальству отказывать глупо. Но уж если оно, прибегая к телефонным звонкам, записочкам и даже телеграммам, хлопотало о внеочередном ремонте тех или иных машин, то он наверняка имел право помогать своим. Не боялся он и рабочих: те верили, что Никифоров не продается. Ему перед собой было неловко.
- Знаешь, Олег... - сказал Никифоров, помолчал, махнул рукой. - Ладно! Пошли в диспетчерскую, откроем заказ-наряд. - Решив отказать, он согласился, но вместо облегчения почувствовал досаду.
- Счастье - это благо индивида, - засмеялся Кипоренко. - Ты могучий человек, Саша!
Они пригнали машину на кузовной участок. Мастер Верещагин хмурился, не смотрел в глаза Никифорову и долго думал, кому ее дать. Должно быть, помнил утреннее заседание месткома. Никифоров не торопил. Он знал, что кузовщики заняты и что за опоздания отвечать Верещагину. Когда мастер, усмехнувшись, сказал ему об этом, Никифоров взял его под руку.
- Ты все понимаешь. Но я прошу...
- Просьба начальства - приказ для подчиненного, - укоризненно ответил Верещагин.
- Не приказываю, а прошу.
- Нет, Александр Константинович. Я не могу, - сказал Верещагин. Стыдно.
Кипоренко стоял за спиной Никифорова, не вмешиваясь. Директор повернулся к нему, думал, что Олег найдет какой-нибудь обаятельный дипломатический ход, но тот отвел глаза.
- Понимаю, - сказал Никифоров Верещагину. - Хочешь, чтобы я приказал? Вот заказ-наряд. Чтоб через два часа заменили крыло!
- Хорошо, - глухо отозвался мастер.
- Идем с Филимоновым потолкуем, - сказал Никифоров и направился к бригадиру, который вместе со сварщиком Славой доделывал красный фургон.
- Зачем же лбами нас сталкивать? - спросил Верещагин.
- Да не лбами! - воскликнул Никифоров. - Не лбами, Гена! Сейчас увидишь.
Филимонов и Слава привинчивали задний бампер. В свежепокрашенной крышке багажника отражались две склонившиеся головы.
- Здорово, мужики, - сказал Никифоров. - Заканчиваете?
Сверкнув белками, Слава взглянул из-под нависших волос и с усилием довернул ключ. Ключ звякнул об пол. Слава встал. Филимонов, стоя на коленях и согнувшись, привинчивал о другой стороны.
- Сейчас, сейчас, - сказал он. На обнаженной руке под развилкой толстых вен перекатилась выпуклая мышца.
Слава вытер руку о штаны и протянул Никифорову. Директор пожал и спросил:
- Ты был на зональном конкурсе?
- А вы забыли? - Усики Славы от улыбки расползлись по губе. - Мы с Платоновым...
- Платонов за тридцать минут заменил крыло, - сказал Никифоров. Думаю, теперь ты бы тоже смог.
- Я и тогда мог.
- Раньше вы меняли крыло два дня. Боялись к автомобилю подойти.
- Ну раньше! А сейчас мы корифеи.
- Ай да Слава! - засмеялся Никифоров - Ну, замени-ка крыло не за тридцать минут, а хотя бы за час.
- А чего? - ответил Слава. - Давайте. Где машина?
- Что вы из меня дурачка делаете? - крикнул Верещагин. - За нарушение очереди наказываете, а сами-то что? Для нас одни законы, а для вас другие? Я бы на вашем месте... - Он быстро пошел прочь, высоко держа голову.
Никифоров посмотрел вслед мастеру и покраснел.
- А он мне нравится, - сказал Кипоренко - В молодости все хорошие. Слава богу, что он не на твоем месте... Xa-xa!
"Что он, дразнит меня?" - подумал Никифоров, но, поглядев в ясные глаза приятеля, понял, что Кипоренко не по себе.
- Ничего, Александр Константинович. - Бригадир наконец встал. - Он и впрямь молодой. А крыло мы заменим. Раз надо, так надо.
Никифорову снова почудилась насмешка. У него появилось ощущение, будто его несло юзом по гололеду. Отступать было поздно.
- Это Олег Кириллович. - Никифоров кивком показал на Кипоренко, по-прежнему улыбавшегося простодушно-обаятельной улыбкой. Дипломат-международник. Объехал весь мир. Сейчас ему надо помочь.
- Здравствуйте, - сказал Кипоренко, протягивая Филимонову руку. - Очень приятно.
- А что, надо так надо. - И бригадир пожал ему руку.
Перед отъездом Кипоренко обнаружилось, что у него украли из моторного отсека итальянскую сирену. Никифоров собрал кузовщиков и сказал:
- Найдите, очень прошу. Наказывать не буду.
Минут через десять сварщик Слава принес в кабинет спаренный рожок сирены, похожей на две дудки, - отыскал в инструментальном шкафу. Никифоров не спрашивал, в чьем именно, спросить же очень хотелось. Может быть, поэтому он ничего не сказал Кипоренко, просто попрощался и пошел, не дожидаясь, когда машина приятеля тронется с места.
Никифоров ощутил, что они простились не по-человечески, словно он бежал от Олега, от своей вины. А в чем его вина? Но доискиваться было некогда: Иванченко привез холодильного мастера, посулив ему магарыч. Он виновато морщился, когда объяснял это. Его рубашка прилипла к спине. Он взял со стола графин и выпил воды. Потом плеснул в горсть, омочил лицо и, покряхтывая, стал утираться. Никифоров намекнул ему, что здесь не баня. Вспомнился журчащий родничок во дворе автоцентра - когда срывали песчаный холм, вскрыли водоносный пласт. Пусть Иванченко наладит холодильники и идет к роднику.
- Но магарыч! - возразил Иванченко. - Нужна хотя бы пятерка.
Никифоров вытащил три рубля, посмотрел на Журкова. Тот нахмурился, признался, что жена дает ему рубль, но советует ни в чем себе не отказывать. Иванченко причесался, подул на расческу и сообщил, что у него тоже кое-что найдется. Вскоре Никифоров поехал на санитарную станцию за разрешением открыть столовую.
VI
- А я сегодня думала о вас, - призналась Полетаева. - Даже на календаре записано. Ну как?
Вчера ее черные волосы свободно спадали к плечам, а сегодня из-за жары были собраны в пучок и заколоты красной заколкой, обнажив тонкую шею. За столами сидели еще две женщины. Обеим было уже за сорок, они глядели на Никифорова, как на нескучного посетителя. На столе Полетаевой стоял в стакане букетик ромашки-пиретрума. Пахло духами.
...Никифоров чувствовал, как от него расходятся волны горечи и враждебности. Душа была забита, скована заботами, и он был не рад, что встретился с Полетаевой. Ему нечего ей сказать, потому что он сейчас был только директором и еще - Журковым, Губочевым, Иванченко, Верещагиным, Кипоренко и т.д. Никифоров гнал машину сосредоточенно и зло, словно агрессивная езда отвлекала его. Выходя на шоссе, быстро осмотрелся. Слева ехал рейсовый автобус, а справа грузовик. Нужно было переждать.
Полетаева схватилась обеими руками за панель. Машина, проскочив под носом у автобуса, не удержалась на асфальте и, наклонившись, пошла двумя правыми колесами по обочине вдоль кювета. Непрерывно сигналя, слева проревел грузовик. Никифоров выровнял руль, вышел на осевую и обогнал грузовик. Вслед донеслись четыре коротких сигнала. На языке шоферов это означало: "Сумасшедший!"
- Он нас ругает, - сказала Полетаева. Она положила ладони между колен, и на припудренной пылью панели остались отпечатки ее ладоней. - Вы сегодня злой.
- Злой, - согласился Никифоров.
- А почему вчера вечером вы не поздоровались?
- Не хотел мешать.
- Мешать?.. - протянула она. - Но ведь мешают только близкие люди.