Довольный согласием посла, критик заспешил в бар, и Бенедиктов на какое-то время остался один. Делая вид, что рассматривает картины, он наблюдал за Радхакришнаном. "Сколько у него талантов: политик, поэт, философ. И - честолюбив безмерно. Подумать только, не успел Неру слегка прихворнуть, как Радхакришнан попытался учинить дворцовый переворот. Потом три часа на коленях вымаливал у Неру прощение. Неру тоже поэт и философ. но он и реалист, и воин, и политик - великий вождь великой нации. А Радхакришнан - мечтатель, наделенный, к тому же, коварством..."
- Ваше превосходительство! - радостно воскликнул Радхакришнан. - Как я рад, что застал вас здесь! Мне так нужно переговорить с вами по одному вопросу. У вас найдется несколько свободных минут?
- Разумеется, ваше превосходительство, - улыбнулся Иван Александрович. Подумал: "Делает вид, что якобы не знал, что я обязательно буду здесь. Да, кроме всего прочего, и актер превосходный". Вслух добавил: - Может быть, досмотрим выставку и тогда...
- Да-да, конечно, - поспешно согласился вице-президент.
- Как вам нравятся новые работы господина Рериха? спросил Бенедиктов, когда они, шаг за шагом, продвигались по выставке.
- О, ваш и наш Святослав бесподобен, как всегда! - Радхакришнан обнял художника и держал его в объятиях, пока не вспыхнули блитцы. - Хотя, повторю, может быть, в стотысячный раз: я - адепт беспредметной живописи. Абсолютная абстракция - высшее проявление свободы духа!
- Ваше превосходительство, - Рерих печально смотрел на Радхакришнана, - когда будете на Юге, загляните ко мне на часок. Девика Рани и я будем счастливы принять такого гостя. Там я покажу вам более полусотни полотен абсолютной абстракции, хотя и считаю их своими слабыми работами и никогда не выставлю. Думаю, что беспредметность - не высшее проявление свободы духа, а, скорее, его упадок...
- Какая разница - упадок, взлет? - Радхакришнан нахмурился. - Разве можно предписать художнику пребывать в том или ином состоянии? По-моему, важно свободное выражение души художника!
Рерих молчал.
Вскоре посол и вице-президент остались наедине. Все другие почетные гости провозглашали в баре тосты "за взаимопонимание и взаимоуважение искусств великой Индии и великого Советского Союза, откуда все Рерихи родом".
- Иван, вчера я получил из Москвы русскую верстку книги моих избранных работ. Тебе принадлежит и идея самой книги, ты же был и ее редактором-составителем. Так вот, однотомнику предпослана вступительная статья. И из нее следует, что автор книги - самый что ни на есть правовернейший марксист.
Бенедиктов молчал. И Радхакришнан, заметно нервничая, продолжал:
- Пикантность ситуации заключается в том, что почти одновременно эта же книга выходит в Оксфорде, Чикаго и Мельбурне.
- Я вижу, тебе моя идея понравилась, - усмехнулся Бенедиктов.
- Понравилась, - согласился Радхакришнан. И тут же добавил: - Теперь представь радость моих врагов, когда они сопоставят западные и ваше предисловиия.
- Выход?
- Простейший - все издания печатать без предисловий. Однако сложнее всего мне будет объясниться с московским издательством.
- Сарвапалли, обещаю тебе уладить это дело с максимальным тактом...
Радхакришнан пожал локоть Бенедиктова. В молчании они сидели минуты полторы-две. Нарушил его индиец:
- Нет, решительно отказываюсь понимать Рериха: "Беспредметность упадок духа". Удивительно примитивное мышление.
- Позволь, Сарвапалли, с тобой не согласиться. Собирая искусство вот уже более тридцати лет, искренно интересуясь им, я пришел к выводу, который разделяют многие искусствоведы Европы, Азии, Африки и обеих Америк: несомненное большинство абстракционистов - шарлатаны. Сознательные или бессознательные.
- Я не могу включить себя в число этих твоих искусствоведов! Надеюсь, ты не подвергаешь сомнению мою честность?
- Нет, разумеется. Так же, впрочем, как и неспособность абстракциониста написать реалистический портрет.
- Но зато эмоции! Какие мгновенные эмоции и неземные ощущения способны вызвать их линии, хаотические взрывы цвета! Ты помнишь, Иван, тогда в мой первый приезд в Москву...
- Я помню, Сарвапалли! Тогда, в Москве, ты просил меня помочь тебе устроить на учебу в докторантуру нескольких ученых-сельскохозяйственников из Индии. Их учеба не была предусмотрена культурным соглашением.
- Ну и переходы у тебя, Иван - от высот духа до навозных куч! Помню, как не помнить. И что же?
- Только не говори, что у вас возникли при этом трудности.
- Вот именно, дорогой Сарвапалли. МИД Индии твердит: "Квота"* (* Установленное количество дипломатов того или иного иностранного представительства). И хоть ты лопни - не хотят даже первые шаги предпринять.
- Я думаю, если ради кого и нужно обойти квоту, так это ради вашего советника по сельскому хозяйству! Обещаю попробовать, Иван.
- Благодарю. Но это не все. Я хочу просить разрешения вашего правительства открыть в Дели наш культурный центр, а на Юге советскую библиотеку.
- Этот вопрос совсем недавно обсуждался на заседании кабинета и было решено повременить...
- Именно поэтому я и хотел бы привлечь к нему еще раз, в приватном порядке, твое внимание, Сарвапалли. В Индии действует шесть американских культурных центров и пятнадцать библиотек. А когда мы ставим вопрос об открытии одного (одного!) советского центра и одной (одной!) библиотеки, нам отвечают: "Решено повременить"...
- Мой тебе добрый совет, Иван: поговори при случае с Джавахарлалом. Когда принималось решение, он был в отъезде, я - в госпитале... Из дневника посла
4" Сегодня в 19.00 дал ужин в честь делегации Комитета 4Советских Женщин, прибывших в Дели, для участия во Всемирном 4Женском Конгрессе, который открывается здесь завтра. С ин 4дийской стороны на ужине присутствовали дочь премьера Неру, 4секретарь правящей партии г-жа Индира Ганди, руководители 4женских организаций. Состоялся обстоятельный обмен мнениями о 4налаживании более тесного сотрудничества между нашими страна 4ми в области женского движения. Борьба за равноправие женщин 4- одна из острейших проблем в строительстве новой Индии".
Индира Ганди сидела к нему в профиль, и он невольно исподтишка любовался ею. "Глядя на нее, нетрудно поверить легенде о божественном происхождении индийцев, - Бенедиктов поправил галстук. - Орлиный нос, большие - чуть навыкате карие глаза, четко очерченные губы. Великим резцом Природы отсечено все лишнее. И это гордое умение царственно нести голову. Нежные женственные линии легко угадываются под вроде бы небрежно наброшенным бледно-розовым сари. Чтобы научиться такой нарочитой небрежности, понадобились века... Да, века! А чтобы научиться так виртуозно разбираться в головоломных хитросплетениях не только национальной, но и глобальной политики, и не только разбираться, но и принимать единственно верные решения чрезвычайной важности для судеб сотен миллионов людей - для всего этого не хватит ни веков, ни тысячелетий. Ибо - я убежден - этому научиться нельзя. Нет, для этого нужен врожденный политический гений... Гений, который Индира унаследовала от отца. Воистину, добрые боги этой страны благословили Индию таким отцом и такой дочерью. Добрые боги!"
Словно почувствовав его взгляд, Ганди повернулась. Ее улыбка - улыбка доброго и щедрого сердцем человека - всегда ошеломляла Ивана Александровича своей искренностью. Бенедиктов улыбнулся ей в ответ.
- Ваше превосходительство, - заговорила она тихим голосом, - за последние несколько недель я очень устала и мне, говоря по правде, не хотелось ехать ни на какую встречу. теперь я могу сказать, что нисколько не жалею о том, что приняла ваше приглашение!
В гостиной резиденции посла собралось человек пятнадцать. Разбившись на группки по двое, по трое, гости беседовали, пили соки, аперитив. К Бенедиктову и Ганди подсела Зоя Голубина, глава советской делегации.
- Не жалею потому, - продолжала Индира, обнимая Голубину, - что встретила Зою. Я же не знала, что ты будешь здесь. Мы как сестры, - она мягким движением головы откинула локон со лба. - Мы ведь знаем друг друга сто лет!
- Да, целый век, - Зоя засмеялась. Ее короткая стрижка, большие, весело блестевшие серые глаза, вздернтутый нос, худенькая фигурка делали ее похожей на мальчишку-забияку. И лишь складки у рта выдавали возраст.
Бенедиктов знал Голубину не первый год. Знал как человека безграничной храбрости. Во время войны, в сорок первом, когда немцы были на подступах к Москве, она с ножом и гранатой ходила с разведгруппой по ближним немецким тылам.
- Когда я воевала с немцами, - сказала Голубина, словно прочитав его мысли, - Индира боролась за свободу Индии с англичанами. В тюрьме не раз сидела.
- Теперь воюете за равноправие женщин, - сказал Бенедиктов, наливая Ганди сок, Голубиной - сотерн, себе - водку. - У меня иногда такое ощущение, - добавил он, - что наши женщины более чем равноправны! Когда я говорю так, - продолжал Иван Александрович, - я имею в виду обратный э ф ф е к т, который феминизация имеет для наших мужчин. Они постепенно перестают быть джентльменами. При таком понимании равноправия женщина иногда закабаляется хуже, чем в средние века. До сих пор у нас все еще семья именно та сфера, где более всего сказывается неравноправие женщины и мужчины.
- Наша женщина, - глаза Индиры становятся гневными, - и по сей день предмет почти открытой купли и продажи. Ее первую увольняют, ей платят половину заработной платы. Она - раба мужа, раба обычаев, раба предрассудков и невежества. Она безропотный объект безжалостной эксплуатации. Она может даже стать главой государства, но по-прежнему будет чувствовать на себе проклятие неравноправия. Столетний гнет чужестранцев можно сбросить в один героический день. Чтобы уничтожить гнет женского рабства, нужны десятилетия...
Ганди повернулась к Голубиной:
- Зоя, мы не виделись с тобой целых два года.
Бенедиктов извинился, отошел к другим гостям.
После легкого ужина известная таджикская танцовщица, член делегации, исполняла танцы народов мира. Во время одного из них, передавая Ганди вазочку с мороженым и бокал шербета, бенедиктов негромко сказал:
- Мне приятно исполнить возложенную на меня миссию и передать вам приглашение моего правительства посетить в удобное для вас время Советский Союз.
Ганди склонила голову:
- Я благодарю ваше правительство и вас, господин Бенедиктов, за столь высокое внимание к моей весьма скромной персоне. Вы знаете, мне довелось уже побывать в СССР во время визита отца. Не скрою - есть вещи, которые мне у вас не нравятся. Некоторые - очень. Но в главном, в основном, - в том, что он дает простому человеку - мне ваш социальный эксперимент импонирует. Импонируют его масштабы, смелость, с которой он осуществляется, и главное его результаты. Я обязательно воспользуюсь вашим любезным приглашением - и, по возможности, - в ближайшее время.
Несмотря на слабые протесты Голубиной ("Неудобно! Не хочу тебя стеснять!"), Индира настояла на том, чтобы Зоя остановилась у нее. Они отпустили машину почти у самых ворот резиденции Неру.Ганди жила с отцом. Женщины долго шли по парку. В воздухе стоял густой запах жасмина, еще каких-то не знакомых Голубиной цветов.
- Отцу нравится ваш Бенедиктов, - неожиданно проговорила Индира. - Он считает его лучшим послом во всем дипломатическом корпусе.
- А тебе он нравится? - спросила Голубина.
- Что я? Я не премьер-министр. Хотя, если хочешь, я отвечу на твой вопрос. Мне нравится, что за все годы, что мы знаем друг друга, так или иначе общаемся, он ни разу не только не солгал, поверишь ли - не покривил душой. Я не потому это тебе говорю, что он - твой соотечественник. Мы достаточно знаем и доверяем друг другу, ведь так?
Голубина ответила легким пожатием локтя Индиры.
- Все же, знаешь, дипломат! - продолжала та. - Я на них столько насмотрелась...
Опять долго шли молча.
- Зоя, помнишь, я тебе как-то рассказывала о своей учебе в Швейцарии, Англии?
- Помню, конечно!
- Я еще тогда интересовалась вашей Средней Азией. Всю доступную мне литературу проштудировала. А когда мы с отцом приехали в Узбекистан, поездили по республике, посмотрели на все своими глазами, повстречались с сотнями людей, поговорили с ними - мне так вдруг стало стыдно за авторов всех тех книг!.. Я отцу сказала об этом, он смеется: "Ты политикой чуть не с пеленок занимаешься, пора бы и попривыкнуть". "Но ты ведь всегда правду говоришь!", - возразила я ему. На что он мне с горечью ответил: "Да, дочь моя, я всегда говорю правду. именно поэтому у меня почти нет друзей и вдесятеро больше, чем нужно, врагов. И, тем не менее, тебе я завещаю правду, только правду и ничего кроме правды".
"Надо быть дочерью великого Неру, чтобы последовать его завету, думала Голубина. - такой дочерью, как Индира"... Из дневника посла
4"Сегодня в 21.00 по приглашению Общества дружбы "Индия 4СССР" принял участие в открытии Недели Советских фильмов, ко 4торое состоялось в крупнейшем столичном кинотеатре "Маджес 4тик". В зале, украшенном государственными флагами обоих госу 4дарств, были исполнены советский и индийский гимны. Присутс 4твовали премьер-министр Неру, министры, 0 4представители общест 4венности, деловых кругов, пресса. Зрители тепло приветствова 4ли представительную советскую киноделегацию. На открытии были 4работники всех советских учреждений в Дели, члены их семей". 0
Показ фильмов открывала совместная советско-индийская документальная лента: "Независимость - годы и свершения".
На экране - бойницы башен Красного Форта. несмотря на жаркое утреннее солнце, сотни тысяч людей терпеливо ждут уже который час на площади. Ждут вердикта истории. Фермеры, лавочники, купцы, рабочие, чиновники, военные все расы Индии. наконец с крепостных стен ударили пушки. Появился молодой Неру - вдохновенный, энергичный, смеющийся. Люди перестали говорить, двигаться. Люди затаили дыхание.
- Я объявляю великую, многострадальную, свободную Индию независимой республикой - отныне и навсегда!
Исторические кадры сменяются пейзажами огромной страны. Голос диктора звучал негромко и торжественно: "Сейчас я процитирую отрывок из недавней книги премьер-министра Неру: "Когда я думаю об Индии, я словно вижу мою Родину с борта космического корабля, находящегося в орбитальном полете. Сверкающие серебром пики могучих гор, коричневые ленты полноводных рек и голубые глаза озер; зеленые пояса джунглей и массивы цветущих полей; и моря, моря, бирюзовым разливом окаймляющие страну...
Я вижу отдельных людей - и всю нацию. Храмы искусств и заводы-автоматы, небоскребы и атомные реакторы, архисовременнейшие лаборатории и воистину массовые университеты - это лишь некоторые контуры Индии,которая грядет. В ней не будет места болезням и нищете, зависти и корыстолюбию, голоду и страданиям. В ней везде - на Севере и Юге, западе и Востоке естественным и привычным человеческим состоянием будет состояние счастья..."
В зале раздались аплодисменты. К.П.С.Менон, президент общества дружбы, зашептал Бенедиктову: "Господин Неру - северянин, вы знаете. Но эти его слова приемлет вся Индия, в них не забыт никто".
Даже на индийском политическом небосклоне, богатом яркими и крупными звездами, К.П.С.Менон выделялся как суперзвезда первой величины. И дело было даже не в его талантливости. И даже не в неизменном благосклонном покровительстве сильных мира сего, что само по себе уже могло - и при отсутствии таланта, и при не самой удачливой судьбе - обеспечить богатство и положение в индийском обществе. Как говорил еще отец Неру Мотилал, сердце К.П.С.Менона вмещало столько доброты, что он сам весь как бы светился ею изнутри. Он долго был послом Индии в Москве и теперь, помимо всего прочего, являлся главным советником премьера Неру по русским делам.
На экране одни за другими появлялись плотины, дамбы, заводы - храмы новой Индии. И, конечно, наибольшее количество метров пленки было отведено Бхилаи. Нищая деревня, буйволы в луже прямо на дороге. Приезд первых советских специалистов лозунги на русском и хинди; геологи и геодезисты обеих стран работают на площадке, очищенной от джунглей. Строители закладывают фундамент заводской электростанции - Неру орудует мастерком, говорит что-то веселое окружившим его людям, все смеются.