Но он тут же меня остановил, не желая обращать в шутку свои юношеские воспоминания.
- Похоже, Павел, вы не вполне меня поняли, - строго произнес он. - Я не играл. И Райна, и Эвелина не были для меня забавой. В любви я придерживаюсь взглядов Тургенева. Помните, вы говорили, что намерены отыскать в Болгарии одну женщину? Елену Стахову - тургеневскую Инсарову. Только такую любовь я и принимаю. Поэтому не будем шутить на эту тему.
- Значит, стихи, что вы вчера читали, - это программа?
- Если хотите, да.
- Стихи ваши?
- Мицкевича, - ответил Ботев. - В семье, о которой я рассказывал, благоговели перед Мицкевичем, и, возможно, это лучшее, чем одарила меня Эвелина.
Я не удержался:
- Лучше с бурей силы мерить, последний миг борьбе отдать?
Вот когда Ботев улыбнулся!
- Запомнили? Вы правы, от борьбы меня не отвлечет даже пламенная любовь!
Ботев замолк, а я не хотел ему надоедать.
- Мы везем ценный и очень нужный груз, - спустя минуту заговорил он, глядя на один из чемоданов. - Для полиции он представляет большой интерес.
Он поставил чемодан на стул.
- Идите, - сказал он. - Займите столик, я сейчас подойду.
Но едва я очутился в коридоре, как передо мной возник... Даже не знаю, откуда он взялся. Тем не менее передо мной стоял князь Меликов.
- Павел Петрович! - воскликнул он, протягивая мне руки. - Какая приятная неожиданность!
Не могу сказать, что я был ему рад, но мне просто некуда было от него деться.
Князь, кажется, пребывал в отличном расположении духа.
- Далеко?
- В Одессу, - по возможности суше ответил я.
- Представьте себе, я тоже в Одессу.
Я промолчал, потому как не намерен был продолжать разговор.
- Вы один?
- Один, - зачем-то счел нужным солгать я.
- Я видел вас вчера издали, вы были с каким-то господином.
- Это мой сосед по каюте.
- Вы представите меня?
- Мы почти незнакомы. Я даже не знаю, как его зовут.
- Пустяки, перезнакомимся.
- Извините...
Я шагнул вперед. Он тотчас посторонился.
- Простите великодушно...
Я прошел в ресторан, занял столик, сделал заказ. Когда появился Ботев, я рассказал ему о встрече в коридоре, придав ей юмористический характер. Но Ботев отнесся к моему рассказу вполне серьезно.
- Покажите мне этого князя, - попросил он.
- Да вот он, легок на помине, - воскликнул я, увидев князя в дверях ресторана.
Однако Ботев не успел повернуться, как князь исчез.
- Вы сидите, - сказал, вставая, Ботев, - я ненадолго отлучусь.
Принесли кофе, но я, не притронувшись к нему, сидел гадал, с чего это Ботев внезапно меня покинул.
Вернулся он через четверть часа. Я вопросительно взглянул на него, но он ничего объяснять не стал.
Выпив кофе и рассчитавшись с официантом, вернулись в каюту. Ботев сразу нагнулся к чемодану, выпрямился и опять улыбнулся.
- Все в порядке.
- Что в порядке?
- То, что чемодан проверили, пока мы с вами пили кофе.
- Какой же это порядок, - недоуменно спросил я, - если шарят в чемоданах?
Смотрю - нет второго чемодана.
- А где...
- Не беспокойтесь, я на время отнес второй чемодан к коридорному.
- Так ведь он пустой!
- Потому и отнес.
Ботев указал мне на стул и сел сам. кажется, настало время для объяснений.
- Слушайте внимательно. В Измаиле я сойду. Если я правильно рассчитал, тот, кто интересуется нами, тоже сойдет в Измаиле.
- Вы имеете в виду князя?
- Не знаю, какой он князь, но в том, что он полицейский агент, почти не сомневаюсь.
- И он сойдет в Измаиле?
- Сойдет, больше всего ему сейчас нужен этот чемодан.
- Он что, знает содержимое чемодана?
- Я позаботился об этом. Покинув вас, я выбежал в коридор и увидел его. Он скрылся при виде меня. Я вошел в каюту, отнес пустой чемодан коридорному и вновь вернулся в каюту. Побыл там немного, затем вышел, сделав вид, что спешу, забыл запереть дверь и отправился к вам.
Ботев приподнял чемодан, подержал его на весу и подал мне.
Да, это была тяжесть!
- Здесь литература. Очень нужная сейчас в России. Сойдете в Одессе, носильщика не берите. Постарайтесь нести чемодан так, будто в нем нет особого веса. На всякий случай, если его придется открыть для досмотра, положите сверху несколько рубашек. В крайнем случае дайте таможеннику взятку. Скажите, что везете коньяк.
- А если все же...
- "Все же" не должно быть. - Ботев нахмурился. - Иначе арест и...... Для вас это первое испытание. Берете на пристани извозчика и едете в университет.
Ботев взял листок бумаги, написал на нем имя, отчество и фамилию, дал мне прочесть.
- Запомните фамилию. Назовете ее только в университете. Отдадите ему чемодан и тотчас постарайтесь выкинуть ее из головы. Потом можете провести день в Одессе и первым пароходом возвращайтесь в Браилу. Спросите там болгарскую школу.
Листок с фамилией он порвал на мелкие клочки и выбросил их в иллюминатор.
Я был несколько разочарован. Сказать по правде, я бы предпочел чемодан с револьверами, бомбами, динамитом.
- И все?
- Все, - подтвердил Ботев. - Но это очень много. Так революция и делается. Каждый выполняет какую-то одну незамысловатую задачу, а все вместе приводят в движение могучий механизм революции. С этой минуты можете считать, что охрана груза доверена вам, - сказал Ботев и отдал мне ключи и от чемодана, и от каюты. - А теперь выйдем на палубу, проветримся, может быть, вам удастся познакомить меня со своим князем.
Однако познакомиться с князем ему не удалось. Хотя у меня не проходило ощущение, что тот где-то рядом и неотступно за нами наблюдает. Лишь перед самым Измаилом князь появился на палубе, стоял в отдалении и, казалось, был занят созерцанием приближающегося города.
Мы спустились на минуту в каюту, Ботев перекинул через руку пальто, зашел к коридорному за чемоданом-двойником, в котором не было ничего, и поволок его с видом, точно его наполнял свинец.
Пароход пришвартовался, мы подошли к трапу. В некотором отдалении за нами наблюдал князь. Он с таким напряжением сопровождал взглядом чемодан, что даже мне передались его муки и колебания. Едва Ботев сошел с парохода, как князь сорвался с места, пронесся мимо меня и тоже очутился на берегу.
Ботев верно все рассчитал. Я благополучно прибыл в Одессу. Меня никто не досматривал. Таможенник только махнул мне рукой, чтобы я не задерживался. Выйдя на набережную, я подозвал извозчика и отправился прямо в Новороссийский университет.
Вакации кончились, у входа царило оживление. В подъезде стояли два швейцара, один - с рыжими усами, другой - с седой бородой.
- Где я могу видеть профессора Мечникова? - обратился я к бородатому.
- Федор, - кивнул тот рыжеусому. - Проводи господина студента к Илье Ильичу, опять им посылочка.
Федор повел меня университетскими коридорами; я, еле поспевая за ним, тащился вслед со своим неподъемным чемоданом, на ходу объясняя провожатому, что у меня для господина профессора удивительно вкусное домашнее варенье и прочие сласти.
Мы остановились перед застекленной дверью, за которой явно находилась какая-то лаборатория.
- Пришли, - лаконично сказал Федор. - Стучите.
Дверь открыл молодой человек с пушистой черной бородкой.
- Мне нужен профессор Мечников, - сказал я. - Доложите, пожалуйста.
- Я и есть Мечников, - отвечал молодой человек. - Что вам угодно?
Тут взгляд его упал на чемодан, и он широко распахнул дверь:
- Заходите, заходите.
После чего обратился к моему провожатому:
- А вы идите, Федор Анисимович, этот господин побудет у меня.
Потом опять ко мне:
- Если я не ошибаюсь...
- Не ошибаетесь, - не дав ему договорить, сказал я, - я к вам от Петра Петровича из Киева.
Теперь он должен был осведомиться о здоровье мифического Петра Петровича.
- А как здоровье Петра Петровича? - участливо поинтересовался профессор. - Надеюсь, у него все в порядке?
- Ну, слава Богу, все, - облегченно вздохнул я. - Здесь литература. Вы знаете, что делать с ней дальше?
- Знаю, - улыбнулся Мечников. - Благодарю вас. Не нуждаетесь ли вы в какой-либо помощи с моей стороны?
- Нет, - сказал я. - Мне можно идти?
- Пожалуйста, - ответил профессор и добавил: - Еще раз благодарю вас, и передайте от меня Петру Петровичу мой нижайший поклон.
Я покидал университет не без удивления. Профессор Мечников оказался моим сверстником. Я даже позавидовал - уже профессор, а я еще ничего не достиг.
Побродив по городу, я отправился на пристань, узнал, когда отходит ближайший пароход, приобрел билет, получил в камере хранения свой саквояж и через несколько часов отплыл из Одессы в Браилу.
...Разыскать в Браиле болгарскую школу не составило труда.
За низким забором, сложенным из розового ракушечника, шумела ватага подростков, и среди нее, как могучий дуб, окруженный молодой порослью, высился Ботев. Обращаясь к школьникам, он весело что-то говорил, а те в ответ кричали еще веселее и громче. Сразу было видно, что между учителем и учениками царит дружеское согласие.
Впрочем, он везде был на месте, где бы я его ни встречал. А в Браиле я видел его в самых разных местах. Утром - в школе, днем - в типографии, вечером - в кофейне с друзьями, ночью - у себя дома, в тесной комнатке, за шатким столиком, заваленным рукописями и книгами, и часто - в присутствии какой-нибудь загадочной личности.
Не успел я помахать Ботеву рукой, как он сам заметил меня и направился в мою сторону в сопровождении школьников.
- Добрый день, Павел.
- Добрый день, Христо.
В его глазах светилось любопытство, но спросил он меня вовсе не о том, о чем я был готов услышать:
- Устроились?
- Нет еще.
- А где же ваши вещи?
- На пристани.
- А где собираетесь остановиться?
- Не знаю.
Я и в самом деле не знал. Полагал, если мое присутствие в Браиле необходимо, заботы о моем устройстве следует взять на себя Ботеву.
- У меня еще урок, - сказал он. - Проведете этот час вместе с моими учениками?
Он ввел меня в один из классов - просторную комнату, уставленную столами и скамейками. Я сел позади, чтобы не привлекать к себе внимание. Но едва начался урок, школьники обо мне забыли. Да и я тоже забыл о школьниках, вернее, сам превратился в школьника. Не помню, был ли то урок географии или истории. Помню только, что Ботев рассказывал детям о богатствах природы Болгарии и злоключениях ее истории. Он вел обычный урок с таким вдохновением, точно вел своих слушателей в бой за освобождение народа. Это был удивительный урок. Ботев не говорил ученикам, что надо любить родину, он учил отдавать ей все силы своих разума и сердца.
Но вот урок кончился. Школа вновь зажила обыденной жизнью беззаботной детворы: одни разбегались по домам, другие шумели за дверью, кто-то затеял возню по пути на улицу.
- Давайте подумаем, - обратился ко мне Ботев, когда все более-менее стихло, - как вам лучше устроиться.
- У вас здесь, вероятно, немало знакомых, - отвечал я. - Наверное, будет нетрудно найти комнату?
- Я не советую вам селиться на частной квартире, - возразил Ботев. Городок небольшой, и единственный жилец в доме просматривается всей улицей. Тут есть что-то вроде меблированных комнат, наверное, там вы будете чувствовать себя гораздо свободнее.
Он проводил меня до этих "комнат", которые оказались заурядной, захолустной гостиницей, какие встречаются во всех провинциальных городах России, разве что эта отличалась наличием жалюзи на окнах.
Выдерживая характер, Ботев не расспрашивал меня о поездке. Видимо, именно потому, что раз уж я ничего не говорю, значит, само собой разумеется, поручение я выполнил.
Первым не выдержал я:
- Посылку я передал.
- Я так и понял.
- Сказал профессору пароль...
- А он?
- Просил передать поклон Петру Петровичу.
- Все правильно.
Продолжать далее разговор на эту тему Ботев не стал. Полагаю, ему не хотелось, чтобы профессор Мечников задерживался в моей памяти.
Гостиница пустовала. Осень вступила в свою дождливую половину. Мне готовы были отвести лучший номер, похожий на приемную зубного врача, с массивной мебелью, со стульями, обитыми зеленым плюшем. Но я выбрал себе комнату поскромнее.
- Что же мне здесь делать? - спросил я Ботева.
- Как что? - удивился он. - Жить.
И ни слова о следующем поручении.
Он посидел со мной, дал оглядеться и пригласил:
- Я теперь на другую работу. Хотите со мной?
Он привел меня в местную типографию, чуть больше той, где печаталась каравеловская "Свобода". Навстречу нам вышел плотный мужчина с коротко подстриженными усами. Он дружески нас приветствовал.
- Господин Паничков, - представил его Ботев и пошутил: - Крупный браиловский капиталист.
Оказалось, типография принадлежала господину Паничкову, он владел и зданием, и всем оборудованием: двумя печатными машинами, станком для резки бумаги и несколькими наборными кассами. Работало у него пять или шесть рабочих. Паничков издавал учебники, сборники песен, календари и обслуживал все местные административные учреждения.
- Здесь я провожу большую часть времени, - объяснил Ботев. - Издаю газету "Слово болгарских эмигрантов". Сам пишу, сам набираю, сам печатаю.
- С нашей помощью, - добавил Паничков. - А вы что же, новый сотрудник?
- Нет, просто мой знакомый, - сказал Ботев. - Зашел посмотреть, как мы работаем.
- Милости просим, - пригласил Паничков. - А я-то подумал, пришло пополнение.
Ботев познакомил меня с одним из наборщиков - симпатичным молодым человеком, русоволосым, загорелым, с веселыми искорками в глазах:
- Семен Шапченко, ваш земляк, тоже из России.
Тем же вечером Шапченко был у меня в гостях. Железнодорожный машинист, он работал на линии Киев-Одесса. Зачитывался Добролюбовым и Писаревым. Сблизился с нигилистами, вступил в Одессе в революционный кружок, привлек к себе внимание полиции. Когда возникла опасность ареста, перешел границу и вот застрял в Браиле, работает в типографии Паничкова. Владельца типографии он хвалил: хорошо относится к рабочим, очень уважает Ботева. Для самого Шапченко Ботев был непререкаемым авторитетом.
- Таких революционеров я лично у нас в России еще не встречал, говорил он о Ботеве. - Умный, образованный, ничего для себя, все для людей.
На это я уже обращал внимание - всех, кто думал не только о собственном благополучии, покоряли чистота и принципиальность Ботева.
На следующий день Шапченко повел меня в кофейню, где по вечерам встречались друзья Ботева.
Тяжелая дубовая дверь вровень с землей, несколько ступенек вниз, темное, плохо освещенное, закопченное помещение, низенькие столики и табуретки, бочки с вином возле прилавка, табачный дым, резкий запах горячего кофе, и в дальнем углу, за сдвинутыми столиками, окруженный внимательными слушателями Ботев, читающий и комментирующий статьи, напечатанные в "Слове болгарских эмигрантов".
Я собрался было присоединиться к слушателям, как заметил Нечаева. Он сидел с таким скучающе-безучастным видом, точно Ботев был его нерадивым учеником, которого он снисходительно выслушивает. Рядом с Нечаевым расположился незнакомый мне человек в широкополой шляпе. Они переговаривались между собой шепотом, почти неслышно, но во всем их поведении ощущалось какое-то неуважение к окружающим.
Надо ли говорить, как я был расстроен этой встречей!
...В Браиле я освоился довольно быстро. Обычный заштатный городишко с заурядными лавочками, магазинами, кофейнями. Впрочем, была особая гордость горожан - театр, вернее, помещение, приспособленное для театральных представлений, где иногда давали спектакли заезжие труппы. Словом, было все, что требуется для нормальной жизни, только почему-то я не находил в Браиле себе места.