Приказной тон поразил Ботева. Так Нечаев с ним еще не разговаривал. Из революционера-романтика он вдруг превратился в не терпящего возражений диктатора.
Тем не менее на другой день Ботев привез на остров билет на проходящий пароход и поразился еще больше: перед ним предстал респектабельный господин в недорогом, но вполне приличном костюме. Где, когда и каким образом достал Нечаев себе костюм, так и осталось для Ботева загадкой.
На лодке доплыли до Измаила. Ботев проводил Нечаева до пристани. Нечаев держал путь в Швейцарию. Где-то в глубине души Ботев испытывал чувство облегчения. Чем ближе он узнавал Нечаева, тем чаще испытывал некую досаду, слушая его. Видеть, с каким небрежением тот говорил буквально обо всех (за исключением, конечно, самого себя), было не самым приятным занятием. Бакунин, Огарев еще хоть как-то выделялись им из общего ряда, а что касается других, то получалось, что в вожди годится он один. Без ложной скромности Нечаев провозглашал: революция, лишенная его руководства, обречена.
Позже швейцарская полиция выдала Нечаева как уголовного преступника российским властям. Его судили и приговорили к двадцати годам каторги.
О встречах Ботева с Нечаевым не следует умалчивать. Общение с ним не бросило на Ботева никакой тени. Известно, что Нечаев легко сходился с людьми, часто вовлекал их в свои авантюры, принуждал их действовать в его интересах. Но вот к Ботеву ни разу даже не посмел обратиться с какой-нибудь предосудительной просьбой. Поистине, к чистому нечистое не пристает.
Если уж говорить о друзьях Ботева, то прежде всего встает имя Васила Левского.
С ним Ботев впервые встретился в кофейне на окраине Бухареста. Ботев назначил там встречу с несколькими соотечественниками. Среди таких же молодых болгар, получивших образование и мечтающих об освобождении родины из-под турецкого ига, оказался и Васил Левский. Дьякон, как его прозывали юнаки. О Левском Ботев немного слыхал, правда, говорили, что он обретается в Тырнове. Пожали друг другу впервые руки, и потек за скромным ужином долгий разговор о том, что волновало всех.
Обычный вечер в кофейне. Обычный ужин - кувшин вина и миска мамалыги. Обычный разговор - что пишут с родины, что там происходит, кто и на что надеется, быть ли Болгарии свободной, что для этого делать...
Когда вышли на улицу, дул осенний ветер. Моросил частый дождик. Погода не располагала задерживаться, и молодежь стала быстро расходиться.
- Ты где живешь? - спросил Левский.
- Пока нигде.
- Так идем, у меня есть квартира.
Левский повел Ботева с собой.
- Зачем в Бухарест? - спросил Ботев. - Если, конечно, не секрет.
- Секрет, но тебе скажу. За деньгами. Не все же богачи христопродавцыкто-нибудь да даст. Оружие, оружие нам нужно, - с каким-то даже вызовом произнес Левский. - Чего стоит безоружный народ!
Он сразу загорался, как только речь заходила о деле. А дело у него было одно - общенародное вооруженное восстание. На этом они и сошлись. Бывают чувства, которые вспыхивают, как умело зажженный костер: загорается мгновенно и не затухает ни на ветру, ни под дождем. Чаще всего так вспыхивает любовь в пору чистой юности. Куда реже так рождается дружба. Надо ощутить в человеке те же мысли, те же страсти и тот же идеал жизни, какие носишь и ты. Такая дружба и связала Ботева с Левским. Замечу, что на протяжении всей жизни Ботева подобных отношений у него больше не возникало никогда и ни с кем.
Улица кончилась, потянулись пригородные огороды. Впереди темнела ветряная мельница со сломаным крылом.
- На мельницу, что ли?
- На мельницу, - подтвердил Левский. - Есть у меня здесь один знакомый, знаю года два, мельник, не мельник, а владеет мельницей, досталась ему от отца. Встретил на днях, спрашиваю, можно заночевать на мельнице, ночуй, говорит, скамеек, извини, нет, зато в углу мешки, подстилай.
...Так началась совместная жизнь Христо и Васила на заброшенной мельнице. Впоследствии Ботев говорил, что, возможно, именно в это время окончательно сформировалось его мировоззрение.
Обустройство на новом месте заняло не много времени. Мельница, похоже, и впрямь давно уже не действовала, темень и холод, но хотя и заброшенная, в каждом уголке сильно пахнет мукой. Ветра в помещении нет - уже хорошо. Хотя особого тепла тоже нет - хуже, но терпимо.
Обычно переночуют - и в город. У Левского встречи с соотечественниками, знакомыми и малознакомыми гайдуками, а то и с предводителями чет, время от времени появлявшимися в Бухаресте, и с болгарскими богачами, с теми из них, у кого деньги пока не совсем еще заслонили память о родине.
А у Ботева беседы с такими же, как и он, эмигрантами, посещения издательств и редакций журналов и газет, где иногда удается устроить заметку, а то так даже и стихи.
Такую жизнь трудно было бы вынести, если бы не удивительный характер Левского.
- Холод зверский, такой, что камень и дерево трескаются, голодаем два или три дня, а он поет, - рассказывал впоследствии Ботев. - Ложимся спать поет, открываем утром замерзшие глаза - поет...
По вечерам, если не с чем пойти в кофейню, долгие, бесконечные разговоры с глазу на глаз. Может быть, эти разговоры и были главным, что сближало друзей и помогало им обоим определить свой путь. Не отдельный путь каждому для самого себя, а тот единственный общий путь, который они избрали с ранних лет.
...Васил родился в 1837 году в семье ремесленника-маляра. Мечтал об образовании, поступил в Старой Загоре в школу, но его дядя, Василий Хаджи, монах Хиландарского монастыря, уговорил племянника постричься в монахи. Васил принял имя Игнатия и вскоре был возведен в сан дьякона.
Юношу многое могло привлечь в монастыре: сравнительно безбедное существование, библиотека, духовная жизнь - в стране, стенавшей под властью турок, монастыри оставались хранителями национальной культуры и веры. Но не такая это была натура, чтобы жить для себя. Молодой двадцатичетырехлетний дьякон сбрасывает с себя монашескую рясу и клянется пожертвовать собой ради освобождения родины.
В 1861 году Васил Кынчев (тогда еще Кынчев) добирается до Белграда и вступает в Болгарский легион, которым руководит болгарский патриот Раковский. Вскоре Васила Кынчева за его необычайную смелость и удивительную находчивость прозывают Левским: лев - эмблема свободной Болгарии. Под этим именем он и останется навсегда в памяти народа.
После неудач, постигших легион, Левский возвращается на родную землю и несколько лет учительствует в болгарских школах.
В 1867 году Левский вновь надевает гайдуцкую форму и становится знаменосцем в чете Панайота Хитова, действующей в Старой Планине. Вооруженные стычки с турками довольно часты, но приносят мало успеха. Куда малочисленным и разрозненным четам справиться с отрядами регулярной и хорошо обученной армии. В конце того же года Левский попадает в Бухарест, где и происходит его знакомство с Ботевым и уединение на старой, заброшенной мельнице.
- Невероятный характер, - вспоминал Ботев о Левском. - Перед ним- цель, а все остальное несущественно.
Левский не обращал внимания на физические лишения, его можно было бы принять за аскета, если бы он не любил, когда позволяли обстоятельства, и плотно поесть, и крепко выпить, а при случае и весело сплясать.
Там, на мельнице, Левский обдумывает пути дальнейшей борьбы. Приобретенный опыт убеждает Левского, что идея Раковского об освобождении Болгарии с помощью чет, организованных в соседних странах, устарела и не может принести победы. Только общенародная организация внутри страны, делится он с Ботевым, сможет поднять народ на победоносную борьбу против турецкого деспотизма.
О совместной жизни Ботева и Левского зимой на заброшенной мельнице сообщают все биографы Ботева. Но, приводя этот факт, расходятся в подробностях. Одни относят время пребывания на мельнице к 1867, а другие - к 1868 году. Саму же мельницу располагают то в окрестностях Бухареста, то в Измаиле.
По-моему, и то, и другое не столь существенно. Неоспоримо, и это куда важнее, что одну из холодных зим конца шестидесятых годов Ботев и Левский провели вместе. Результат? Ботев и Левский многое дали друг другу: во-первых, их связала дружба, принципиальная, требовательная и самоотверженная, дружба, как говорится, до гроба; во-вторых, они определили свое взаимодействие.
Какую цель они ставили перед собой? Определить основное направление дальнейшей борьбы и найти действенные средства приближения победы. Может быть, об этом и не договаривались, но они как бы поделили между собой обязанности: один взялся определить задачи борьбы, а другой- подготовить народное восстание. В известной степени Ботев был стратегом, а Левский тактиком болгарского национально-освободительного движения. О стратегическом мышлении Ботева чуть позже, а вот постулаты Левского перечислю: жить среди народа, искать борцов, создавать революционную организацию.
Засиживаться в Румынии Левский не собирался. Он торопился обратно в Болгарию, не хотел терять времени, верил, что все сложится хорошо. Он никогда не утрачивал чувства оптимизма.
- Меня ждут, надо собирать бойцов, - говорил он Ботеву. - А ты здесь шевели мечтателей. Пиши стихи, буди в людях совесть.
В декабре 1868 года Левский отправляется в первую разведывательную поездку по Болгарии. К весне следующего года возвращается в Бухарест. Летом предпринимает вторую поездку. А с весны 1870 года, подвергаясь смертельной опасности, он за два года обошел всю Болгарию.
Искусно и часто меняя свой облик, он был неуловим для самых ловких ищеек. Созданная им в эту пору из крестьян, ремесленников, учителей, торговцев и священников Внутренняя революционная организация насчитывала свыше пятисот городских и сельских комитетов, объединивших недовольных, протестующих, готовых к борьбе.
Весной 1872 года Левский с несколькими своими соратниками выбираются из полицейского окружения и появляются на заседании Болгарского революционного центрального комитета, избравшего местом своего пребывания Бухарест. Заседания комитета с участием представителей Внутренней организации происходили в период с 29 апреля по 4 мая. Участников этих собраний разделяло множество разногласий. По-разному представляли они дальнейшее развитие событий, и все же итогом долгих споров стало объединение Болгарского революционного центрального комитета и Внутренней революционной организации. Была утверждена общая программа действий. БРЦК счел нужным назначить Димитра Обштия помощником Левского, получившего неограниченные полномочия представлять комитет на территории Болгарии.
Левского назначение помощником именно Обштия не обрадовало. На обязательности подчиниться решению комитета настоял Каравелов, избранный председателем. Левский решение большинства вынужден был принять.
Пройдет два года, Ботев выпустит в свет стенной календарь на 1876 год, напечатает в нем портрет Левского и свое стихотворение, последнее из дошедших до нас, - "Казнь Васила Левского":
О, мать родная, родина милая,
о чем ты плачешь так жалобно, слезно?
Ворон! А ты, проклятая птица,
над чьею могилой каркаешь грозно?
О, знаю, знаю, плачешь, родная,
потому, что черная ты рабыня.
Знаю, родная, твой голос священный
голос беспомощный, голос в пустыне.
О мать-Болгария! Мертвое тело
в граде Софии, на самой окраине,
тяжестью страшной в петле тяготело...
Сын твой казнен был. Рыдай в отчаянье!
Каркает ворон зловеще, грозно,
псы и волки воют в поле...
Детские стоны, женские слезы,
старцев горячее богомолье.
Зима поет свою злую песню,
тернии ветер по полю гоняет,
мороз, и стужа, и плач безнадежный
скорбь на сердце твое навевают!
Смерть - всегда смерть, она не оставляет людей безучастными. Смерть Левского одних сломила, будто вдавила в землю, других обожгла и подняла на борьбу.
Я видел, как гибель Левского отразилась на Каравелове и Ботеве, самых близких мне в ту пору людях. Левский был дорог им обоим, но... Внешне жизнь этих людей продолжалась без изменений. Любен писал статьи, вместе с женой помогал наборщикам их набирать и правил корректуры, по вечерам принимал эмигрантов и даже руководил их бесконечными спорами. Но не было во всем этом того пламени, какое до недавнего времени освещало его деятельность.
Христо вел в школе уроки - детям он отдавал много времени, - писал статьи и тоже участвовал во встречах эмигрантов. Но в нем проявилась какая-то новая черта, определить которую я еще был не в силах.
Любен - тот, все это видели, страдал до такой степени, что у него опустились руки, он поник, ощутил безнадежность борьбы...
Ботев, напротив, читал, писал, думал, могло показаться, что он весь поглощен повседневными делами. Безусловно, он страдал, и еще как, но в то же время, отстранившись от всех, замерев от безысходности, он собирался с силами, чтобы с еще большей отвагой устремиться в бой.
Отнесись к нему обывательски, я бы счел, что утратил его дружбу. И тогда мое собственное одиночество измотало бы меня вконец. Но к этому времени я уже вполне понимал неординарность Ботева и не мерил его общими мерками.
Впрочем, справедливости ради должен сказать, что пережить временное отчуждение Ботева мне помогли еще и личные обстоятельства. Сложилось так, что начало года повергло меня в некоторое беспокойство - я не получил привычного оброка. Мое материальное положение пошатнулось. Я даже отправил Николаю Матвеевичу, бессменному управителю моей Балашовки, депешу - в чем причина задержки?
Вполне отдаю себе отчет в том, что мои личные затруднения мало кого могут интересовать, однако мне, прошу снисхождения, приходится о них говорить ради ясности повествования.
Ответа от управляющего я не получил и снова послал депешу, теперь уже в два адреса - вновь Николаю Матвеевичу и еще Анфисе Ивановне, которая, как вы помните, оставалась в балашовском доме в прежней роли ключницы. Анфисе Ивановне я писал в предположении, что Николай Матвеевич болен или же находится почему-либо в отъезде.
Не скоро я дождался ответа Анфисы Ивановны, - сама она была неграмотна, - по всей видимости, писано было кем-либо под ее диктовку. В письме Анфиса Ивановна извещала меня, что Николай Матвеевич скончался еще на святках, что в деревню нагрянула моя дальняя родня, какие-то Трофимовы, о которых я никогда прежде и не слыхивал, объявили меня в безвестном отсутствии, выгнали Анфису Ивановну из дома, сами расположились в нем и готовятся завладеть всем моим имением. "Приезжай, голубчик батюшка-барин, взывала наперсница покойной матушки, - поторопись, иначе не останется у тебя ни кола ни двора..."
Признаться, только тут до меня дошло, насколько зависим я от своего имения. Мое беспечальное существование полностью определялось скромным доходом, получаемым от родительского наследства. Куда мне деваться без Балашовки? Профессии у меня нет, к коммерции я не способен... Искать службу? Какую? Где? Не в Бухаресте же...
Кинулся за советом к Ботеву.
Когда я вошел, он стоял у стола, перебирал бумаги, был задумчив, сосредоточен. Чувствовалось, что ему не до меня.
- Не помешал? - задал я вопрос, какой всегда задают, когда чувствуют себя помехой.
- Нисколько, - отвечал Ботев. - Пришли прощаться?
Я удивился его проницательности. Еще ничего не решено с отъездом, а он уже провожает меня.
- Как это вы догадались? - удивился я. - Я хочу только посоветоваться...
- А я думал, меня пришли провожать.
- Вы уезжаете?
- В Одессу, а оттуда в Константинополь.
Расспрашивать Ботева я никогда не решался. Правила конспирации он соблюдал неукоснительно и посвящал только в то, что считал возможным или нужным. Поэтому я не стал задавать вопросов, а поведал ему о своих заботах.
- Вам надо ехать, - сказал Ботев без обиняков. - Кто знает, как сложится судьба, а там вы обеспечены куском хлеба.