Расул-заде Натиг
Заказчик
Натиг Расул-заде
ЗАКАЗЧИК
- А ты иногда вспоминаешь нас?
Он с интересом прислушался, как повисшая в воздухе эта фраза некоторое время непривычно звучала в ушах, она не сказала "меня", что казалось вполне естественным, а сказала "нас", и это было правильно, потому что в то время им трудно представить себя друг без друга; продолжалось это недолго, но грохнуло, как взрыв, как вспышка, яркая вспышка в его жизни, да и в ее, пожалуй тоже, иначе зачем бы ей теперь, через столько лет моментально отозваться на его звонок, на его неожиданный зов и примчаться к нему, бросив все свои дела? Да, это было, как вспышка, которую хватило на долгие годы воспоминаний, как старинная фотография запечатлевается в памяти, будя пережитое, стоит только взглянуть на оставленное много лет назад мгновение; хватило, как теперь уже выясняется, на всю его жизнь, плохо ли, хорошо ли прожитую. Все, что связывалось с ней было ярко и глубоко, тревожно и с надрывом; он помнил из той жизни все, каждую минуту, наполненную волнением, насыщенную до предела любовью, из жизни, в которой, как и следует тому быть, главенствовало и царствовало чувство, что они испытывали друг к другу; но чувство слишком крепко связывавшее, а в дальнейшем все чаще тяготившее его; и это кричал в нем слабый, но все более крепнувший голос свободы, которую это чувство душило, а без свободы он не мыслил себя, и таким образом, постепенно и планомерно свобода -верный его союзник- неотвратимо обретала черты хладнокровного, злейшего врага, разрушавшего полюбившиеся ему цепи.
- Ты почему молчишь?-спросила она.
- А?-он рассеяно глянул на нее.
- Я спросила: ты вспоминаешь нас?-повторила она. Еще бы подумал он, еще бы я вспоминал!
- Так,-неопределенно, деланно-лениво произнес он.-Изредка.
- Ты совсем не изменился,-она покачала головой, непонятно, то ли с осуждением, то ли с восхищением, что за столько лет ему удалось не измениться, остаться таким же, как в молодости.-Все такой же.
- Знакомая фраза,-съязвил он.-Ты слишком много читаешь.
- Особенно твои письма. Читаю и перечитываю,-съязвила она в ответ.
- Никогда не писал тебе.
- Это не имеет значения,-проговорила она, и эта фраза тоже всплыла из другой, их совместной, далекой жизни, когда между ними сложились очень интересные отношения, непонятные окружающим, такие, что все видимое, показное, реальное было несущественным, а важен был подтекст, дыхание, пульсирование чувств, настолько тонкого, трепещущего, что невозможно было высказать его обычными человеческими словами, но важно было понять, сердцем понять, и это удавалось и ему и ей, и поэтому все остальное не имело значения.
- Да,-согласился он, но подумал о своем, что в последнее время не оставляло его ни на минуту, не давало покоя.-Теперь уже мало что по-настоящему имеет значение.
Они посмотрели друг на друга, молча, без слов, смотрели довольно долго, не испытывая при этом никакой неловкости. Он вспомнил, что в прошлом он всегда мог посмотреть ей в лицо, заглянуть в глаза, не ощущая при этом ни малейшего напряжения, как в зеркало смотришь; в любую минуту он мог глянуть ей в лицо, тогда как, он никогда не мог просто так, внимательно и продолжительно смотреть в лицо другого человека, это было для него все равно, что вторгнуться в личную жизнь чужого; будучи замкнутым по характеру, он не любил, когда разглядывали его, и сам в редких случаях позволял себе такую бесцеремонность. Но она и являлась редким, исключительным случаем. Она оторвала от него взгляд, рассеянно оглядела комнату, в которой они сидели на двух старых, облезлых креслах перед столиком друг против друга, тихо, бездумно вздохнула. Он заметил ее взгляд, истолковал ее вздох по-своему, спросил:
- Больно на нищету смотреть?
- А? - не поняла она. - Ты что имеешь в виду?
- Эту квартиру, - сказал он. - Что же еще?
- Квартирка, прямо скажем, небогатая, - констатировала она.
- Квартирка, прямо скажем, убогая, - подтвердил он. Красть нечего.
- Потому и ключ под половиком.
- Я заметила. Чья такая?
- Одного приятеля. Он учился со мной здесь, на два курса младше.
- Я его знаю? - спросила она. - Все-таки, тогда я часто приходила к тебе в общежитие.
- Не думал... вряд ли, - сказал он. - Тихий, белобрысый мальчик, был...
- Верно, ты с тихими не водился, - припомнила она.
- В этот раз он в Питер мотанул по своим темным делишкам, предложил мне у него остаться, чтобы зря не тратиться на гостиницу. А мне здесь, лучше... Люблю этот район...
- Да, Никитские ворота, Тверской бульвар, - вздохнула она тихо.
Здесь прошла наша молодость.
- Скорее, часть ее, - уточнил он, - часть молодости. Они помолчали.
- Снег прекратил, - сказала она, глядя в окно.
- Хочешь выпить? - спросил он.
- Нет, - решительно отказалась она. - Нет, пить не будем. Я помню, ты становился невыносим, когда пил. Не изменился?
Изменился. Теперь я невыносим, даже когда сплю.
Смешно, - сказала она, не улыбаясь. - Душно здесь. Может, мы погуляем?
- Холодно на улице - сказал он. - Чем тубе тут не нравится?
Можно окно открыть.
- Да, открой форточку. Накурила я тут у тебя...
- Ничего, проветрю, - сказал он. - Много куришь.
- Пробовала бросать. Как-то муж даже возил меня к внушителю...
- Это что? Экстрасенс?
- Что-то вроде. Он должен был внушить.
- Не помогло?
- Нет, не сказала бы. Какое-то время я не курила. Но потом, сам знаешь, разные неприятности, проблемы на работе, нервотрепка дома, чуть что - хватаюсь за сигарету. А ты бросил? Я смотрю, не куришь... - Почти нет, изредка, - он машинально достал из ее пачкл сигарету, помял, повертел в пальцах, стал разглядывать.
- Пьешь? - осторожно спросила она. Он усмехнулся, головой покачал.
- Не сказал бы. Очень умеренно... По праздникам...
- А что же делаешь? Баб щупаешь, как прежде?
- Весьма неохотно, - сказал он. - Неохотно и весьма. По необходимости.
- А что же ты, ёшка-маёшка, в таком случае делаешь?! -возмутилась она шутливо.
- Я... - он немного растерялся, не зная, что ответить, и тут слова вдруг словно сами соскочили с губ , - Я умираю, Софья.
Она чуть улыбнувшись, глянула на него в ожидании подвоха, но произнесенное впервые за вечер, а еще так непривычно полно не как раньше - Соня-ее имя насторожило, встревожило ее.
- Это что, шутка такая. - спросила она на всякий случай, хотя тревога уже поднимала голову и крепла в ней с каждым мгновением, слишком хорошо она знала его, хоть и давно это было; но и знала, что он не может измениться.
- Нет, - спокойно ответил он. - Это не шутка.
- Что ты говоришь, - взволновалась она. - Этого не может быть. Ты же не похож... Абсолютно не похож... Скажи, что ты меня разыгрываешь.
- Нет, это правда, - он улыбнулся ей, как бы извиняясь за то, что не может соврать в угоду ей, не может обратить все в шутку.
- Это ужасно, - она стала без надобности давить окурок в пепельнице, хотя только закурила. - Расскажи мне.
- Хорошо, - сказал он. - Для этого я, собственно, и позвонил. Хотя особенно рассказывать нечего - и посмотрел на нее долгим взглядом.
- Какой у тебя взгляд, - ужаснулась она.
- Какой?
- Мягкий, ласковый.
- Плохо?
- Ужасно. Это ненормально. У тебя всегда был колючий, насмешливый взгляд, а теперь...
- Ну, дело-то к концу, пора и помягчеть.
- Не говори так расскажи.
- Да особенно и рассказывать нечего, - повторил он беспомощно, чувствуя, что все слова, прихлынувшие на сердце, когда он звонил и договаривался с ней о встрече, разбежались, и рассказывать на самом деле оставалось немного, начисто пропала охота говорить об этом с ней. Через силу вытягивая из себя слова он начат:
- Дома у себя прошел обследование, сказали плохо: от силы пол- года. Но послали сюда, здесь, у вас обитает медицинское светило, оно обследовало, мнения совпали. Этот еще лучше, дал срок не больше месяца. Да я и сам чувствую лучше всякого светила, что уже совсем скоро... - он замолчал, переводя дыхание, каждая фраза давалась с трудом, с напряжением.
- Это ужасно, - машинально, тихо повторила она. Это с людьми случается, пробормотал он.
- Ничего, все в порядке.
- Ничего не в порядке, - сказала она, потерла пальцами виски, - голова разболелась... Налей мне водки.
Он пошел на кухню, достал початую бутылку водки из холодильника, принес и налил ей, полный фужер, подумал и налил себе тоже.
- Может, ты поешь? - спросил он. -Есть что-то в холодильнике.
- Я не хочу, - помотала она головой. - Как ты спокойно говоришь об этом.
- О чем? А... К чему же волноваться, если уже ничего не поправишь.
- Ничего не поправишь, - отозвалась она как эхо. - Что же ты, черт ёшка-маёшка, совсем на себя не похож, ты же всегда дрался до последнего, не опускал руки, что же теперь, тебя будто подменили...
Он помолчал, потом негромко произнес:
- Вдруг захотелось увидеть тебя, попрощаться... Она внимательно посмотрела на него.
- Я ведь часто сюда приезжал, - продолжал он. - Все некогда было, недосуг, иной раз, правда, прилечу на день-два по делам, какие уж тут звонки, востречи... Не звонил. Думал, что теперь звонить, будоражить, все в прошлом... У тебя семья, у меня... Но сейчас захотелось увидеть тебя. И знаешь, почему?
- Кажется, знаю, - сказала она.
- Да, - кивнул он. - Ты - единственное настоящее, что было в моей жизни. Как я мог уйти, не повидав тебя, - вдруг он заплакал, - Видишь - произнес он сквозь слезы, - Я никогда не был сильным.
- Не это главное, - проговорила она. - Ты всегда был живым, полным жизни....
- Она не стала успокаивать его, но когда он заплакал, она тут же поняла, поверила что скоро его не станет. Она задумчиво смотрела, как тихо он плачет, и курила. Потом они долго молчали. Она подняла свой бокал, пригубила, отставила, но тут же снова подняла и на этот раз выпила все до дна. Он тоже выпил, нехотя, давясь, но все выпил, поперхнулся, немного покашлял.
- Отвык, - сказал он.
- Как там твои? - спросила она.
- Нормально, - сказал он.
- Сын, небось уже школу закончил?
- Нет, уже закончил институт, - прежнее ровное настроение возвращалось к нему, и она в душе порадовалась этому, желая отвлечь его от тяжелых мыслей.
- Что ты говоришь?! - всплеснула она руками. - Институт уже?
-Да.
- Время летит.
- Да... Морока с этими институтами...
- А что такое?
- Да что... - сказал он. - Сначала экзамены устраивают -брать не хотят, потом опять экзамены - не хотят выпускать... Но, слава богу, кое-как доконали... Твои как?
- Мои оба еще в школе учатся, - сказала она. - Мужа недавно оперировали, она внезапно осеклась, спохватилась, что затронула нежелательную тему, глянула на него мельком, но ничего не изменилось в лице его.
- А что у него? - поинтересовался он.
- Киста, - ответила она. - Сейчас уже нормально, - она помолчала нервно затянувшись сигаретой. - Давай о нас поговорим... Кстати, я недавно читала твой рассказ в журнале, - вспомнила она и вся засветилась, -Мне показалось, он обо мне.
- Все, что я писал, так или иначе о тебе, - сказал он ровным голосом, и фраза вышла вовсе не высокопарной, чего можно было бы ожидать от подобной фразы, а вполне нормальной, будто он просто делал сообщение, доводил факт до ее сведения.
- Как твоя жена? Она?... ей тяжело сейчас, бедняжке... Она не знает, сказал он. - К чему? И не надо, чтобы знала...
- Ты обманываешь меня? - спросила она, усмехнувшись. -Но мне приятно, что ты так говоришь,
- Нет, не обманываю. Дома не знают. Я подумал, если скажу это будет невыносимо - истерики, каждый день видеть их глаза, и знать, что им все известно, все бы перевернулось вверх дном, не было бы покоя, к чему?..
- Но как тебе удавалось скрыть?..
Это началось не так давно. Я большей частью оставался один.
Уходил на другую квартиру, когда становилось совсем невыносимо...
Конечно, она что-то подозревает, порой, осыпает меня вопросами, смотрит подозрительно, я, грешным делом, даже думаю, что ей кажется, я по бабам хожу, но я говорю: поеду, поработаю, и ухожу на другую квартиру... Вообще-то, мы с ней... - он не договорил, задумался, она подождала, но не дождалась и спросила:
- Что?
- А? - рассеянно отозвался он, забыв, что хотел сказать, прислушиваясь со страхом к себе, чувствуя новую волну нарастающий шквал приступа, готового разразиться, и моля бога, чтобы не сейчас, не в ее присутствии, сам уже спокойно относясь к таким приступам боли, зная, что недолго, скоро все закончится.
- Ты о жене говорил, - напомнила она. - Сказал - мы с ней- и не закончил.
- Мы с ней? - поморщился он, вспоминая, - не помню, что хотел...
- А вы с ней - что? - спросила она. Он немного подумал и произнес:
- Мы с ней так и не научились понимать друг друга. Мне кажется она, как была мне чужой в первое время нашего супружества, так и по сей день...
- Она не понимает тебя? Он опять поморщился.
- Это совсем другое. Что значит - понимает, не понимает? Конечно, не понимает, если часто я сам себя не могу понять. И я тоже ее не понимаю. Но это совсем другое, мне и не нужно такое понимание... У на с тобой было совсем иначе.
- Может, мы тогда просто были молоды?
Да, и это тоже, - согласился он. - И нам не надо было понимать друг друга, помнишь?
- Помню, - сказала она. - Ты прав, нам и не надо было. Это не выразишь словами...
- Поэтому мы и разошлись, - улыбнулся он почти радостно, вдруг поняв, что скорее всего, приступа видимо сейчас не будет, временно боль отступила, пощадила, хорошо, подумал он, ложная тревога не хотелось бы сейчас перед ней потерять человеческий облик.
Она внимательно, чуть удивленно посмотрела на него, не понимая причину его радости, заискрившейся на мгновение в тусклом, почти старческом взгляде.
- Это было все равно, что постоянно находиться одному,
- пояснил он, стараясь, чтобы она поняла, что замечание это шутливое и потому изо всех сил удерживал на лице готовую сползти беспричинную улыбку, мы были почти что одним существом.
- Я понимаю, - сказала она.
- Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго,-стал он дальше развивать свою мысль.
Ей стало немного неприятно, что од так объясняет.
- Понимаю, - поспешно повторила она, - наверно, ты прав,
- она грубо, по-мужски раздавила очередной окурок в пепельнице, взглянула на него, - Ты как? Не холодно?
- Нет,-сказал он.-Нормально.
- Ты побледнел. Может, закрыть форточку?
- Как хочешь, - он поднялся, прикрыл форточку окна, за которым шел мокрый снег.
Некоторое время он стоял у окна, потом подошел к ней, погладил ее по голове. Она прижалась щекой к его руке.
- Как тебя, курилку, дома выносят, ёшка-маёшка?
- Выносят, - сказала она. - Вперед ногами. Но я снова прибегаю.
- Тепло тут, - сказала она после небольшой паузы.
- Единственное достоинство этой квартиры, - сказал он.
- Ты боишься? - неожиданно спросила она. Он ответил не сразу.
- Не знаю, - снова помолчал, продолжил, - Все-таки, это такое обычное дело - помереть. Чем ты старше, тем больше вокруг тебя умирают, привыкаешь... Но разве к этому можно привыкнуть, если человек умирает в первый раз? У него же нет никакого опыта.
- Перестань, - спокойно сказала она и тихо проговорила еще, - Мне будет нехватать тебя.
- Конечно, боюсь, - вдруг сказал он.
- Я очень хотела бы помочь тебе, - произнесла она, -очень, - она беззвучно заплакала, крупные слезы обильно полились по покрасневшим, чуть разопревшим щекам, тушь размылась стала стекать по щекам постепенно светлеющими дорожками. Он вспомнил цирк своего детства, клоуна разбрызгивающего фонтанчики слез на потеху смешливой публики. Он с участием смотрел на дорожки от слез на ее щеках, на ум пришло отвратительное сравнение с печеным яблоком, по которому ползают черви. Его чуть передернуло. На себя посмотри, подумал он, посмотри в зеркало на себя, бурундук.