Глава 1
Лейсан
В раннем детстве мне внушали, что я невыносимая лгунья и из меня не вырастет ничего хорошего. Ключевое слово — «не вырастет». Лет до пяти мне представлялось, что я так и застряну в возрасте «ни туда, ни сюда», не взрослая, не ребенок. Потом как-то догадалась, что вырастать все же придется, но обязательно кем-то нехорошим. Во всяком случае, бабушка, старейшая, а значит, главная женщина в доме, была в этом уверена.
Не то чтобы я была нелюбимым ребенком. Просто я была единственной дочерью своей матери и, в довершение, слишком похожа на отца. На первого, того, за которого мама выскочила без благословения предков и правильного обряда. И от которого сбежала обратно к родителям и своему второму мужу, найденному, как положено, семейной свахой и одобренному старейшинами семьи. Именно его я привыкла считать отцом.
Это замужество объединило два сильных соседских рода, и у нас даже поместье было одно, большое, просторное, удобное.
Отчим не был плохим человеком и меня не обижал. Просто жил своей жизнью занятого мужчины, главы семейства, отца моих младших братьев. Мать полностью погрузилась в новое замужество и исправно рожала своему господину наследников. По-моему, она была рада спихнуть меня на половину бабушки и вспоминать как можно реже.
Я была «вся в папочку». Эти слова произносились обязательно с пренебрежительно-недовольной гримасой и сопровождали любой младенческий проступок.
Мой отец был, естественно, лгуном, обманувшим мою мать, мотом, разбазарившим ее приданое, лентяем, «дерьмом в красивой упаковке», как выражался дед, ну и много еще кем… сейчас не упомнишь. А я действительно была на него очень похожа внешне.
Не помню, в какой момент я вдруг стала лгуньей еще и сама по себе, а не как дочь своего отца.
Наверное, тогда, когда моя любимая кукла упала в печь, брошенная туда одним из старших двоюродных братьев. Я плакала, он смеялся, и бабушка, у которой я наивно искала справедливости, не стала даже слушать моих завываний. Несколько раз больно шлепнула и запретила дарить мне таких красивых кукол, раз я не умею их беречь, да еще сваливаю вину на мужчин. Потом было еще несколько случаев. И я поняла, что защитить себя могу только сама.
Но решение это очень сильно повлияло на всю мою оставшуюся жизнь.
У меня было три двоюродных старших брата и два родных, младших. Одни были сильнее меня в силу возраста, другие — просто потому, что мужчина всегда прав.
Защищаться кулаками у меня не получалось. Да кто бы мне позволил… Поднять руку на мужчину — это хуже, чем сбежать из дома к бродячим цыганам и покрыть свой род позором!
Пришлось думать головой. Мои братья и кузены вовсе не стремились изводить меня специально, но дети жестоки, а я была такой удобной жертвой. К тому же я скоро заметила, что самый старший из двоюродных братьев, Гойчин, проявляет ко мне повышенный интерес, выраженный в испорченных платьях, сломанных игрушках и прочих прелестях…
Сначала я честно пыталась объяснить, откуда на выходном шелковом айю жирное пятно и почему розы бабушки Шу-Ай выглядят так, словно в них резвился носорог. Но это было мое слово против слова братьев. Их было больше, и они были мужчинами. И скоро все в доме знали, что старшая внучка достойной госпожи Гу-Риань неисправимая лгунья. Потому что мое упрямство не позволяло мне признать свою вину там, где ее не было, и я упорно отрицала все до последнего.
Увы, эта слава скоро свела к нулю все мои попытки найти защиту у взрослых. Теперь кто бы что ни натворил, виновата в результате оказывалась «врушка Лей». Просто потому, что она никогда не признается.
Надо отдать должное смекалке братцев, они очень быстро научились этим пользоваться.
Кто разлил бабушкино драгоценное розовое масло и унес флакончик работы самого Шен Ми? Лей, она же девчонка и врушка! И никому не интересно, что этот чертов флакончик из резного стекла старший братик проиграл в мачонги…
Кто съел приготовленную для гостей медовую тай-ки?
Лей, она же девчонка-сладкоежка! Ну и что, что меня тошнит от этой вареной букашки!
И меня дополнительно наказывали «не за то, что натворила, а за то, что лжешь и не признаешься!»
Что мне оставалось?
Учиться врать и выкручиваться, вот что.
Сначала получалось довольно неуклюже, но тут главное было вовремя пустить слезу, попросить прощения за «нечаянно улетевший мячик» и не упоминать злорадно хихикающих из-за угла братьев.
Потом стало получаться лучше. Меня даже хвалили. Исправилась девочка, молодец! А братцы внезапно обнаружили, что легкая жертва стала изворотливее угря в ручье, а любимая рубашка может сама собой очутиться в кормушке для волов, где ее вдумчиво пожуют.
Лгать и выворачиваться я наловчилась мастерски уже к семи годам. Вовремя создать себе алиби, подсмотреть и подслушать, убежать и спрятаться или, наоборот, сиднем сидеть рядом с бабушкой и ее подругами, когда они на террасе пьют чай и любуются садом камней…
Подсунуть братцам обертки от рисовых шариков с орехами, вовремя выудить из своей коробочки для завтраков улики и выкинуть… Хочешь жить без синяков на попе — всему научишься.
В тринадцать лет я уже могла давать уроки притворства самому прожженному обманщику. Даже те, кто хорошо меня знал, забыли о моей репутации лгуньи навсегда и накрепко.
Я умела врать и… ненавидела это делать. Наверное, взрослеть начала, а может, просто стало противно. А куда деваться? Иначе в большом поместье, принадлежащем нашему роду, не выжить.
Примерно тогда же я впервые вышла за пределы бабушкиной половины. Мир сразу стал таким огромным и сложным.
***
Ко мне пришла первая кровь, и женщины дома устроили торжественный обряд-посвящение. Я стала невестой. Той, что скоро уйдет в род мужа и продолжит его к удовольствию и славе предков.
Но замуж я не хотела категорически, и у меня на это были причины.
Вот так и вышло, что достопочтенная госпожа Мей-шу выставила меня из Дома Невест уже через три месяца. Наша семейная сваха заявила, что в жизни не встречала такой упрямой, нечуткой, глупой и неженственной девчонки!
Чтобы быть завидной невестой, надо было уметь строить глазки, подавать чай, красиво двигаться и… врать как сивый мерин! Вот тут и притаилась часть проблемы. Не буду, и все! И ахать не буду, и охать, и восхищаться… Да и глазки этим обалдуям строить противно, но тут я хоть для вида старалась. А вот то, что я говорила… уважаемым гостям очень не нравилось.
А я потом смотрела на достопочтенную госпожу телячьими глазами и ангельским голоском объясняла, что дома меня учили говорить только правду. Если уважаемый господин Пу-мейн не сумел объяснить сыну, что врать про свои подвиги надо умеючи, а пускать ветры за столом неприлично, то при чем тут я?!
Сваха была в ужасе, мама была в ужасе, бабушка была в ужасе… Одна я скромно опускала глазки и горестно вздыхала, радуясь про себя, что противные мальчишки, отравившие мне половину детства, в ближайшем будущем не заявят на меня свои права.
К противным мальчишкам я относила всех особей мужского пола независимо от возраста. Я уже успела наслушаться «мужских разговоров», когда подавала вечером чай отцу и дядям. И насмотреться на то, какую дурочку строит из себя мать в присутствии мужа.
Даже бабушка, которой было многое позволено как старшей женщине клана, даже она молчала и кланялась своим же сыновьям. Чтобы потом на своей половине едко комментировать каждую глупость и давать распоряжения их женам, как повлиять на «дураков».
Принадлежать дураку я не хотела. Тем более чужому дураку, в чужом доме, где я буду самой младшей невесткой, хуже, чем дочерью. Нет уж… особенно если этот будущий муж будет похож на… ни за что!
Женщины рода обсуждали отказ свахи искать мне мужа примерно неделю. А потом бабушка позвала меня к себе. Я внутренне подобралась. Решалась моя судьба.
Глава 2
Пробегая по длинным коридорам женской половины, я мысленно прокручивала в голове возможные оправдания и заранее репетировала убитый взгляд. Так что на циновку в просторной бабушкиной комнате опустилась примерная девочка, скромно опустившая глазки в пол.
Знакомый запах… Сколько раз я здесь сидела и с наслаждением вдыхала тонкий, чуть терпкий запах любимых бабушкиных курительниц. Пол и стены из светлого дерева, легкие белые занавеси и едва заметный ветерок с террасы… и твердый, суховатый бабушкин голос. Как всегда, старшая госпожа рода Гу-Риань была решительна и конкретна.
— Лейсан… Ты уже большая девочка, невеста. Но, к сожалению, не созрела для замужества. Это, несомненно, вина твоей матери. У нее много обязанностей перед семьей и мужем, но это не оправдание. Мать не научила тебя правильному женскому поведению.
Я затаила дыхание. Была у меня одна, слабенькая, но надежда. Нет, я не дура и понимала, что от мужчин никуда не деться. Рано или поздно меня выдадут замуж за того, кого выберет род. Но пусть это случится как можно позже! Я хоть привыкну к этой мысли и, может быть, что-то придумаю… чтобы не было так противно и страшно. Вот это и было самой большой проблемой.
Дело в том, что уже довольно давно я старательно не попадалась на глаза самому старшему сыну маминого брата. Год назад ему исполнилось восемнадцать, и Гойчин обнаружил, что вредная сестренка вдруг превратилась из непонятно чего во что-то… Что-то такое, что можно зажать в углу, заткнуть рот слюнявым поцелуем и пощупать везде, куда достанут липкие потные руки.
Большего он себе не позволял, только шептал какую-то чушь про то, что мне понравится…
А меня чуть наизнанку не выворачивало. Было очень страшно, обидно и мерзко. И жаловаться некому. Я слишком хорошо знала, что мне скажут в ответ на такую жалобу… А брат становился все настойчивее, преследовал меня, ловил в темных уголках, называл самой красивой и милой, клялся в любви и однажды напугал меня до полусмерти, прошептав мне на ухо, что мы не родные брат и сестра и он обязательно попросит меня себе в жены, если я буду хорошей, послушной девочкой. Мой ужас был настолько велик, что все послушание тут же улетучилось. Я отчаянно извернулась и впилась зубами ему в руку, а когда он заорал от неожиданности и ослабил хватку, оттолкнула его и убежала.
Это раньше я не понимала, что ему нужно, и просто всеми силами старалась избегать его. Но недавно был день посвящения, и я с ужасом выслушала наставления старших женщин, которые рассказали, что должна знать будущая жена. Это не брат сошел с ума, это… и мой будущий муж будет не только слюнявить и лапать, но и… в любой момент, когда ему взбредет в голову, хоть каждый день, и… не хочу!!!
А вдруг… Вдруг Гойчин действительно попросит меня в жены?! Вряд ли ему разрешат… но вдруг?! Оказаться во власти того, кто с самого детства причинял мне только боль и неприятности, не хотелось до черных мурашек перед глазами.
Когда первый испуг прошел, я начала усиленно думать. И додумалась. У меня есть два выхода: просто оттягивать замужество как можно дольше или вообще постараться избежать этой участи. И в обоих случаях мне нужна обитель Белых Птиц.
Все эти мысли пронеслись в голове, пока бабушка внимательно изучала мою склоненную макушку, украшенную традиционными булавками невесты — костяными, двузубыми, с цветами из розового шелка. Розовый — цвет невинности и одновременно зрелости, будь он неладен!
— Лейсан, это правда, что ты в последнее время ходишь к семейной травнице? Зачем? Ты заболела?
— Нет, куничим-ни, я здорова, — говорить надо тихо, держаться скромно и не раздражать старших. С этим я справляюсь.
— Тогда что ты там делаешь целыми днями вместо того, чтобы учиться правильно подавать чай, красить лицо и вести приятную беседу?
— Простите, куничим-ни, мне просто интереснее… то, что рассказывает почтенная Вый-го.
— Что тебе интереснее? — немного раздраженно обмахнулась веером бабушка. Я внутренне подобралась. Плохой знак.
— Простите, куничим-ни… мне интересно слушать про разные травы… как их собирать и готовить. От чего они помогают, как ими пользоваться… Почтенная госпожа Вый-го очень понятно рассказывает и все мне показывает. Госпожа Вый-го сказала… что я хорошо умею слушать и запоминать травы…
— Да, мне она тоже говорила, что у тебя есть способности. — Бабушка задумалась. Минуты три она молчала, я тоже притихла на циновке, стараясь не шевелиться и даже не дышать.
— Госпожа Вый-го очень ценная для рода женщина. И занятая, — наконец выдала бабушка, с резким звуком складывая веер. — Просто слушая ее разговоры и отвлекая госпожу от дел, ты ничему не научишься.
— Да, куничим-ни… — Я еще ниже опустила голову и мысленно обратилась ко всем великим предкам.
— Госпожа травница долго училась и стала знающей женщиной. Полезной роду. Ей пришлось в твоем возрасте покинуть семью и несколько лет провести в обители Белых Птиц. — Бабушка смотрела на меня не отрываясь, я чувствовала этот взгляд всем телом.
— Да, куничим-ни, я знаю.
— Это суровое место, Лейсан. Женщины, живущие в обители, много учатся и работают. И у них нет такой вкусной еды и красивой одежды, к которым ты привыкла дома.
— Да, куничим-ни, я понимаю.
— И все равно тебе интереснее возиться с травами, чем вести достойную беседу с приличным юношей?
— Да, куничим-ни, простите.
Бабушка вздохнула и откинулась на подушки.
— Хорошо. Я вижу, что ты еще слишком молода для замужества, но при этом не глупа и не без способностей. Я сообщу твоему достопочтенному отцу, что, возможно, обитель пойдет тебе на пользу. Ты не будешь позорить дом своей незрелостью и научишься полезному делу. Думаю, твой будущий муж и его род будут рады принять в свой дом знающую женщину. Иди к себе.
Я поклонилась и поспешно покинула бабушкину комнату. Только в коридоре я позволила себе несколько раз подпрыгнуть на месте и тихонечко пискнуть от радости. Получилось! Получилось!
Я уехала в тот же день. Бабушка не любила откладывать важные дела в долгий ящик. У меня даже возникло подозрение… Очень уж внимательно достопочтенная госпожа Гу-Риань смотрела на своего старшего внука, когда семья собралась на церемонию прощания… Неужели она о чем-то догадалась?
И кому бабушка помогала на самом деле? Мне, единственной внучке, или любимому старшему внуку, убирая соблазн с глаз долой? Неважно, главное, я уехала далеко, где ни один мужчина не мог до меня добраться. В обители Белых Птиц живут только женщины.
Вот так я оказалась в обители и прожила там почти пять лет. Да, сначала было трудно и непривычно, но мне действительно нравилось возиться с травами и помогать больным. Даже самая грязная и тяжелая работа не смогла отвратить меня от лекарского дела. Хотя, конечно, были и слезы, и стертые в кровь при мытье каменных полов коленки, и боль в непривычных руках, и вывернутый на пол ужин, который пришлось самой же убирать… были старики и дети, гниющие язвы и открытые раны… ко всему можно привыкнуть. А если тебе нравится лечить, если интересно, если ты чувствуешь благодарность от тех, кому помогла, и поддержку учителей… Эти пять лет я была счастлива. И очень многому научилась.
Домой я ездила за это время всего два раза и ненадолго. На свадьбу дядиных сыновей.
Семья была мною довольна, из обители им писали о моих успехах и скромном поведении. И даже суровая бабушка не упускала случая меня похвалить за старание…
Гойчин первым привел в дом жену. Из хорошей семьи, красивую и воспитанную. Я приехала поздравить брата и всю неделю празднеств почти не спала.
Мне опять было страшно… Брат прожигал меня глазами, этот взгляд преследовал меня везде, и я пряталась в покоях бабушки под любым предлогом.
Самое неприятное, что уже на третий день свадебного обряда, когда юная жена вошла в покои мужа и оставила там свою девственность, принеся ее в жертву духу своего нового рода, сияющие от счастья глаза пятнадцатилетней невесты погасли…
Я не знала, что произошло в покоях брата, а расспрашивать о таких вещах не принято и даже неприлично. Но радость в глазах Тиюн сменилась на… ненависть. И эта ненависть щедро изливалась не на кого-нибудь, а на меня.
Глава 3
Следующим вечером, когда я возвращалась из домашнего храма, Тиюн вдруг схватила меня за вышитый рукав шелкового праздничного айю.