Передвигаться по палубе было трудно, так как сюда пришли, кажется, все пассажиры, которые могли двигаться. Они пробирались между бочками с водой и ящиками с припасами, проклинаемые матросами, которым они мешали, но подышать свежим воздухом больше было негде. На переднюю палубу допускали только одного Марка, ввиду его необычайного интереса ко всему и того, что он угощал команду «крепкой водой». А на корму капитан не пускал никого, кроме моряков.
Фиб смотрела на берег, облокотившись на перила. Она была внешне спокойной, но Марк, видимо, заметил, как изменялось ее лицо по мере приближения к Дорчестеру. Он обнял жену.
— Крепись, — прошептал он, нагибаясь к Фиб, так как она была гораздо ниже ростом. — Это очень большое путешествие, Фиб.
— Я знаю, — ответила она, подавив вздох.
Как хорошо знала она его вечную неудовлетворенность, жажду неизведанного, толкнувшую его в плавание. Его неугомонная натура проявилась даже в истории их женитьбы. Он полюбил Фиб раньше, чем она его, и это подстегивало его, как, впрочем, и сопротивление ее отца.
Отец Марка был бедным портным, никогда не процветавшим, задавленным налогами, находившимся на грани банкротства, а Фиб Эдмундс была дочерью зажиточного фермера.
Но когда Фиб так же сильно полюбила Марка, сопротивление ее отца, снисходительного к ней, было сломлено. Полгода назад, на ее восемнадцатилетие, они поженились, к обоюдной большой радости. И все же Фиб чувствовала неудовлетворённость Марка. Он терпеть не мог Дорчестер и не имел никакого призвания к ремеслу портного, гораздо больше интересуясь морским портом, находящимся в восьми милях. Это она поняла, но не хотела понимать другого: еще больше ему не нравился милый ее сердцу старомодный родительский дом, стоящий среди прекрасных лугов, согретый теплом семейных отношений.
— Ну и что ты еще хочешь? — воскликнула Фиб, увидев, что Марк никак не может успокоиться. — Чтоу тебя будет в Новой Англии лучше, чем здесь? Мы же не сектанты.
— Не обязательно быть пуританином, чтобы строить новую, свободную жизнь в новой стране. — Он с недовольством окинул взглядом большой зал в доме Эдмундсов: дубовая резная мебель, полированный паркетный пол, устланный турецким ковром, шелковые занавески на окнах.
— Может быть, скоро, — сказала робко Фиб, — мы сами начнем строиться.
Лицо Марка омрачилось.
— Ага, на земле твоего отца! Под его присмотром. — Он вскочил и стал расхаживать по залу. — Вот что, Фиб, я хочу сам себе быть хозяином! Не хочу, чтобы у меня над душой стояли король, или епископ, или подрядчик, или отец — мой или твой. Я нипочем не желаю быть портным или скотоводом. — Он презрительно посмотрел в окно.
После первых огорчений семья Фиб все-таки смирилась с планом Марка. Время было тревожное. Король решил отделаться от парламента и прислушивался к своей королеве — ревностной католичке, которая вполне может вернуть страшные дни Кровавой Мэри.
— Ох, страшные времена наступили, — качал головой отец Фиб. — Будь я помоложе, милая доченька, наверное, с тобой бы поехал.
Но и говоря так, он с удовольствием оглядел уютный дом, за окнами которого на прекрасных пастбищах паслись его многочисленные овцы. Фиб понимала, что родители ее никуда не поедут, что они останутся здесь, затаятся, постараются приспособиться к любым порядкам, ведь за ними — вековой опыт жизни на этой земле.
Так же жить могла бы и я, подумала Фиб, как думала уже не раз во время их долгих сборов, хотя и не беспокоила Марка своими сомнениями. За время их совместной жизни и подготовки их предприятия ее любовь к мужу стала глубже. С живым интересом слушала она перечень оборудования, составленный Массачусетской портовой компанией: кузнечные мехи, ведра, совки, лопаты, топоры, рыболовные снасти. Все это, как и путевые расходы, оплата провоза багажа, лежало на Марке, и он истратил большую часть сотни фунтов, оставленных его матерью. На покупку остального — теплой одежды, провизии, предметов домашнего обихода — Фиб тратила деньги из своего приданого, так как Марк решительно отказывался от какой-либо помощи тестя.
Только в одном Фиб не уступила мужу. Она настояла, чтобы они взяли с собой каминные подставки для дров, подаренные ей на свадьбу. Их выковал кузнец, знаменитый на всю округу. Они были не только большими и крепкими, способными выдержать бревна, но и красивыми. Они не вошли в перечень перевозимого груза.
— Но они нужны мне, Марк, — настаивала Фиб, чуть не плача. — Я хочу поставить их у нашего первого очага, где бы он ни был.
Марк наконец сдался, хотя и не понял жену. Только мать поняла, что эти каминные подставки, дар родительской любви, навсегда останутся для ее дочери знаком связи с родным домом, теплом и благополучием. Но ведь это были женские мысли, непонятные для мужчины. Так думала Фиб, стоя на палубе рядом с Марком, восхищаясь его силой и мужественностью. Она прильнула к мужу, ожидая, что он в ответ ее обнимет.
Но Марк думал сейчас не о любви. Он вдруг резко дернулся, подняв руку над головой:
— Проклятие! Чертов ветер опять улегся!
Фиб проследила за его взглядом и увидела, что паруса, только что раздутые ветром, обвисли. И тут она заметила на берегу знакомые развалины замка Портленд, где столько раз они с сестрами играли или катались на своих пони по заросшим вереском болотистым местам. А там, за замком и за холмами, ее дом. Мама, наверное, в это время занимается приготовлением своего знаменитого вина или помогает молочнице взбивать крем. И Фиб ясно увидела перед собой милое материнское лицо с ярким румянцем во всю щеку, услышала ее заботливые наставления и веселый смех. У матери был нехороший кашель, когда они уезжали; что, если это перешло на легкие? Что если...
Фиб вцепилась в поручни и закрыла глаза.
— Должно быть, сатана нас кружит, — мрачно сказал Марк, — смотри-ка, вернулись на то же место. Осталось спустить лодку, догрести до берега и через пару часов мы у твоего отца.
— О, не надо! — вскрикнула Фиб, и Марк удивленно уставился на жену. Фиб отвернулась от него, но он заметил, что ее плечи, укрытые плащом, вздрагивают.
Он наклонился к жене, неловко успокаивая ее:
— Фиб, милая, что с тобой?
Она, едва совладав со своими чувствами, прошептала:
— Оставь меня одну ненадолго.
Марк погладил ее по плечам и ушел на бак.
Через несколько минут капризный ветер вернулся, и Фиб, чтобы не видеть удаляющегося берега, стала смотреть на другие корабли, которые теперь были почти рядом. «Тальбот» и «Амброзия» ее мало интересовали. Ее внимание привлекла «Арбелла», и, глядя на этот корабль, Фиб стала понемногу успокаиваться. «Арбелла» была самым большим из кораблей; ее выкрасили перед путешествием в веселые красный и белый цвета, а на носу у нее гордо красовался золоченый летящий орел. На борту этого судна были знатные люди: губернатор Уинтроп, который вел их колонию, и сэр Ричард Сэлтонстол с детьми. Но самая знатная пассажирка интересовала Фиб особенно, ведь она уже имела разговор с ней.
Три дня назад, когда они у острова Уайт все ждали попутного ветра, многие пассажиры с четырех кораблей сошли на берег, в Ярмут, погулять и освежиться. Марк сразу побежал осматривать город, но Фиб, менее энергичная, была довольна возможностью просто погулять по городу, вновь ощущая твердую землю под ногами. Так, прогуливаясь, дошла она до устья Яра, где берег был низким, поросшим травой, неподалеку находились какие-то развалины. Фиб уже хотела сесть на обвалившийся камень, когда заметила рядом молодую женщину. Незнакомка была в великолепном гранатового цвета плаще, а из-под отделанного мехом капюшона смотрели голубые глаза, в которых читалось выражение тоски, но и решимости, что сразу вызвало у Фиб сочувствие и симпатию. Она была слишком застенчивой, чтобы первой обратиться к этой явно высокородной леди, к тому же погруженной в свои размышления. Но та услышала шаги и обернулась. Увидев девушку, несколькими годами младше ее и взиравшую на нее с благоговением, знатная дама обернулась и сделала рукой приглашающий жест:
— Вы с одного из наших кораблей, мисс?
Фиб улыбнулась в ответ и присела в легком реверансе.
— Да, миледи, с «Алмаза».
— Вы знаете меня? — спросила дама, слегка удивленно.
— Я догадалась, — тихо ответила Фиб. — Я слышала, что леди Арбелла — высокая, золотоволосая и красивая, как майский цветок.
Арбелла была слегка шокирована. Эти слова заставляли вспомнить многих льстецов. Но глаза девушки были честными и ясными, и Арбелла снова улыбнулась:
— Садитесь, мисс, расскажите о себе, раз мы оказались попутчицами в этом путешествии.
Фиб колебалась:
— Мне не хотелось бы быть назойливой. Я совсем недавно поняла, что очень приятно бывает побыть одной.
Арбелла кивнула со вздохом, но быстро справилась с собой.
— Наш милостивый Бог может преподать нам и более тяжелые уроки, но с его помощью мы выдержим.
Она тоже тоскует по дому, с симпатией подумала Фиб и искренне сказала:
— Ваше присутствие много значит для нас, миледи, оно придает нам мужества.
— Ах, дитя, только Бог может дать его. — Но Фиб видела, что слова ее были приятны собеседнице. Арбелла взяла ее за руку и усадила на камень рядом с собой.
— Вы замужем, милая? Я вижу, вы не принадлежите к нашей пуританской конгрегации, раз носите обручальное кольцо?
— Нет, — ответила Фиб, посмотрев на свое кольцо, затем — на палец леди. — Простите, но я не вижу тут ничего плохого.
— Я тоже, — тихо ответила Арбелла. — Но все же это папистский символ, а мы должны держать в чистоте нашу церковь. Мой любимый муж так считает, — добавила она, больше сама для себя, вспоминая Исаака и его одержимость религией. Он даже сейчас не пошел погулять на берегу, а заперся с губернатором, строя планы на будущее и молясь за успех их колонии в Новом Свете. Арбелла повернулась к Фиб. — Но расскажите о себе.
Знатную леди заинтересовала эта девушка, принадлежавшая к классу, который она очень мало знала. Фиб, хорошо воспитанная, охотно отвечала на вопросы Арбеллы. Выслушав рассказ девушки о Марке, Арбелла живо представила себе красивого, мужественного, решительного молодого человека, умеющего заслужить любовь женщины.
— Но если он эмигрирует не ради свободы совести, то что он хочет найти в Новой Англии? — спросила она наконец, и Фиб, сама не раз задававшая себе этот вопрос, быстро нашла ответ:
— Свободу, миледи, и... — она вдруг улыбнулась, — и, я думаю, рыбный промысел.
— Рыбный? Он что, потомственный рыбак?
— Нет, миледи, он портной. Но он ненавидит это занятие. На него сильно повлиял проповедник, господин Уайт из Дорчестера, который верит, что рыбная ловля в Новой Англии имеет большое будущее. А Марка тянет к морю, он всегда любил порты и суда.
— Но вы, мисс, — нахмурилась Арбелла. — Вы слишком тонко воспитаны, чтобы быть женой рыбака.
Фиб не решилась говорить определенно о будущем.
— Думаю, миледи, что для нас для всех не предвидится легких путей в наших скитаниях.
Глаза леди Арбеллы потемнели; она поднялась, и Фиб увидела, что рука, которой она запахнула плащ, дрогнула, но ответ леди был твердым:
— Вы правы. Я молюсь, чтобы у меня нашлись силы.
И тут они услышали далекий пушечный выстрел.
— Это сигнал, — вздохнула Арбелла. — Пора возвращаться на корабли. Если Бог даст, мы снова увидимся в Номкиге. Храни вас Бог!
— И вас, миледи, — ответила Фиб. Она провожала взглядом удалявшуюся высокую фигуру женщины и чувствовала гордость. Леди Арбелла Джонсон была дочерью высокородного графа Линкольна. Если многие из недовольных здесь ненавидят титулы, если проповедники твердят, что перед Богом все равны, то разве не требовалось особое мужество от такой женщины, как леди Арбелла, для участия в таком предприятии? Это первая знатная дама, которая решилась отправиться в Новую Англию. Арбелла сказала, что едет ради свободы совести? Да, конечно. Но внутренний голос подсказывал Фиб, что также и ради любви к мужу, как и сама Фиб.
И тут она увидела своего Марка, бегущего ей навстречу и машущего шапкой.
— Фиб, Фиб, — кричал он, — торопись! Сейчас отплываем, а ты куда-то пропала.
Чувство теплоты и радости охватило Фиб, она протянула к Марку руки, и он обнял ее и поцеловал в губы.
— Прекрасная встреча. Поторопись, дорогая.
Фиб послушно побежала по берегу вместе с мужем. Их уже ждали на шлюпке, пассажиры радостно смеялись, видя их, взволнованных, раскрасневшихся, в ореоле их любви.
Миссис Бэгби, акушерка из Лондона, неохотно давая Фиб место на скамье, хмыкнула:
— Вы развлекались в Ярмуте? Не в пивной ли?
Фиб пожала плечами, в эту минуту душевного подъема равнодушная к насмешливой гримасе на толстом лице соседки.
— Нет, я просто гуляла, дошла до устья Яра и там встретила Леди Арбеллу.
Бэгби удивленно уставилась на нее, затем замаскировала зависть новой усмешкой:
— И это произвело на вас такое сильное впечатление? Я слышала, что она — жеманная и вздорная особа.
— Она очень милая и смелая, — ответила Фиб, отворачиваясь. Она смотрела, как сидящий у левого борта Марк работает веслом. Он перехватил взгляд жены и улыбнулся.
Теплота и надежность отношений поддерживала ее вечером, когда они, прижавшись друг к другу, лежали на койке, и Фиб попыталась рассказать Марку о своей встрече с леди Арбеллой. Но он не слушал ее, говоря, что она была дурой, поверив в добрую волю графской дочки. Тогда Фиб вспомнила, что у Марка были причины ненавидеть дворянское сословие. Однажды, будучи мальчиком лет восьми, он ловил кролика на земле, графа Дорсета. Марка поймали и по приказу графа жестоко избили и отрезали левое ухо. Марк говорил об этом только однажды, а его густые волосы закрывали изуродованное ухо, так что Фиб забыла об этом.
Фиб успокоила мужа ласками и нежными словами, но размолвка их на этом не закончилась. Марку тоже было о чем рассказать, и Фиб очень огорчилась, узнав, что он истратил часть их небольшого запаса серебра на странную покупку. Пошарив в темноте, он достал свое приобретение из-под соломы, лежащей у них в ногах, и вложил ей в руки какие-то странные предметы.
— Что это? — прошептала Фиб, хотя шум моря и скрип корабля делали таинственность ее ненужной.
— Лимоны, — торжествующе объявил Марк.
— Но зачем? — удивилась Фиб.
— Я встретил знакомого моряка в Ярмуте, он уже пятьдесят лет на море. Он говорит, что если сосать дольку лимона каждый день, то не будет морской болезни. Он продал их мне за одиннадцать шиллингов.
— О, Марк, и ты поверил ему! Он просто надул тебя, чтобы нажиться.
Марк вытащил руку из-под ее спины.
— Их привезли из Испании, — сказал он сердясь, — лимоны были всегда дороги. Ты не должна оспаривать моих решений, Фиб.
— Не буду, Марк, — сказала Фиб через минуту, огорченная тем, что он отвернулся. — Прости.
Она постаралась отогнать от себя мысли о безрассудстве и беспечности Марка.
Но когда они наконец распрощались с Англией и путешествие превратилось в сплошной кошмар из-за штормов и болезней, они с Марком, казалось, справлялись с этим лучше многих. Повсюду на корабле люди жаловались на резкую боль в суставах, на распухшие губы и язык, на то, что их десны стали слишком слабыми, чтобы жевать твердую корабельную солонину. Они же с Марком не страдали от всего этого, а когда организм Фиб приспособился к постоянной качке, прошла и морская болезнь.
На Майский праздник, в штормовой и промозглый день, Фиб помогала одной из женщин в общей каюте лечить ее девочку и, вытирая распухшие синие губы ребенка, вдруг вспомнила о лимонах.
— Не знаю, — неуверенно сказала она, — полезны ли они, но Марк так думает, а у нас до сих пор дела идут неплохо.
Миссис Бэгби, также помогавшая лечить девочку, презрительно сказала:
— Этого еще не хватало! Или вы считаете, что бедный ребенок недостаточно настрадался, нужно еще и обжигать ему рот? Дайте ей пива, госпожа Карсон, пива и отвар полыни, это поможет ей.
И женщина послушалась акушерку, которая считалась знающей; к тому же миссис Карсон была беременна и имела основания думать, что воспользуется услугами этой повитухи.