И буквально через несколько секунд после того, как он выбежал на улицу, невесту словно понесло следом, ей даже показалось, что ее изо всех сил тянут за подол. Жених вернулся в зал, поозирался и не найдя своей молодой жены, решил, что ее, как и полагается, украли родственники по материнской линии. Он вышел на крыльцо. Поглядел по сторонам, но быстро озяб от сырого рукава и решил продолжить поиски в тепле.
А Рита уже пересекла дорогу и мчалась вдоль трамвайных путей. Всего восемь остановок пробежать и будет дом, где живет ее любимый Страус. Чтобы ускорить встречу, он оторвала газовый капюшон — он спадал на глаза, и оборку — она путалась под ногами. Сзади послышался грохот и звон — шел трамвай-снегочист. Рита посторонилась в сугроб. Железные щетки швырнули льдинки, наступила тишина, белое облако осело и из кабины выглянула вожатая.
— Садись давай! — сказала она Рите, та живо забралась, щетки закрутились и они поехади сквозь снежный тоннель.
— Сбежала?
— Ага!
— Где он живет-то? На какой остановке?
— «Дом культуры».
— Не мой маршрут. Стой, куда ты? Довезу!
Бедный Паша, если бы он знал, что через минуту его Гусеница позвонит в дверь! Он бы не схватил бутылку с уксусом и не лег бы на пол в кухне, и не открыл бы пузырек в твердой решимости распрощаться с ненавистной жизнью. Он выдернул пробку. И, бросив прощальный взгляд на мир, который — взгляд, пришелся аккурат по плинтус, увидел таракана, ниспосланного то ли судьбой, то ли гастрономом на первом этаже.
— Вот, гад! — рассердился самоубийца, вскочил и побежал за старой газетой. Логики, в поступках, конечно, никакой. Но чего вы хотите от Страуса, брошенного Гусеницей?
Рита, прошаркав кружевами по грязным стенам, поднялась по лестнице и два раза коротко нажала звонок. Паша открыл дверь сразу:
— Заходи, мне тут одно дело надо сделать.
И побежал было с газетой в руках в сторону кухни, но вдруг отановился. (Дошло наконец-то!) Он поднял любимую на руки и пронес в комнату. Осторожно поставил на тахту.
— Ты что делал? — стараясь скрыть смущение спросила Рита.
— Да вот, читал, — отбросил Паша газету, страшно устыдившись неудавшегося самоубийства.
— Господи! Как я ненавижу это свадебное платье! — заплакала Рита, сорвав цветок.
— Гадкое, мерзкое! Я его видеть не могу! — воскликнул Паша и энергично дернул кружевную вставку. Молния податливо разошлась, мокрый холодный шелк упал на пол. И Великолепный Артист с отвращением отпихнул остатки Орхидеи ногой под тахту.
На следующий день Маргарита Сергеевна сходила в ЗАГС и подала заявление на развод, а Паша занял денег и выплатил в салоне «Прокат свадебных нарядов» полную стоимость утраченного платья. Хозяйка, как и полагается, составила акт о списании. А через месяц салон расширили и там появился отдел свадебных мужских костюмов. Дешевые платья вовсю флиртовали с полосатыми «тройками». «Незабудка» отдалась малиновому пиджаку. Лампы осуждающе гудели:
— Уж нет вкуса, так и не появится. Кто сейчас носит малиновые пиджаки?
Об Орхидее никто и не вспоминал…
А где же счастливый конец?! Будет-будет, потерпите.
Через год у Страуса и Гусеницы родилась дочка, беленькая, щечки, как шелк. Нет, назвали не Орхидеей, это уж было бы чересчур неправдоподобно! Дуняшей ее зовут. Сейчас она как раз ест тыкву протертую с сахаром и витамином С. А через семнадцать лет влюбится в Скрипача в черном фраке, соберется замуж, найдет на антресоли бутон белой орхидеи, в которой сразу узнает лилию и приколет к своему свадебному платью. Что это будет за пара — Скрипач и Дуняша! Фрак и Лилия! Он сыграет на скрипке что-то щемящее, от чего пробежит дрожь по подолу, а вечером, когда гости разойдутся, поцелует любимую в самую серединку нежного цветка. ГОЛОД СОЛНЦА
С утра солнце еще раскачивалось, размышляя в тени горизонта: а достанет ли сил и жара сердца? Шутка сказать: согреть каждого! Может плюнуть, отсидеться в кучевых облаках? Что оно в конце концов, лошадь что ли? Но после завтрака очень захотелось оставить след на земле. И к одиннадцати часам светило истово принялось за работу, фанатично поклявшись одарить теплом каждого из людей, независимо от расы, пола и вероисповедания. Неблагодарный народ отвечал на справедливо распределенное тепло подлой ленью: заваливался в тень, отказываясь вкалывать по такой жаре, толпился возле зданий администрации, обвиняя работодателей в жульничестве с заводскими термометрами, столбик которых упорно не поднимался выше 41 градуса — уровня, после которого трудящихся полагается распускать на выходной или платить повышенный тариф. На некоторых континетах начался кризис перепроизводства: солнечного жара было так много, что он пошел во вред, спалив все подряд. Не прошел и задуманный солнцем номер с социальноравномерным распределением плазменных благ. Толстосумы опять получили более качественный товар: нежное солнечное тепло, отфильтрованное дьявольским изобретением — кремами «от солнца», на берегу бассейна с морской водой. К четырем часам пополудни солнцу пришлось признать, что вдохновившие его труды «Город Солнца» и «Остров Солнца» ошибочны, политически незрелы и преждевременны. Революционные выбросы плазмы стали потихоньку стихать, и к вечеру светило совершенно угомонилось, обиженно оставив в покое не оценивших его жара граждан.
— Выходите, — перевел Юле клич охранника мужчина в белой рубашке с коротким рукавом, прилипшей на груди, и серых брюках. — Вы свободны.
Юля поднялась с деревянного настила и вышла в распахнувшуюся дверь. Дверь, сваренная из металлических трубок, была скорее калиткой в решетчатой, малую толику не доходившей до потолка ограде, представлявшей собой четвертую проницаемую стену, отделявшую бетонную глубину сцены от зрителей-конвоиров. «Высшая степень реализации системы Станиславского», — мелькало в голове у Юли, когда ей приходилось присаживаться на толчок, лишь до пояса закрытый шаткой пластиковой стенкой или укладываться подремать. К явному разочарованию зрителей, спектакль длился лишь одни сутки. Все это время охранники живо делились впечатлениями о Юле — она чувствовала их любюпытствующий интерес по внезапно замолкавшим под ее взглядом ленивым беседам и легким взрывам смеха.
Юля вопросительно посмотрела на обладателя европейского костюма.
— Все в порядке! — ободряюще кивнул он ей. И развел руками — Такие законы!
Потом кончиками пальцев дотронулся до ее запястья и, понизив голос, посочувствовал:
— С волками жить — по волчьи выть.
И тут же, метнув сопровождаемый дипломатической улыбкой взгляд в сторону офицера, громко и назидательно произнес:
— Нужно уважать законы страны, в которой вы находитесь. И вас, Юлия Васильевна, в турбюро должны были предупредить, что в страну нельзя въезжать женщинам без сопровождения законного мужа, брата или отца.
В комнате с воздухом прохладным, как прибой Красного моря, Юле отдали паспорт. В сопровождении соотечественника, имени которого она так и не спросила, Юлия вышла на улицу.
«Уберите солнце! Уберите, а иначе я сдохну! Курица… Курицу обмазали аджикой и сунули в духовку…»
Мысли Юли явно приняли форму бреда.
«Дурак-петух. Кукарекал с утра, приветствовал восход. Оно и взошло. На пъедестал. А курица сгорела, исжарилась. А петуху чего? У него таких куриц полный гарем…»
Она рассмеялась.
— Желаю приятного отдыха! — обрадовавшись такой реакции на освобождение, обеими руками пожал юлину безжизненную ладонь представитель российского консульства.
— Что?
— Отдыха! Приятного!
И соотечественник быстро забрался в машину, салютнув напоследок из приоткрытого окошка розовой ладонью.
Из тени пальмы с проивоположной стороны бульвара к Юле кинулся взмокший Димка.
Он молча обнял ее задрожавшими руками. И в ту же секунду Юля, не источившая за последние почти трое суток ни слезинки, заплакала. У Зенцова запершило в носу и, опасаясь заорать, излив скопившуюся ненависть, посреди сияющей солнечной белизной горячей улицы, он высвободил одну руку и принялся подзывать такси, энергично матерясь про себя.
Швейцар в гостинице был все так же приветлив, и так же шумны наслаждавшиеся жизнью земляки. Завидев Юлю с Димкой, они примолкли. Женщины с тревожным сочувствием уставились на Юльку. Но вновь засмеялись и загалдели, едва она прошла мимо, к лифту: восемь дней семь ночей — срок короткий. И хотел бы погрузиться в чужое горе, да стоимость путевки не позволяет. Только войдя в прохладный, явно недавно и как ни в чем не бывало убранный номер — прямо от дверей в комнату по ковровому покрытию цвета морской волны тянулись дорожки, оставленные пылесосом, Юля ощутила, сколько на ней грязи, пота и крови. Не подходя к стеклянной раздвинутой стене, из-за которой шумело море или к кровати, Юля свернула в ванную. Сняла платье, трусики. Сложенная пеналом пеленка, которую ей выдали в больнице, продолжала крепко держаться между ног. От жары тюремных суток она затвердела, став глиняной. Юля дернула ее, вырвав запекшиеся волоски и хотела было как есть швырнуть в мусорное ведро. Но, смутившись, из последних сил, лишая себя возможности немедленно кинуться под душ, стала высовобождать от косметических мелочей пластковый пакет и заворачивать в него пеленку. Наконец она добралась до душа, замаскировав его шумом надсадный вой, исторгнувшийся даже не из груди, а откуда-то из чрева.
Минут через двадцать Юля вышла из ванной, продолжая подскуливать и всхлипывать, и, не глядя на перепуганного Димку, комочком легла на прохладную от кондиционера простынь, которую Дима заботливо осовободил от толстого скользкого покрывала.
Он робко, как молодое привидение, присел рядом, в ногах. От этой его осторожности и робости Юля начала судорожно вздыхать, готовясь к новой партии рыданий.
— Умереть бы-ы!.. — высказала пожелание она.
Дима заволновался.
— Юлька, кончай! Тебе вообще смертная казнь светила! Понимаешь?
— За что?! За ребенка?! — она гневно села, свалив на пол длинную, как кишка, подушку.
— За это… прелюбодеяние! Москвин, который за тобой в участок приходил, ну, из консульства, мне такого понарассказывал! Тут в одном эмирате, не помню как называется, в прошлом году суд женщину из Индонезии приговорил к пожизненному заключению, за то что она жила в одном номере в гостинице с мужиком незаконным. А ты еще и родила! По арабским законам — жуткое преступение! Против нравственности.
— Дима, какое преступление-то? Я не понимаю, — слабо спросила Юля. — Разве любой малыш не от Бога?
— Да я сам над этой фигней думал всю ночь, чуть голову не сломал. Их-то какое собачье дело, есть у нас клякса в паспорте или нет? А вчера сюда из группы несколько человек пришли, ну, узнать как да чего? И руководительница группы сказала, что по местным мудацким законам ребенком распоряжается мужчина — законный муж. При разводе дети с ним автоматически остаются. И женщина, которая рожает без мужа вроде как на чужую собственность посягает. Потому что дети ей не принадлежат, даром, что родила. К тому же нравственные устои подрываются.
Увидев, что распухшее лицо Юльки начало кривиться, а глаза мгновенно наполнились слезами, Дима вскочил с кровати:
— Тебе выпить нужно срочно! Вот что! Пометавшись, он забежал в ванную и через секунду вылетел оттуда, держа в руках стакан с водой и флакон одеколона. Зенцов шмякнулся возле Юли и, устроив стакан между колен, отвернул пробку одеколона.
— Суки! За одеколон еще посадят! — пробормотал он себе под нос, в нетерпении тряся бутылкой над стаканом. Неудовлетворившись тонкостью брызг, Димка зубами выдернул внутреннюю платсмассовую пробку и с бульканьем переместил содержимое половины флакона в стакан. На Юлю отвратительно пахнуло кедром и апельсином.
— Пей! Пей, говорю!
Юля с отвращением хлебнула горячей смеси, давясь, выпила до дна и, с зажмуренными от мерзкого кедрового запаха глазами, сунула стакан Димке.
Убедившись, что он пуст, Дмитрий опрастал в рот остатки одеколона из флакона.
Юля почувствовала, как горячо становится в желудке, потом размякло в руках и ногах и, наконец, на сердце…
Робкая мечта, что она беременна, мелькнула у Юли, когда в один из весенних дней ее качнула волна тошноты при виде жареной рыбы. Еще не веря, вернее пугаясь напрасно поверить раньше времени, Юля тем не менее охватилась счастьем, которое боялась сглазить и потому тщательно скрывала от Зенцова. Стоило екнуть внизу живота, или заныть пояснице, Юля в ужасе бежала в ванную, со страхом ожидая, что тошнота была случайной, и, приспустив трусики, она увидит признаки обычного недомогания. Но каждый раз оказывалось, что трусики белоснежны. После того, как дата в хранившемся в портмоне календарике осталась необведенной традиционным кружком еще на протяжении недели, Юля принесла из аптеки тест. Когда Зенцов завалился после обеда вздремнуть, Юля забаррикадировалсь в туалете. Минут через десять он вылетела оттуда с сияющим лицом, чмокнула сопевшего Димку, выгребла из конфетницы деньги и умчалась, крепко, как сквозняком, хлопнув входной дверью. Зенцов, часа через три разлепивший глаза и издавший напоследок сонный рык, обнаружил на соседней кровати веселую коробочку с детской разноцветной молочной бутылочкой, розовые носочки размером с зенцовский мизинец и книжку «Чудесные приключения Нильсона с дикими гусями». Юля сидела рядом с почти опустошенной миской творога со сметаной и сверлила его счастливыми глазами, стараясь, очевидно, разбудить взглядом.
— Нильсон-то кому? — спросонок поинтересовался Зенцов, выказав полное отсутствие интуиции и отцовского чутья. Что, впрочем, извинительно, поскольку от жареной рыбы его совершенно не тошнило.
— Дочке.
Зенцов на всякий случай решил уточнить.
— Бутылка тоже что ли?
— Тоже.
— Чего, серьезно?
Юля с возмущением отметила, что голос его уныл.
— А ты не рад?
— Да нет, так-то рад. Сын все-таки, — уныло произнес он, сев на кровати. — Ты меня тоже пойми. Ложишься спать — жена (Юля отметила это «жена», произнесенное Зенцовым впервые за время их совместного ведения хозяйства) живая, здоровая. Просыпаешься…
— …мертвая, больная, — злобно окончила Юля. И потерянно пробормотала:
— Я думала ты будешь рад, будешь гордиться мной. И собой тоже.
Она вздохнула.
— Ну и ладно! Сама выращу!
Зенцов, окончательно проснувшись, обежал кровать, присел перед Юлей на корточки и положил руки ей на колени.
— Котенок, да ты что? Я рад, очень рад. Просто неожиданно как-то!
И приняв бодрый вид, он громко скомандовал:
— Сына назовем!.. Как назовем-то?
— Сына назовем Машей, потому что будет девочка, — пообещала Юля.
— Нет, давай девочку ты после родишь, а первый пусть будеть пацан!
— Да какая тебе разница?
— Ну представь, — приняв преувеличенно шутливый тон начал вещать Зенцов, — друзья на работе скажут: «Бракоде-ел!».
— Что твои алкаши, ой, извини, твои друзья, скажут, меня меньше всего волнует! — с подъемом возмутилась Юля. Громко брякая ложкой доскребла творог и скинула руки Зенцова со своих колен. — И вообще, мне нервничать нельзя!
— Ну девчонка, так девчонка, — лицемерно согласился Зенцов, не сумев, впрочем, скрыть разочарования.
Примерив розовые носочки на пальцы, он покрутил носом и с обиженным видом пошел на балкон курить.
Обратив взгляд внутрь себя, Юля потащилась на кухню, поставила миску в раковину и открыла воду. Из задумчивости ее вывела холодная струя, рикошетом от дна миски отлетевшая на живот. Юля, очнувшись, испуганно отскочила. Вытянув руку опустила рычаг крана и, нашарив на холодильнике лиловую книжечку, села к подоконнику, уложив раскрытую страничку в бледное, но теплое пятно солнечного света.
Мраморный подоконник нежно обласкал локти.
Квартира Юли и Димы была частью разделенной на два неравных отростка большой и архаичной квартиры, имевшей когда-то черный ход. Этот выход на узкую зассанную лестницу, служивший когда-то горничной, кухарке и их полночным визитерам, и в те времена закрывавшийся лишь на металлическую задвижку, стал для Юли с Димой входной дверью, обрамленной предыдущими владедьцами хитроумными замками. Кухня была сооружена ими же из бывшей прачечной, отделанной мрамором. Истертый каменный подоконник хранил прохладу, в отличие от подоконников в комнатах, которые к вящей гордости Зенцова оказались дубовыми. Ванной в квартире не было, ее заменял душ, устроенный в облицованной с ног до головы уборной. Возжелав мытья, жильцы опускали крышку унитаза и усаживались на нее, принимая очищающие струи сидя. Вода покидала чашу пола неохотно, и намыливаясь, приходилось одновременно ускорять сток ногой. Под самым потолком душевой уборной была устроена узкая форточка, выходившая на лестницу — через нее уходили пар и влага. Юлю душ верхом на унитазе смешил своей, хотя и чисто теоретической, возможностью очищаться одновременно внутренне и внешне, но преисполненный снобизма Зенцов сообщал при случае в компаниях, что его квартира обустроена биде.