– Что? – Артём кажется потрясённым. Колька сглатывает подступивший к горлу горький ком, откладывает вилку и встаёт, едва-едва притронувшись к своей порции.
– Спасибо, всё было очень вкусно. Я ужасно устал и намереваюсь пойти спать.
Артём, разумеется, его не отпускает. Рывком за запястье привлекает к себе и усаживает на свои колени. Колька пунцовеет и впадает в ярость. Он шипит, чтобы его немедленно отпустили, но Артём только усмехается и качает головой.
– Если ты не будешь есть нормально, я буду кормить тебя с ложечки. Ты похож на скелет.
Колька считает, что на скелет он вообще ни капельки не похож, но очень сложно спорить, когда тебе в губы тыкают вилкой с насаженным на неё кусочком жареного мяса. И приходится есть, давясь под пристальным взглядом чужих глаз и алея, потому что чьи-то наглые руки вольготно и беспардонно шарятся по его телу.
– Катя мне рассказала про Вадима, – говорит Артём, и у Кольки окончательно пропадает аппетит. Впрочем, Артём уже и не пытается его накормить. – Я знаю, как он поступил с тобой, и я хочу, чтобы ты знал. Я считаю слабым и опустившимся его, а не тебя. Ты же всё-таки выдержал.
– Поменьше лести, – огрызается Колька и пытается вырваться, но его не отпускают. И откуда в Артёме столько силы? Колька устало прикрывает глаза и трёт переносицу. Он долго молчит. Ему совсем не хочется говорить, но по-другому уже нельзя.
– Это уже не имеет значения, – уныло произносит он и не узнаёт собственного голоса, тусклого, ломкого, неживого. – Он был прав – каждым словом и каждым ударом, и я заслуженно понёс наказание за то, что позволил себе верить, будто бы он сможет… – он замолкает и, глядя на Артёма, вдруг ядовито выплёвывает:
– А папочка в курсе, что ты у нас по мужикам?
– Кому, если не тебе, знать, что он тоже любит мужчин? – усмехается Артём. Колька шипит зло и обиженно и в очередной раз пытается вырваться. Артём не позволяет. Прижимает его к себе, гладит по животу (и Колька рад бы сказать, что ему не нравится, вот только нравится так, что в животе тугой спиралью возбуждение скручивается) и тихо шепчет в самое ухо:
– Мне не нравятся мужчины. Мне нравишься ты.
– Как здорово, – отзывается Колька, и голос его дрожит. Тело предаёт, подводит. – А ты мне… совершенно не нравишься.
– А по-моему, наоборот, – мурлыкает Артём и с силой сжимает член Кольки через ткань джинсов. Колька не выдерживает, глухо стонет, толкается бёдрами в его руку. Артём усмехается, прикусывает слабо мочку его уха, принимаясь поглаживать чужой член через ткань. – Я настолько тебе не нравлюсь, Ко-о-оля?
Его имя, произнесённое так низко, томно и тягуче, едва не заставляет Кольку кончить. Он краснеет, бледнеет и уже не знает, что делает – пытается высвободиться или заставляет Артёма продолжать эту сладкую пытку. У Кольки голова кружится, а в лёгких самое настоящее пламя разгорается, потому что, чёрт, так же нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя…
– Я хочу тебя, – говорит Артём так буднично и просто, будто о погоде. Колька извивается и ёрзает на его коленях, и Артём шипит, а его серые глаза почти чёрными становятся. Колька не особенно понимает, что происходит, он только осознаёт, что его рывком подняли на ноги, а ещё слышит звон летящих на пол тарелок, и он хочет возмутиться, но не успевает.
Артём целует его, глубоко и мягко, словно бы извиняясь за недавнюю грубость. Его пальцы сжимают запястье Кольки так сильно, что рука пульсирует от боли, а Кольке так восхитительно нап-ле-вать, что он, задыхаясь, теряется в эмоциях и сам не замечает, как отвечает на поцелуй, с жаром кусая губы Артёма, как позволяет стянуть с себя футболку, расстегнуть джинсы…
Они раздеваются быстро, торопливо, словно бы каждая секунда промедления – шанс опомниться и передумать. Колька не протестует, когда его поворачивают лицом к столу и вынуждают податься вперёд, почти ложась животом на холодную поверхность; не протестует, когда горло опаляет чужое шумное дыхание, и зубы Артёма смыкаются на бледной коже в коротком полупоцелуе-полуукусе.
Колька сейчас вообще, похоже, не может протестовать. Он может только нетерпеливо двигать бёдрами, изнывая от желания прикоснуться к своему возбуждённому члену и от невозможности этого, потому что он с такой силой стискивает края стола пальцами, что, кажется, разжать их уже не сможет. Колька не протестует, когда отстранившийся на пару минут Артём возвращается, наваливается на него сверху, прижимаясь грудью к спине, и его холодные, липкие от смазки (ну, Кольке не хочется думать, что он просто использовал для смазки что-нибудь съедобное) пальцы кружат вокруг напряжённого колечка мышц.
– Расслабься, – шепчет Артём и целует Кольку в шею. Колька от одного этого поцелуя стонет, теряя всяческий контроль, и он даже почти не замечает вспышки боли где-то на периферии сознания. Он не замечает ничего. Только рвано-хаотичные поцелуи и сбивчивый хриплый шёпот. Такой глупый и такой нежный, что душу рвёт ко всем чертям.
Он не замечает ничего. И только потом, когда всё внезапно превращается, когда Артём с силой сжимает его бёдра, шепчет что-то невразумительно и одним плавным движением входит в него полностью, приходит боль. Колька не кричит, только хрипит жалобно и даже обиженно, будто бы его обманули. Артём снова шепчет что-то совсем уж ванильное, выцеловывает плечи и шею Кольки, уговаривая расслабиться, а у того голова кругом идёт от осознания невозможности, нереальности всего происходящего.
Колька не успевает привыкнуть, а Артём уже начинает двигаться. И это такая гремучая смесь – возбуждение напополам с болью, что Колька задыхается, царапает ногтями стол и умоляет то ли прекратить всё это, то ли продолжать. Он теряется в самом себе, в своих ощущениях, в своих чувствах, и перед глазами разноцветные пятна пляшут, а в груди всё горит так, будто там кто-то пожар развёл, и Кольке кажется, будто бы он действительно слышит тихий хруст, с каким огонь пожирает подброшенные в его чрево услужливым слугой сухие ветки, и Колька уже ничего не понимает.
Он почти ложится на стол, прижимается к прохладной поверхности разгорячённым, влажным от пота лбом и сбивчиво что-то повторяет. Он не знает, что именно. Просто на ум приходят какие-то слова, значения которых Колька не понимает, и он шепчет их в пустоту.
Артём тяжело дышит и оставляет засос на его шее.
Колька теряется. Он заходится в хриплых стонах, в кашле, в сдавленных всхлипах, он чувствует себя девчонкой, которая не может удержаться от такого бурного проявления эмоций, но одновременно с этим ему так… правильно. Будто бы он наконец-то стал целостным, будто бы ненадолго, на чуть-чуть, но всё же затянулась тонкой, готовой в любой момент порваться плёнкой дыра в груди.
Артём срывается на бешеный темп. Стол натужно скрипит под его натиском, а у Кольки уже нет сил на то, чтобы стонать, и он просто хрипит что-то неразборчиво, и прогибается в спине, и прижимается лбом к поверхности стола, позволяя струящимся по вискам капелькам пота срываться вниз, к деревянной столешнице. Кап-кап-кап.
У Кольки перед глазами всё меркнет, а внутри трещит сильнее и сильнее невидимый, только им одним слышимый пожар. Сердце тарабанит в рёбра, пытаясь выбраться, дыхания не хватает, а Артём вдруг протягивает руку, грубовато обхватывая член Кольки, скользит вверх-вниз по всей длине. И Кольке хватает пары движений, чтобы кончить, обессиленно прижавшись к столу.
Он уже не замечает, как кончает Артём, не замечает, как его тащат в душ, отмываться от спермы, как укладывают в постель. Всё, что он помнит, – это тихий шёпот “Спокойной ночи”. А потом приходит темнота.
***
Всё оставшееся до возвращения Сергея Ивановича время они ведут себя, как самая настоящая парочка. Целуются и трахаются. Но ничего друг другу не говорят. Ни о том, что будет потом, ни о том, что между ними вообще есть сейчас. И есть ли что-то вообще.
Оказывается, столько всего может произойти за две недели!
Как-то они вместе просиживают целую ночь на балконе, глядя на звёзды. Колька курит, а Артём просто прижимает его к себе и рассеянно поглаживает по бедру. И оба молчат. Это молчание – оно такое правильное, такое нужное, такое родное. Словно бы они знают друг друга уже много-много лет.
Артём ещё тогда говорит Кольке, что, кажется, влюбился в него. У Кольки сердце уходит в пятки, а на губы сама собой наползает идиотская улыбочка. Он старательно прячет её, утыкаясь носом в шею Артёму, и бурчит:
– Раз ты в меня влюбился, значит, будешь совсем не против подать мне завтрак в постель.
Артём фыркает, сдерживая смех, называет его наглецом, отбирает сигарету и выбрасывает её. Колька наблюдает за тем, как сигарета исчезает в ночной мгле, и пожимает плечами. В конце концов, есть вещи и поинтереснее курения.
А ещё как-то между ними случается откровенный разговор. Артём, прижимая к себе Кольку, тихо шепчет:
– Почему ты позволил Вадиму так с собой поступить?
А Колька отвечает:
– Потому что я любил его. До ужаса любил. Он мне идеальным казался, волшебным, ненастоящим, таким, каких не бывает в реальности. И я был очарован.
– Любил? А сейчас? – уточняет Артём, поглаживая пальцами Кольку по животу. Колька смеётся и пожимает плечами. Ему почему-то так легко об этом говорить, как будто бы не он несколько дней назад захлёбывался рыданиями при одном упоминании о Вадиме.
– А сейчас, – отвечает он, – я не люблю. Перегорел. Ничего не осталось.
– А меня бы ты смог полюбить? – интересуется Артём, проводя ладонью по груди Кольки, задевая сосок, и Колька давит судорожный выдох. Он смотрит в глаза Артёма – и видит там всё, всё, всё, что так кропотливо и долго искал в Вадиме. Колька тихо смеётся и отвечает, закрывая глаза:
– Вчера ты забыл почистить зубы с утра перед тем, как поцеловать меня, а ещё у тебя совершенно дебильная привычка обрывать разговор на середине сексом. Конечно, нет, как в тебя вообще можно влюбиться, чудовище?
Артём хохочет и целует его. Колька совсем-совсем не против.
Колька впервые за долгое время чувствует себя живым. Он не думает, что влюбился в Артёма (по крайней мере, ему кажется, что для влюблённости слишком рано), но на душе теплеет, когда тот улыбается, когда тот смеётся. У Артёма, оказывается, потрясающая улыбка, а в его гардеробе находится и приличная одежда, да и характер, как выясняется, у него не такой уж и ужасный. Они гуляют по паркам, покупают сладкую вату, веселятся, специально вытирая липкие от ваты пальцы об одежду друг друга, и им так хорошо вместе, что Кольке больно от осознания того, что всё кончится.
В последний день их совместного проживания Артём особенно нежен. Он ласковый и чуткий, и от этого у Кольки в груди что-то рвётся. Ему больно. Нет, совсем не так, как было с Вадимом, эта боль другая, совсем-совсем. Но разве от того, что она другая, она может быть меньше или легче? Когда Сергей Иванович приезжает за сыном, Колька только и может, что коротко улыбнуться да сказать дежурное “До встречи”. На другое у него просто-напросто не хватает сил.
Колька берёт на работе отгул и проводит его в обнимку с бутылкой водки. Он не любит пить, и он уж точно не любит Артёма (да невозможно это, не-воз-мож-но!), но на душе так паршиво и гадко, что ничем, кроме чего-нибудь покрепче, это и не вытравить.
Колька считает дни, как будто на что-то надеется. На четырнадцатый день он в истерике выбрасывает забытую Артёмом зубную щётку. На двадцать третий отправляется в клуб, напивается и, уединившись с каким-то смазливым мальчиком, трахает его. Мысль о том, чтобы быть в пассивной роли с кем-то ещё, кроме Артёма, почему-то вызывает отвращение. Мальчик милый, симпатичный, но после секса ничего не остаётся, и Колька только устало бросает ему: “Проваливай”. Мальчик обиженно поджимает губы и уходит. А Кольке паршиво. Пар-ши-во. Разбирайте и тяните, как хотите. Оказывается, за несколько дней он умудрился привыкнуть к тому, чтобы засыпать и просыпаться рядом с Артёмом, да даже к тому, что теплолюбивый мальчишка постоянно стаскивает с него одеяло и так и норовит спихнуть его с кровати. Даже это кажется Кольке прекрасным.
На работе он старательно избегает Сергея Ивановича и думает о том, чтобы попытаться поступить в институт снова. В конце концов, Кольке так не хочется до конца жизни проработать в магазине кассиром!
На тридцать второй день он решает напиться. Снова. Всё равно выходной. Покупает бутылку водки, приходит домой. А потом раздаётся звонок в дверь. Колька, успевший выпить только пару стопок, почти трезв и даже в состоянии с первого раза отпереть дверь.
На пороге стоит Артём с чемоданом. Колька думает, что у него глюки начались, протирает глаза, моргает… Артём заливисто хохочет и мягко целует Кольку. Правда, тут же отстраняется, морщит нос и грозит мужчине пальцем, как будто это он, Артём, здесь старше на несколько лет:
– А ты тут без меня решил в алкоголика превратиться? Фу, противный. Вали в душ.
– А… А… – блеет Колька. Потом до него доходит вся серьёзность ситуации, и он вскидывается и летит к ванной, попутно бросая Артёму:
– Никуда не уходи!
Артём опять смеётся, и от этого смеха такое тепло разливается в груди. Колька, наскоро прополоскав рот, чистит зубы и возвращается. Артём успевает к этому времени втащить чемодан в спальню. Он поворачивается к Кольке, в два шага преодолевает расстояние между ними и коротко мурлычет прямо ему в губы:
– А я к тебе.
– Насовсем? – ошалело уточняет Колька. Артём улыбается, светло и нежно, мимолётно целует его в щёку и кивает.
– Да. Насовсем.
– Но… А как же…
– Тш, – Артём прижимает палец к губам Кольки и лукаво улыбается, словно бы какую проказу задумал. – Всё потом расскажу. А сейчас… – он смотрит так тепло и доверчиво, что у Кольки в груди всё переворачивается. – Скажи, ты же будешь моим? Отныне и на долгие-долгие годы?
Сердце врезается в рёбра, и у Кольки дыхание перехватывает. Он смотрит на Артёма, изучая жадным взглядом каждую чёрточку такого знакомого лица. И оно таким простым и лёгким выходит, это счастливое “Да”.