До утра не сплю совсем. Я не привык, когда кто-то рядом вот так близко, дышит в шею: сначала рвано, иногда всхлипывая во сне, а потом уже размеренно, горячо, иногда прикасаясь губами к коже. Чувствую себя аллергиком, который от души объелся того, что его убивает. И какая разница, что зудит и чешется, если просто тупо хорошо.
В шесть тридцать срабатывает будильник. Телефон в заднем кармане - и даже если бы я не хотел разбудить свою замороченную писательницу, достать его быстро все равно не получится. Так что пока вожусь, она просыпается и сладко зевает. Возится рядышком, громко сопит.
Даже странно, что не замечал всего этого раньше.
— Прости, мужчина, я больше не буду спать на тебе, как блин, - извиняется сонным голосом. - Не помню, как выключилась. Надо было стряхнуть меня на пол вместе с одеялом.
— Ой, да хватит уже, - делаю вид, что ворчу, и пресекаю ее попытки выбраться из-под одеяла.
Встаю сам и отворачиваюсь.
Она же вот тут - рядом и почти голая, я видел только край тонкой домашней майки.
Муж и жена мирятся сексом - это нормально. Но после всего...
Я подожду, пока она сделает первый шаг, потому что еще один отказ или добровольно-принудительное исполнение супружеского долга меня на хрен доведут до белого каления.
— Я успею приготовить завтрак, - все-таки возится Очкарик, так что приходится применить силу и затолкать ее обратно под одеяло.
— Спи, женщина! Хватит тут быть мученицей. Я последние пятнадцать лет без завтраков жил и не помер, один день точно протяну. Выспись лучше, поняла?
Йени придерживает двумя руками край натянутого до самого кончика носа одеяла, кивает и почему-то шепотом говорит:
— Я список написала, что нужно... ну, к Новому году.
— Ну и отлично, как раз завтра суббота. - Вообще для меня все эти праздничные приготовления совсем не то, что принято называть «духом Нового года». Скорее какая-то определенная последовательность действий, которые нужно сделать. Ритуал «бытия как все». Но, может быть, в этом году будет как-то иначе? Все-таки теперь у меня семья. - У тебя там очень большой список?
Она что-то прикидывает в уме и с немного испуганным видом озвучивает:
— Сорок девять пунктов. Он в телефоне. Я могу скинуть тебе. Вычеркнешь лишнее.
— Сорок девять пунктов? Женщина, ты смерти моей хочешь?
— Я согласна на компромисс, - быстро говорит Очкарик. - Кроме, пожалуй, пунктов семь, двенадцать, двадцать пять и сорок три.
Понятия не имею, что там, но чутье подсказывает, что именно их-то мне и захочется вычеркнуть в первую очередь.
Уже на работе, когда выдается свободная минута, и я открываю присланный писательницей список, понимаю, что у нас с ней кардинально разные представления о том. что такое приготовления к Новому году. Потому что для меня это вполне конкретные вещи: купить пару бутылок дорого коньяка, забить холодильник всякими деликатесами, чтобы за праздники тупо оторваться и отоспаться, закинуть деньги в мой игровой аккаунт и купить пару игр для приставки. И достать искусственную елку, которая в свернутом виде прямо в мишуре лежит где-то в подсобке у меня на холостяцкой квартире.
Ноу Очкарика в списке просто какие-то... гммм... чудеса.
И чисто женская розовая хрень: вырезать снежинки, разрисовать окна специальными красками, найти сосновых и еловых веток и сделать венок на дверь. И, конечно, один из тех пунктов, которые вычеркивать нельзя: купить белые елочные шары и разукрасить их вручную. С припиской: «Взамен разбитых».
Циник во мне злобно ржет и качает головой, приговаривая: «Ну все, мужик, ты попал».
Но
Да блин, ладно, хоть попробовать-то можно?
Поэтому, когда Йени присылает сообщение, обходными путями интересуясь, посмотрел ли я список и что думаю, с трудом, но все же подавляю в себе желание выдать в ответ что-то ехидное, что я думаю об этих ее «розовых овечках».
Это же моя жена. Она видела меня «без брони». И я попробую доверить ей того своего «хорошего Антошку», которого пришлось закопать много лет назад.
И либо у нас все получится, либо попытка стать семейным человеком превратится в плохой ремейк фильма «Кладбище домашних животных». Для нас обоих.
Я:
«Вот возьму и удивлю тебя, жена! Внеси поправку в пункт тридцать шесть -я готов купить имбирь и руководить процессом, чтобы у тебя не дрогнула рука».
Под ним у нее совместная выпечка имбирного печенья. Жена:
«Согласна!»
Жена:«И... все?»
Прямо вижу ее удивленно распахнутые зеленые глазища и довольно задранный
нос.
Я:
«Добавь пункт пятьдесят: потрахаться под елкой»
То, что она снова закрылась для секса, не означает, что я буду понимающим принцем.
Глава двадцать первая: Йен
В субботу мы с Антоном до десяти валяемся в постели. Хоть «валяемся» - это, пожалуй, слишком громкое слово.
Потому что я укладываюсь спать уже очень за полночь, в районе двух ночи, когда мой майор уже давным-давно спит.
Причем, абсолютно голый.
И когда я. потихоньку, откидывая край одеяла, пытаюсь свернуться калачиком на своей половине постели, «запакованная» в комбинезон для сна, он словно нарочно переворачивается на живот, позволяя одеялу сползти чуть ниже талии. Так, чтобы были видны выразительные ямочки над упругими - прости, господи! -полужопками.
Это слово совсем не из женского обихода, но другого у меня нет.
Потому что даже в почти полной темноте этот вид вызывает у меня голодное желание нарваться на неприятности и вонзить зубы в его задницу.
Хорошо, что он спит, и его голова повернута в другую сторону, так что даже случайно не может заметить, как с меня несколько раз сходит то краска, то бледность.
Нарочно укладываюсь так, чтобы между нами было много свободного пространства, хоть это все равно почти не помогает, потому что тепло его тела просачивается мне под одежду и заставляет до боли сжать колени.
Это тяжело объяснить, как можно до безумия хотеть человека и, вместе с тем, бояться до него дотронуться. Но именно сейчас мне так отчаянно страшно, что, когда мы... снова сблизимся, во мне снова сработает защитная система безопасности - и я либо просто «закроюсь» и отыграю роль бревна, либо снова незаслуженно оттолкну мужчину, которого, несмотря на пополнение армии насекомых в собственной голове, люблю и хочу.
Но у Антона на мое вынужденное «монашество» свои планы, потому что, хоть он молча принял мою такую же молчаливую просьбу дать еще немного времени, играть честно он не планирует.
Потому что, пока я еще сонно валяюсь в кровати с чашкой кофе, он выходит из душа в одном полотенце, с мокрыми волосами и довольной ухмылкой. Поглаживает уже густую щетину и заваливается спиной поперек кровати, так, чтобы голова оказалась у меня на животе.
Хорошо, что я держу чашку двумя руками и успеваю сделать глоток до того, как замечаю, что полотенце стекло с одной части бедра - и теперь вся татуированная почти до талии нога согнута в колене, словно он тут позирует для откровенного журнала.
У него абсолютно все в порядке с либидо. И с утренним крепким...
— Эй, жена, глаза выше подними, а то подумаю, что у тебя другие планы вместо пунктов с первого по двадцать седьмой, - ухмыляется Антон.
Вот же... зараза.
Если бы меня вот сейчас попросили назвать хотя бы один пункт из этого списка, я бы вряд ли смогла вспомнить хоть что-то. То есть это звучало бы примерно так: «Ну... там есть что-то про елку, мишуру, разрисованные окна... Но, знаете, у меня тут почти голый муж, и я совсем разучилась думать головой, так что не приставайте к бедной женщине с вопросами, которые она не в состоянии осилить».
Он это нарочно делает?
Или теперь это часть наших семейных отношений? Вот так быть рядом, голыми или почти голыми, валяться друг с другом, прикасаться, чувствовать удовольствие от того, что поблизости есть родное плечо?
Мне до сих пор тяжело сложить все произошедшее за последние месяцы, и то, что теперь к моей фамилии добавилась еще одна, крепкая и настоящая, и тоже уже моя - Сталь.
Я - жена вот этого густо поседевшего мужчины с татуировками, жизнь рядом с которым похожа на танго на минном поле: непонятно, где и когда рванет, и почему взрывается на пустом месте, а там, где мины по три штуки в ряд - абсолютно безопасно.
— Малыш, ты уже поговорила с мамой насчет твоей родни? - Антон и не думает прикрываться. Лежит и как нечего делать медленно почесывает живот.
Он у него совершенно обычный, не как с обложки: небольшая дорожка волос, никакой тебе рельефной «стиральной доски», но и без лишнего жира. Обычный, блин, человеческий живот живого мужчины. Никогда не думала, что в итоге именно вот так - просто, обычно и приземленно, будет для меня гипер-сексуально.
До такой степени, что я вместо ответа продолжаю пялиться на его вытянутый пупок.
— Писательница, ты о чем думаешь, мммм?
Он просто поворачивает голову - не делает вообще ничего.
Но этот хитрый прищур карих глаз с тонкими лучиками морщин и колючие иголки мокрых волос на лбу, и щетина, от воспоминания о которой у меня склеиваются колени...
И это его фирменное «мммм», похожее на кошачье мурлыканье.
Может, к черту елку и мишуру, и весь остальной список? Останемся дома и будем валяться в кровати, много-много целоваться, обнимать друг друга, смотреть Звездные войны с самой первой трилогии. И снова, как тогда, притянемся двумя магнитами?
— Я думаю... - Откашливаюсь в кулак и тут же прижимаю к губам чашку, чтобы сделать глоток, пока язык окончательно не зацементировался у нёба. - Если мы сегодня не купим елку, то будем вешать игрушки на забор.
Антон с серьезным видом кивает, подмигивает и, когда мне начинает казаться, что вот сейчас он точно попытается завалить меня на спину и плевать ему на разлитый на белые простыни кофе, он бодро вскакивает на ноги.
Уже без полотенца.
Спиной ко мне.
Я забыла, как это - очень хотеть мужчину. Пришлось это сделать, чтобы как-то пережить мои месяцы вынужденного заточения и попыток разобраться в себе, чтобы стать хоть немножко более «нормальной» и пригодной для семейной жизни после всего, что случилось.
Поэтому сейчас чувствую себя какой-то болезненно обнаженной под его взглядом в зеркале, пока Антон быстро одевается. На мне пижама а-ля непробиваемый кокон, одеяло сверху и довольно печальный вид с заплаканными глазами, но мой мужчина словно видит меня насквозь - через эти слои ткани и невидимые стены моего внутреннего замка. Видит - и прекрасно понимает, как на меня действует.
Может, мне нужна эта игра?
Может, мне нужен взрыв?
— Тебе полчаса на сборы, - уже деловым тоном командует Антон, поправляя воротник модной толстовки. Снова похож на мальчишку во всех этих потертостях, рваных принтах, шнурках и молниях. - Если очень голодная, то можно быстро позавтракать, но я бы лучше сходил в «Бифзавод». Ты должна попробовать тартар с трюфельным маслом.
— Тартар - это вроде сырое мясо? - отвечаю неуверенно, потому что не хочу обижать его восторженный вид своим не очень горячим желанием пихать в рот сырую говядину. Даже если она специально обработана и абсолютно безопасна.
— Сырое, красное и очень вкусное мясо, Очкарик. И ты его попробуешь. Я же обещал тебе ванильную романтичную хрень - вот, не жалуйся.
Я откидываю одеяло, спускаю ноги на пол, и Антон приподнимает бровь, глядя на мои толстые носки.
Краснею, кажется, снова вся и мгновенно, словно полили свекольным соком.
Несколько раз пытаюсь то поднять ноги и снова спрятать под одеяло, то опустить, а потом просто сдаюсь, потому что мой майор уже все равно громко хохочет.
— Да, - немного дуюсь, - у меня очень мерзнут ноги. Особенно пятки. Поэтому зимой и иногда осенью, и даже весной я сплю в толстых носках. Извини, что только что убила всю свою сексуальность.
— Это не очень похоже на носки, - пытается подавить смех Антон. - Это явно где-то на грани с валенками.
Верчу ногами так и эдак, вздыхаю и согласно киваю: да, что есть, то есть. Я купила несколько пар года три назад на ярмарке, и теперь, как только попадаются - беру еще, чтобы был железный запас даже на случай ядерной войны. Сверху они вязанные в красно-бело-синюю «елочку», а внутри - толстая подложка из начеса овечьей шерсти.
— Я всегда в таких дома сплю, - пытаюсь подавить смущение. - Потому что тепло и уютно, и даже если ногу из-под одеяла выставить - не холодно.
— Очкарик? - Антон смотрит на меня, наверное, целую длинную минуту, и я начинаю непроизвольно ерзать пятой точкой по простыне. - Ты и так дома. И мне по фигу, что тебе кажется, что что-то уютное и удобное может выглядеть не сексуально. Достаточно того, что я точно знаю, как ты выглядишь без всего этого. Хоть, конечно, ты настоящая капуста, блин.
Хорошо, что он уходит и не видит, как я - да когда же это кончится! - снова начинаю икать.
Глава двадцать вторая: Йен
— Это по-твоему елка? - Антон вопросительно смотрит на маленькое деревце, чуть выше колен, посаженое в простенький горшок. - Чем мы ее украсим? Двумя носовыми платками?
— Зато живое, и потом посадим его за домом, - пританцовываю вокруг ёлочки, словно туземец вокруг закл и нательного костра.
— Хорошая елка, молодой человек, - влезает продавщица, но под строгим взглядом моего мужа быстро переключает внимание на других покупателей.
— Очкарик, признавайся. - Антон скептически разглядывает облезлые веточки не то, чтобы свежего зеленого цвета. - Ты нарочно выбрала самую поганую?
Он знает меня лучше, чем я знаю сама себя.
От этого так тепло на душе, что весь сегодняшний день - и без того домашний, уютный и полностью наш - становится абсолютно идеальным.
— Если мы ее не купим, Антон, ее не купит никто. А дерево же не виновато, что оно не такое красивое и просто не успело вырасти. Какая разница, в конце концов, на чем будут висеть игрушки?
— Ага, на заборе, - кривится мой вездесущий скептик и тянется за кошельком. -Поверить не могу, что ведусь на эту ванильную хрень, женщина. Ты мне должна минет, имей ввиду. А будешь так провокационно краснеть - два минета. Подряд.
— Я вышла замуж за сексуально озабоченного монстра, - делаю вид, что ворчу.
Но мне так хорошо... Просто хорошо. Везде, даже, кажется, в ушных раковинах, как бы глупо и нелепо это не звучало.
— Ты вышла замуж за меня. - Антон берет в охапку деревце, которое нам на всякий случай завернули в бумагу и специальную сетку. - Это хуже.
— Не порти мне иллюзии медового месяца, невыносимый ты мужчина!
— Какой медовый месяц, женщина? Уже давно начались трудовыебудни. Мы переглядываемся.
Пытаемся сдержать смех и в унисон повторяем эти два слово - как одно, без пауз.
— Учти, Очкарик, - Антон отодвигает ёлочку так, чтобы она не встревала между нами, как строгая маменька со свечой, - выебудни мне просто пиздец, как нужны.
Я собираюсь сказать, что мне бы тоже не помешала парочка, но кто-то зовет меня по имени, и мне приходится взять паузу, чтобы понять - кто и откуда.
Антон кивает мне за спину.
Поворачиваюсь - и замечаю идущего к нам Вадика.
Выглядит он не очень: с темными кругами под глазами, щетиной, которой у него в жизни не было, немного заросшей прической, хоть одет как всегда аккуратно.
— Привет, - здоровается он. Когда протягивает Антону ладонь, смотрит на меня, как приклеенный. - Так и знал, что увижу тебя здесь. Еще бы Йени и не купила живую елку. Спорим, потом будут шары под покраску и сумасшедшие лекала для снежинок из салфеток?
Я натянуто улыбаюсь, потому что это звучит так, словно он нарочно пытается показать, как много обо мне знает.
— А еще разрисованные окна, - довольно сухо продолжает «список» мой майор. Вадим бросает взгляд в его сторону - и снова на меня.
Это слишком «громкий» игнор. Показательное «ты никто и тебя здесь нет».
Я прекрасно знаю этот взгляд
Очень часто он смотрел так на Сашу, еще когда мы с моим бывшим пытались строить отношения.