Марк не смог не отметить горькую иронию, проскользнувшую в бархатном голосе и, сделав маленький глоток, бросил виноватый взгляд на кудрявого брюнета. Маклафлин не удостоил его ответным взглядом. Вместо этого, он поднялся и прошел к большому телевизору с кучей дисков, сложенных рядом аккуратной стопкой.
— Не люблю сидеть в тишине. — Рори обернулся и улыбнулся Дарине. — Предлагаю продолжить наш обед под просмотр какого-нибудь хорошего мультика. Ты как, не против? — Девочка кивнула. — Тогда иди — выбирай. У меня здесь замечательная коллекция.
Малышка соскочила со стула, подошла к нему и с видом знатока принялась изучать предложенный ассортимент. Немного поколебавшись, она вытянула диск с «Золушкой» и вопросительно посмотрела на Рори.
— Отличный выбор, — согласился парень и повернулся к Волчонку, буравя его пронзительным взглядом. — Молодец, Дарина. «Золушка» то, что нужно. Это замечательная история о девушке, которая, несмотря на свое бедное происхождение и положение, не побоялась быть счастливой, отдав свое сердце прекрасному принцу. В отличие от некоторых, она не испугалась ни его любви, ни его богатства. Я предполагаю, что в ее хорошенькой головке не возникло даже намека на подобные глупые мысли.
Марк опустил глаза.
— Это всего лишь сказка…
— У этой сказки были все шансы воплотиться в жизнь, — сухо заявил Рори, вставляя диск, беря девочку за руку и возвращаясь к столу. Усадив Дарину на место, он опустился на стул и взял свой бокал. Немного помолчав, наблюдая за игрой крошечных пузырьков, он тихо сказал: — И я не стал бы утверждать, что эти шансы окончательно упущены… Ладно, давайте, что ли продолжать, иначе я сейчас слюной захлебнусь от этих запахов.
— Рори…
Маклафлин поднял руку, прерывая его.
— Предлагаю тебе сто раз подумать, прежде чем снова начать нести какую-нибудь сомнительную, горделивую, лично мне не интересную ахинею.
И Волчонок замолчал.
К концу обеда глаза Дарины начали слипаться. Она старательно терла их кулачком, с трудом фокусируя взгляд на экране телевизора, и, в конце концов, сдалась, жалобно посмотрев на брата.
— Рори, нам пора домой, — сказал Марк, беря сестру на руки. Малышка тут же прильнула к его груди и закрыла глаза. — Дарина устала.
— Мы могли бы остаться здесь до вечера или даже на ночь. Завтра все равно выходной, спешить некуда. — Волчонок отрицательно покачал головой и Рори вздохнул. — Как хочешь… Только придется немного обождать пока я приберу.
— Я помогу тебе.
— Расслабься, — буркнул в ответ Маклафлин. — У тебя все равно руки заняты.
Он быстро собрал грязную посуду, отнес в маленькую кухню, сложил в раковину и, включив воду, задумался. Он жалел о брошенных у дуба словах. Очень жалел. Потому что на самом деле, он так не думал. Он вовсе не спал, и все, что он чувствовал по отношению к Марку, не было сном. Наоборот, это было самое реальное, что происходило с ним в последнее время, наполняло его существование особым, доселе неведомым смыслом.
— Быстро же ты сдался, Рори, — пробормотал он себе под нос и тяжело вздохнул.
Наведя порядок, Рори вернулся в комнату, подошел к Марку и, взглянув на тихо сопящую девочку, не смог сдержать улыбки.
— И правда, она — ангел. — Он посмотрел в глаза Уилана. — Точно не останемся?.. Ну, ладно, тогда поехали.
Они проходили мимо загона, в котором неспешно прохаживались лошади, когда Марк взял Рори за руку и, немного придержав его, сказал:
— Спасибо тебе за все. Мне очень жаль, что я все испортил. Прости меня, Рори, но ты заслуживаешь гораздо лучшего.
Маклафлин не ответил. Он сжал руку Волчонка, а потом, поддавшись непреодолимому порыву, обнял.
— Ты тоже прости меня, — прошептал он в золотистые локоны, не удержавшись от искушения зарыться в них пальцами. Его рука скользнула по спине парня, нежно огладив, и застыла на его пояснице.
Марк тихо и судорожно вздохнул.
— Рори, нас могут увидеть…
— Плевать мне на это, — еле слышно ответил Маклафлин, отстранился и, больше не проронив ни слова, стремительным шагом направился к машине.
Томас Дойл стоял у окна, в пол-уха слушая недовольные указания уважаемого адвоката. На его заостренном, напоминающем крысиную мордочку, лице застыло сонное выражение, означающее крайнюю скуку. Тонкие музыкальные пальцы левой руки были засунуты в карман джинсов, правой он небрежно поигрывал швейцарским карманным ножиком. С полным безразличием он наблюдал за двумя красавцами-жеребцами, бродящими по большому открытому загону. Впрочем, даже если бы что-то и заинтересовало его, вряд ли бы это как-то отразилось в его глазах. Какие бы эмоции не обуревали подопечного Маклафлина-старшего, они никогда не отражались в пустых, почти бесцветных льдинках.
Он не боялся за свою шкуру — старый надутый индюк никуда не денется, приложит все усилия, чтобы уберечь его от тюрьмы. Из кожи вон вылезет, но добьется оправдательного приговора. Он был в этом уверен.
Великовозрастный мажор, Томас в свое время с горем пополам окончил школу бизнеса все в том же престижном Тринити-колледже и, как и Рори, послал все к черту. Но в отличие от Маклафлина-младшего, он ни дня не работал, предпочитая жить за счет своих родителей и абсолютно не заморачиваясь по этому поводу. И он не сомневался, что так будет и дальше. Его отец, Мартин Дойл, несмотря на то, что занимал довольно высокий государственный пост, был довольно мягким человеком, а в отношении единственного сына и вовсе — слабовольным. Он закрывал на все глаза: на его безделье, на связи довольно сомнительного рода и на его неоправданную, извращенную жестокость, которая начала проявляться еще в раннем детстве.
Маленькому Томасу доставляло огромное удовольствие поиздеваться над каким-нибудь беззащитным животным, а, что было еще лучше — над слабым, не имеющим возможности ответить, ребенком. Он мог толкнуть, ударить, подставить подножку, что угодно, лишь бы увидеть слезы страдания. Родители, которым постоянно приходилось выслушивать жалобы на поведение Томаса, в конце концов, решились отвести его к специалисту, с ужасом предположив у сына наличие психического расстройства. Но результаты обследования показали, что их сын здоров. Выходило, что жестокость была заложена в их ребенке самой природой, явившись просто частью его натуры, перебить которую не смогли ни угрозы, ни воспитательные беседы.
Но каким бы странным человеком ни был Томас Дойл, он не был глупцом. Повзрослев, он понял, что следует быть более осторожным, подходя к выбору своих жертв, ведь загреметь на нары из-за очередного «развлечения» не хотелось.
Он остановил свой выбор на незащищенной, легко уязвимой и бесправной категории людей — на проститутках. Но не на тех, которые опекались заботливыми сутенерами, а на одиночках. Неважно, кто это был — мужчина или женщина — после того, как он оставлял их в покое, они все одинаково молчали, вознося благодарные молитвы хотя бы за то, что остались живы и относительно целы. Дойл никогда никого из них серьезно не калечил. Он мог изнасиловать и избить, мог слегка порезать своим любимым ножиком. Не сильно, нанося лишь неглубокие царапины, чтобы просто увидеть маленькие рубиновые капли, выпустить их из-под покрывшейся пупырышками страха кожи. А мог даже не притронуться, просто сковав свою жертву и беззвучно наблюдая за ней, заставляя сотрясаться в животном страхе от непонимания и неизвестности. Томас издевался над ними, прекрасно зная, что никто из них не рискнет обратиться в полицию. Не потому, что там их вряд ли станут слушать, а потому что этот худощавый, жилистый человек наводил на них ужас: своим хладнокровием, своей странной манерой говорить нараспев, с придыханием, своими бесцветными гипнотизирующими глазами. Избавившись от него, они мечтали только об одном: никогда больше не встречаться с этим маньяком. Но он навсегда оставался в их памяти, вгрызаясь в нее намертво и продолжая преследовать в ночных кошмарах. В отличие от самого Дойла, вычеркивающего из памяти жертву, как только за ней закрывалась дверь, они никогда не забывали его.
Лишь однажды он ошибся в своем выборе. Молоденькая девушка, которую он принял за девицу легкого поведения, оказалась обычной студенткой, приехавшей в Дублин из какой-то глубинки. Наивная дурочка, чересчур вызывающе одетая для похода в клуб, привлекла его внимание своей непосредственностью и кажущейся легкодоступностью. Парочка комплиментов, парочка коктейлей и вскоре они оказались у него дома. Кто ж знал, что на следующий день перепуганная студенточка напишет заявление в полицию. Дойл был крайне удивлен и даже в какой-то мере испуган, но все обошлось. Друг семьи, Уильям Маклафлин, отмазал его. Потом последовала череда пьяных драк, зачинщиком которых стал тщедушный на вид Томас, и которые закончились для его «оппонентов» довольно неприятными ранениями, нанесенными, как следовало из протоколов полиции, «колюще-режущим предметом». И Уильям Маклафлин каждый раз его отмазывал.
Томас стоял у окна, уже больше не пытаясь вслушаться в слова адвоката. Все, что было необходимо, он уже запомнил и повторение одного и того же в сто первый раз считал пустой тратой времени. Ему было скучно. Щелкнув кнопкой раскладного ножика, он медленно провел лезвием по куцей щетине, чуть зажмурившись от прикосновения стальной прохлады. Да, Томас страстно любил ножи. И кровь, которую выпускала на свободу холодная, бесстрастная сталь.
Занудное бормотание Маклафлина-старшего было прервано трелью телефона его отца, с обреченным спокойствием слушающего своего старого друга. Мартин Дойл извинился и, нажав на прием, вышел из кабинета.
Томас снова щелкнул лезвием, убирая его, и уже собрался отвернуться от окна, когда заметил двух молодых людей, шагающих вдоль загона. Бесцветные глаза превратились в две узкие щелочки, впившись мертвым взглядом в золотоволосого парня, несущего на руках маленькую девочку. Дойл не поверил своим глазам — Волчонок! Единственная его жертва, о которой он не смог забыть, пусть и прошло уже больше года! Единственный, от кого у него напрочь снесло крышу, из-за кого он потерял над собой всякий контроль и, начав резвиться, остановиться уже не мог. Прекрасный ангел, покоривший своей красотой и очарованием. Слишком совершенный, но и слишком порочный, чтобы иметь право оставаться таким. Томас постарался это исправить, слегка подкорректировав идеальную внешность падшего ангела, но, к своему сожалению, так и не успев довести дело до конца.
Молодые люди остановились, взялись за руки и, сказав что-то друг другу, порывисто обнялись. Томас криво усмехнулся, скользя взглядом по покалеченному некогда телу. Эти объятия слабо напоминали дружеские — очень уж нежно прошлись руки брюнета по стройной спине Волчонка, прижимая к себе. А то, как молодой Маклафлин уткнулся носом в мягкие золотистые волосы, зарываясь в них пальцами, не оставило сомнений — ангел покорил и его…
«Тебе удалось спастись, Волчонок, но я вижу, что мой урок прошел для тебя даром. Ты все так же прекрасен и так же порочен. Ты продолжаешь соблазнять, малыш. И, дьявол! Как бы я хотел вновь заняться твоим исправлением. Ты так надолго исчез из моей жизни, но не из памяти, а теперь я снова тебя вижу, но могу упустить. — Томас задумчиво почесал подбородок. — Черт, как некстати это слушание! Папаша не выпустит меня из-под своего крылышка до его окончания, следя за каждым моим шагом. Хотя… кое-что я могу сделать прямо сейчас».
Кадык на худой, жилистой шее дернулся, а тонкие губы растянулись в почти незаметную ниточку.
— Томас, ты слушаешь меня? — Уильям раздраженно забарабанил по столу пальцами, возмущенный показным безразличием своего подопечного.
Дойл сдвинул в сторону штору и буквально ткнулся в стекло острым носом.
— Я не знал, что Рори здесь. Давно его не видел…
— Да, он приехал с другом покататься на лошадях… Томас!
— С «другом»? — Дойл тихо рассмеялся. — Мистер Маклафлин, давно у Рори этот «друг»?
— Не имею понятия. Он сказал, что не так давно встречается с ним.
Томас медленно развернулся к адвокату.
— Встречается? Интересно…
— Господи! — Уильям поднялся из-за стола и подошел к окну. — Дружит, Томас! Понятное дело — дружит!
— Но он сказал — встречается, так? Он именно так сказал?
— Я не понимаю, почему тебя это столь сильно заинтересовало, Томас. На твоем месте, я бы не стал отвлекаться ни на Рори, ни на этого молодого человека…
Дойл улыбнулся хищной акульей улыбкой и ткнул пальцем в окно.
— Дело в том, мистер Маклафлин, что я знаю этого парня. — Он многозначительно изогнул тонкую бровь. — Он — гей.
Уголок губ Уильяма дернулся.
— Ты… ты намекаешь на то, что мой сын…
Тихий шелест смеха и небрежное пожатие острых плеч.
— Я ни на что не намекаю. Рори — творческая личность, художник, к тому же, насколько помню, в основном — портретист. Все портретисты находятся в постоянном поиске новых лиц, а также, в чем я не сомневаюсь, новых… ощущений. Ничего удивительного, что он «подружился» с этим парнем. Ведь тот очень красив, вы не находите? Есть небольшие изъяны, но все же… — Дойл прикрыл глаза, будто вспоминая что-то, и хмыкнул, — Рори — и с Волчонком… никогда бы не подумал. Очень интересно…
Малафлин-старший смотрел на него, приподняв одну бровь.
— Потрудись объяснить, Томас, что означает это твое «очень интересно».
Дойл растянул губы в подобии улыбки и с сонным выражением на лице тихо произнес:
— Этот парень — проститутка. — Увидев недоумение в глазах адвоката, он прижал руку к груди и опустил глаза. — Боюсь, мистер Маклафлин, что должен огорчить вас — я уверен, что ваш сын занимается с ним не только написанием портретов. — Он снова повернулся к окну и взглянул на Марка. — Этот милый парень, так напоминающий ангела, умеет обольщать как никто другой. И доставлять массу удовольствия. Не бесплатно, конечно… Я думаю, что Рори уже достаточно потратился на него. Мальчик умеет вытягивать деньги. И знаете, мистер Маклафлин, на вашем месте я бы не оставил без внимания эту сомнительную «дружбу».
Рори припарковался и заглушил двигатель. Царившее всю дорогу молчание, разбавляемое мерным урчанием автомобильного сердца и звуками негромко играющей музыки, тут же навалилось на него всей своей тяжестью, почти придавив к рулю. Он повернулся к Марку, сидящему с такой же низко опущенной головой.
— Приехали…
Волчонок не шевельнулся. Только руки, лежащие на коленях, немного задрожали. Маклафлин скользнул по нему взглядом, вздохнул и, отлепившись от руля, обернулся назад. Дарина крепко спала, скрутившись калачиком и прижимаясь щекой к любимой кукле.
— Думаю, не стоит ее будить. Я возьму ее на руки, а ты бери сумки и иди, открывай двери. И, да — машину закрой, пожалуйста.
Марк молча кивнул.
Пока они поднимались на четвертый этаж, он пытался гнать от себя мысли о том, что не хочет отпускать Рори. Что он очень хотел бы, чтобы кудрявый брюнет остался, а он напек бы им с сестрой печенья (единственное, что умел печь, но и это не каждому дано), и они бы все втроем уселись на пол перед маленьким «кубиком» и посмотрели бы телешоу An Jig Gig. Сидели бы, лопали печенье, запивая привезенным из гостей сидром, а Дарина — теплым молоком, и любовались бы на великолепных танцоров, с невозмутимыми лицами выбивающих умопомрачительную чечетку. А потом…
«Не будет никакого «потом», — с тоской подумал Марк, открывая входную дверь и пропуская Рори с сестренкой на руках. Не будет, потому что он должен отпустить его. Навсегда. Больше никаких встреч.
Рори отнес девочку в ее комнату, уложил на постель, осторожно стянул туфельки и бережно прикрыл одеялом. Дарина пошевелилась, прижимая так и не выпущенную из рук игрушку, улыбнулась во сне и снова тихо засопела. Он постоял немного с нежностью глядя на нее и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Марк стоял у окна, обхватив себя за плечи и глядя на улицу.
— Я уложил ее и…
— Дай мне, пожалуйста, свой телефон, — перебил Волчонок.