– Ты не будешь об этом жалеть? – не очень уверенно спросил Гордон, но Кармен нежно потянула его за перегородку.
– Я буду жалеть, что мы потеряли целый день. Ведь завтра мы уже не сможем быть вместе, – прошептала она, касаясь губами его уха.
Он погладил ее по волосам.
– Тогда иди ко мне, – сказал он и сжал ее в объятиях.
Они забыли обо всем, целиком отдавшись любви, и та закружила их в своем водовороте, подняла на гребень высокой волны, и тогда ночь озарилась сияньем тысяч звезд. Кармен почувствовала себя такой легкой, что, казалось, могла взлететь. По ее телу расходились горячие круги, словно по воде, в которую бросили камень. Как постепенно успокаивается гладь воды, так и она успокоилась, вернулась на землю, и ей захотелось нежности и ласковых слов. Они стали мечтать о том времени, когда кончится война и люди снова будут сидеть в кафе, ходить в кино, смеяться.
– Ты хотела бы остаться здесь? – спросил он.
– Если ты будешь рядом, то да, – ответила она.
Послышалась далекая канонада, и Кармен инстинктивно прижалась к юноше.
– Не бойся, – обнимая ее, сказал Гордон, – скоро все кончится, и наступит совсем другая, прекрасная жизнь. Не зря же мы воюем.
Кармен улыбнулась.
Ей бы хотелось, сказала она, первый мирный день провести с ним у моря, вдвоем, только море, небо и они.
Когда она заснула, Гордон попытался вернуться мыслями к войне, к недавнему бою, но лежащая на его плече женщина звала его к морю, и он, засыпая, пошел за ней через густой виноградник, прислушиваясь к шороху волн и крикам белых чаек в ослепительно синем небе.
Убальдо Милкович, или командир Филин, добрался до затерянного в горах дома лишь на четвертые сутки; для Кармен и Гордона дни ожидания превратились в дни любви. Встреча с отцом вернула Кармен к жестокой действительности, к смерти матери. Она рассказала все, что знала, хотя знала совсем немного.
Только сейчас она поняла, как отец любил мать, как сильно был к ней привязан. Кармен смотрела на отца и не узнавала в нем того шутника, заводилу, рассказчика фантастических историй, которого знала с детства. Перед ней сидел серьезный мужественный человек, боец и командир, глубоко скорбевший о смерти своей верной подруги.
– Тебе надо как можно скорее возвращаться в Милан, – сказал он. – Здесь скоро будет жарко. И вообще, зря я велел тебя сюда привезти.
Кармен порывисто обняла его, вся еще во власти своей короткой любви. Убальдо Милкович не привык к такому бурному выражению чувств, дочь, сколько он помнил, всегда была с ним сдержанна.
– Что с тобой, доченька? – удивился он.
– Когда мы увидимся? – вопросом на вопрос ответила Кармен.
– Скоро, – заверил дочь Убальдо, – ты даже представить себе не можешь, как скоро.
Они провели вместе целый день. Успели съесть нехитрый обед, послушать, как играет на губной гармошке Гордон, и сфотографироваться американским фотоаппаратом. Убальдо Милкович успел догадаться, что произошло в его отсутствие между дочерью и партизаном Гордоном. Вечером Гордон проводил Кармен до Монтале.
– Меня зовут Армандо, – открылся он на прощание, и это признание было знаком любви, выражением безоговорочного доверия. – Армандо Дзани. Если ты захочешь, мы обязательно встретимся. Вот только кончится война…
Вдруг Кармен вспомнила мужа и детей и поняла, что между ней и Гордоном никогда больше ничего не будет.
– Как судьба сложится, – сказала она почти сухо, – может, и встретимся.
К горлу подступил комок, Кармен вскочила на велосипед и, не оглядываясь, поехала прочь от Гордона. В сумке, висевшей на руле, кроме хлеба с сыром, лежали губная гармошка и старая потрепанная книжка, роман Горького «Мать».
– Это самое ценное, что у меня есть, – сказал Гордон, вручая Кармен на прощание свои дары.
И вот теперь Кармен уезжала все дальше и дальше от своей неожиданной любви. Слезы застилали ей глаза, сердце ее разрывалось от горя.
Сегодня
Глава 1
На обратном пути Джулия несколько раз останавливалась, чтобы позвонить Гермесу. Его не было ни дома, ни в больнице, и никто не мог ответить ей, где он. Джулии это показалось странным. Обычно если не Эрсилия, то уж старшая сестра отделения всегда знала, где найти профессора Корсини.
Джулия начала беспокоиться, правда, больше за себя, чем за друга. С тех пор, как обнаружилась ее болезнь, душевное состояние Джулии все время менялось. Она то впадала в отчаяние, то в апатию, то смирялась с диагнозом, то отказывалась в него верить, обретала хоть ненадолго надежду. Все происходящее вокруг она воспринимала через призму своей болезни, обычные слова и поступки окружающих воспринимала с подозрением. Например, если она заставала Гермеса у телефона, ей казалось, что он обсуждает с одним из своих коллег ее здоровье, советуется насчет ее болезни. Джулия ехала по автостраде быстрее обычного, торопясь домой. «Наверняка, – успокаивала она себя, – в почтовом ящике лежит записка от Гермеса». Этот способ общения на уровне девятнадцатого века пока не подводил ее, но когда она, открыв ящик, ничего в нем не обнаружила, то пожалела, что не купила до сих пор телефон с автоответчиком.
Войдя в дом, она поняла, что Гермес утром не заезжал, – все оставалось в том же виде, как и перед ее отъездом в Модену. Бросив меховой жакет на кресло, стоящее у входа, она сняла сапоги и сунула ноги в теплые домашние туфли. Раздался телефонный звонок, и она схватила трубку, уверенная, что сейчас услышит голос Гермеса.
– Нет, это я, а не Гермес, – сказала на том конце провода Амбра – приходящая домработница Джулии.
– Я и тебя рада слышать, – ответила ей Джулия, которая всей душой была привязана к этой доброй и очень искренней женщине.
Они были ровесницами, но Амбра испытывала к Джулии не столько сестринские, сколько материнские чувства. Воинственная коммунистка, она всей душой была предана партии и безуспешно пыталась обратить Джулию в свою веру, приглашая на митинги и демонстрации. Своей семьи у нее не было, если не считать старенького отца, за которым она терпеливо ухаживала, и весь запас нерастраченной любви Амбра отдавала Джулии и Джорджо. Мальчика она любила, как родного сына, потому что помогала Джулии растить его с пеленок. Вечно что-то жующая толстуха, она была не по комплекции подвижной и живой. Всегда веселая, она умела заражать своей энергией окружающих.
– Я хотела узнать, как ты съездила, – сказала Амбра. – Да, чуть не забыла, в духовке тунец под соусом, разогрей и поешь. Ну что, перезахоронили твоего дедушку? Представляю, до чего это было торжественно! Как-никак знаменитый партизан.
– Да, очень торжественно. Все прошло хорошо. Спасибо за еду, ты мне не дашь умереть с голоду. Скажи, пока ты здесь была, никто не звонил?
– Никто. Ты ждала важного звонка?
– Нет, я так просто спросила. С наступающим тебя!
– Спасибо, Джулия! Тебе всего-всего хорошего, еще перезвонимся. – И Амбра повесила трубку.
Иногда Джулия не видела Гермеса целыми днями, но она знала, где его найти. Он мог звонить утром, когда был сломан телефон, Джулия не исключала такой возможности, однако от этого было не легче. Вроде бы сегодня и не понедельник, и не тринадцатое число, а день – хуже некуда. Как начался плохо, так и идет наперекосяк. Скорей бы уж он кончился, а с ним и этот год тоже.
Чтобы немного успокоиться, Джулия решила принять ванну. Горячая, приятно пахнущая бадусаном, вода доставила удовольствие, но успокоения не принесла. «Где ты, Гермес? – повторяла про себя Джулия как маленькая девочка, мечтая о том, чтобы он сейчас вошел в дом, и она бросилась бы в его объятия, ища защиты, тепла, любви. – Он должен вот-вот появиться, – твердила она, – он обещал, что Новый год мы встретим вместе».
Вытираясь после ванны, она задержала руку на груди, где выделялся еще свежий рубец; ей вдруг захотелось удостовериться, действительно ли под ним больше нет того твердого узелка, который Гермес обнаружил, когда они предавались любовным ласкам в парижской гостинице. Но пальцы, едва коснувшись рубца, сами отскочили в сторону – страх оказался сильней любопытства.
Нервы ее были напряжены до предела, в душе поднималось глупое отчаяние. Ей казалось, что она, как пойманная птица, бьется в силках. Почему-то вспомнились альбатрос Бодлера, черноголовка Пасколи из «Поверженного дуба», раненая ласточка, чайка, измазанная нефтью. Потом чередой пошли самые тяжелые воспоминания ее собственной жизни: смерть дедушки, аборт, крик Джорджо, упавшего с велосипеда, операция.
Ее мрачные мысли прервал телефонный звонок.
– Джулия, наконец-то! – Громкий голос подруги Габи болезненно отдавался в ушах. – Слушай, я тебе сейчас такое расскажу, ты упадешь!
– Может быть, в другой раз?
– Я что, не вовремя?
– Совсем не вовремя, – прямо ответила Джулия.
– Ну, знаешь! А еще лучшая подруга! – обиделась Габи. – Никакого сочувствия!
– Прости, но я сейчас действительно не в состоянии тебя слушать, – устало сказала Джулия и положила трубку.
Габи Габби, трижды замужняя, трижды разведенная, мать четверых детей, сексолог, директор консультационного центра по вопросам брака, ярая защитница свободной любви, трахалась (ее любимое словечко) направо и налево, объясняя это «страстью к коллекционированию мужиков». Потом она звонила Джулии и во всех подробностях описывала очередной «экземпляр». Чуть больше месяца назад она вызвала ее в кафе «Кова» на виа Монтенаполеоне, чтобы угостить капуччино и рассказать о последнем приключении.
Как давно это было, словно в другой жизни! Джулия смеялась, слушая сочный рассказ в манере Боккаччо.
– Тебе надо писать, – смеясь до слез, посоветовала она подруге, – твои книги будут настоящими бестселлерами.
Болезнь как водораздел прошла через ее жизнь. Теперь, вспоминая что-нибудь, Джулия не забывала подумать про себя: «это было до или это было после».
– Ну и накололась же я с этим Бертраном! – закричала в ту их встречу Габи на все кафе, едва Джулия появилась на пороге.
Благовоспитанные посетители с осуждением посмотрели в ее сторону.
Никого не замечая вокруг, она продолжала во весь голос:
– Ему тридцать четыре года, гонщик с десятилетним стажем, выступает за самые знаменитые конюшни. Он побывал и в «Вильямсе», и в «Брабхэме», и в «МакЛарене», и в «Феррари», второй раз женат, бабы от него кипятком писают.
Габи познакомилась с ним у приятелей и обалдела: прекрасный коллекционный экземпляр!
– Тебе удалось его заполучить? – с интересом спросила Джулия.
– Не перебивай, пожалуйста, сейчас все расскажу по порядку.
Небрежно распахнутое пальто из мягкой верблюжьей шерсти открывало молодую стройную фигуру. Не красавица в строгом смысле слова, Габи была необыкновенно привлекательна. Особенно хороши были волосы – длинные, густые, с изумительным медным отливом.
– Так вот, слушай, – забыв о своем капуччино, говорила Габи, сопровождая свой рассказ оживленной жестикуляцией, – я как глянула – вот это да! Начинаю охмурять. Вижу, объект проснулся, реагирует, еще немного, и брюки по швам лопнут. Ну да ладно, это все беллетристика, а дальше события развивались так: звонит он мне вдруг месяца через два и говорит, что будет в Милане и чтобы я приехала к нему в отель «Роза». Я быстренько подмываюсь и на всех парах туда.
Вхожу к нему в двухкомнатный люкс, а он по телефону говорит с менеджером «Феррари». Послал мне воздушный поцелуй и продолжает трепаться. Я прямым ходом в спальню – чего тянуть резину? Снимаю колготки и жду. Наконец входит. Ну, туда-сюда, начинаю его подогревать, ты знаешь, уж это я умею. А Бертран – куда он денется? – заводится все больше и больше. Только странное дело, почему-то не раздевается. Я на это сразу внимание обратила.
Короче говоря, оба мы уже горяченькие, и тут он расстегивает «молнию» на ширинке и достает свое приспособление, на вид, скажу я тебе, просто первосортное. Я предвкушаю, что сейчас он меня трахнет, а он, представь себе, корчит рожу вареной рыбы и начинает сосредоточенно мастурбировать. Я и ахнуть не успела, как он разрядил свой пулемет – такую очередь дал спермой, чуть в меня не попал, онанист несчастный! Нет, ты можешь себе такое представить? А потом заправил хозяйство в штаны как ни в чем не бывало и спрашивает: «Тебе понравилось?» Ты только подумай, а? Ничего себе пилот «Формулы-1»!
Джулия невольно улыбнулась, вспоминая забавную историю. А может, зря она не выслушала очередную исповедь подруги? Глядишь – отвлеклась бы немного.
Напряженно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон, не раздастся ли звонок в дверь, она накинула голубой халат и прошла в спальню. Там, перед зеркалом, боясь взглянуть на свою прооперированную грудь, она оделась, накрасилась, причесала волосы. Потом опустилась в гостиную ждать появления самого Гермеса или его звонка.
Чтобы убить время, Джулия включила телевизор. Передавали новости. Неожиданно она увидела во весь экран лицо своего друга: его полурастерянный, полурассерженный взгляд был устремлен прямо на нее. В наручниках, между двух карабинеров, как какой-то мафиозо, он выходил из дверей отделения полиции на улице Москова и шел к машине. Джулия подумала, что видит страшный сон, но голос комментатора не оставлял никаких сомнений: происходящее было явью.
«Сегодня в Милане, – доносился до ничего не понимающей Джулии бесстрастный голос диктора, – арестован известный хирург Гермес Корсини. Он обвиняется в профессиональной халатности и нарушении врачебной этики в корыстных целях. Сейчас вы видите, как арестованного перевозят в тюрьму Сан-Витторе».
Глава 2
– Обязательно было привозить меня сюда в наручниках? – раздраженно спросил Гермес Корсини сидящего напротив помощника прокурора.
– Закон есть закон, – ответил тот и положил на стол сухие ручки.
«Ничтожный тип, – подумал Гермес, – наверняка психопат. Рот маленький, безвольный, зато нос как паяльник, в пол-лица. Даю голову на отсечение, что руки у него всегда холодные. Судя по глазам навыкате, у него не в порядке щитовидная железа».
Секретарь был полной противоположностью своему начальнику. Здоровенный, цветущего вида молодой человек, он наверняка не страдал от плохого пищеварения. Печатая протокол допроса, он время от времени поворачивал голову и поглядывал на арестованного с нескрываемым интересом – ему не часто приходилось видеть таких знаменитых людей в этой комнате с зарешеченными окнами.
Из-за отсутствия в городе личного адвоката профессора Елены Диониси на допросе присутствовал ее ближайший помощник, молодой, энергичного вида юрист с умным цепким взглядом.
Закончив с формальностями, помощник прокурора начал допрос:
– Вы подтверждаете, что получили два миллиона лир от родственников одного своего пациента за госпитализацию вне очереди и за операцию? – спросил помощник прокурора, откровенно демонстрируя явную неприязнь к меди– цинскому светилу, который, он был в этом убежден, все равно выйдет сухим из воды.
– Не будете ли вы любезны назвать фамилию этого моего пациента?
Невозмутимое спокойствие Гермеса привело помощника прокурора в бешенство. Он сделал над собой видимое усилие, чтобы сдержаться.
– Вашего пациента звали Камилло Лева. Я говорю звали, потому что он умер. Его отец обвиняет вас в его смерти.
– Почему меня?
– Потому что вы отказывались его повторно оперировать. И когда он попал к другому хирургу, было уже слишком поздно.
– Не могли бы вы напомнить мне мотивацию моего отказа? – снова задал вопрос Гермес, начиная припоминать эту трагическую историю.
– Извольте. У отца не было средств. Вам не платят – вы не оперируете, верно? – В глазах помощника прокурора промелькнуло презрение к врачу, который наживается на несчастье своих пациентов.
Теперь Гермес все вспомнил. Да, мальчика звали Камилло Лева. Ему было девять лет. Трогательный, с обезоруживающей ласковой улыбкой, он, называя его по имени, спрашивал: «Гермес, я буду снова кататься на велосипеде?» – «Будешь», – обещал ему Корсини после операции, хотя диагноз был неутешительный: остеосаркома колена с метастазами в легкие. Ампутировать ногу, как это принято при костной саркоме в мировой практике, он не решился. Зачем калечить ребенка, если у него уже метастазы в легких? Он ограничился удалением опухоли, понимая, что в любом случае мальчика может спасти лишь чудо.