Но ничего не будет, потому что Кай мягко накрывает моё полуголое тело пледом и выходит вон. Как только мои уши фиксируют едва слышный щелчок закрывшейся двери, руки с остервенением сбрасывают бережно расправленный другими руками плед.
А в ушах звенит: «мне жаль, что тебе пришлось это пережить».
Решаю пару часов поспать и выставляю будильник, потому что в три часа дня у меня урок рисования в студии. В студии, где преподаёт уроки живописи Ансель – парень из моего туманного и почти забытого прошлого.
Сон неумолимо накрывает сознание, отодвигая размышления о том, подпустила бы я к себе мужа, прояви он сексуальный интерес, или нет. Ответ так и не нашёлся.
Глава 13. Уроки
Он имеет привычку неслышно подходить сзади, незаметно подкрадываться и смотреть. И ты сидишь, забыв обо всём, провалившись в процесс, растворившись в штрихах и линиях, слепо ведомый собственным изменчивым воображением, творишь и не замечаешь, как за тобой наблюдают. Я каждый раз вздрагиваю, обнаруживая тень за своей спиной, напрягаюсь, теряю настрой, а затем подолгу не могу его поймать.
Сегодня крайне непростой урок – обнажённая натура. Девушка модель – скорее всего, наркоманка. А впрочем, кто их сейчас разберёт? Нужно признать, тем не менее, что Ансель задаёт нам непростые задачки, каждый раз заставляя не просто расти, а совершать рывок на пределе возможностей.
Да, я узнала его сразу как вошла в эту студию. Семь лет его изменили, но главное осталось – странность во взгляде и молодость. Мы повзрослели оба, но он всё ещё намного младше меня.
Худое астеничное тело девицы разрисовано татуировками, продырявлено везде, где можно и где нельзя – пирсинг в носу, в двух местах на нижней губе, над правой бровью, в сосках, пупке и даже на гениталиях, которые закрыты в той позе, которую задумал Ансель, но свободно видны каждый раз, как наша модель нечаянно раздвинет ноги, а затем, словно опомнившись, сомкнёт их вновь.
Моя проблема – грудь, в сравнении со всем прочим она выглядит топорно, даже мультяшно. Мне удалось довольно хорошо прорисовать волосы и голову девушки, вернее, её профиль, вполне точно передать черты лица и рисунок татуировки на выбритой части от виска к шее, и даже каким-то чудом соблюсти пропорции плеча и предплечья, правильно выделить тенью ключицу, но вот грудь…
Рука Анселя впервые касается моей, чтобы направить мой карандаш туда, где ему место – к соску. Мои труды создали почти бесцветную ореолу, неживую, искусственную. Ансель надавливает на мои пальцы, заставляя грифель оставлять более плотный след, выделяя неровности, перенося на бумагу физическую неидеальность. На моих глазах недоработанная деталь приобретает выпуклость, цвет, насыщенность, соответствующие оригиналу, теперь сосок выглядит живым и… сексуальным. Он не растворён на окружности груди, как было у меня, а завершает её острую форму, становясь продолжением.
Теперь женщина на моём полотне выглядит возбуждённой, я бросаю взгляд на модель и только в этот момент осознаю, что происходит с девушкой. Она не только зарабатывает, позируя неумёхам, вроде меня, но и испытывает сексуальное удовольствие от десятков взглядов, полирующих её неординарное тело.
Тем временем, Ансель добавляет последние штрихи – небольшие выпуклости по краю ареолы – те места, где вероятнее всего, должны расти волоски.
– Истинная красота в деталях, – сообщает мне шёпотом, обжигая ухо и шею дыханием.
Ансель отпускает мою руку, и я со стыдом обнаруживаю, что хотела бы вернуть её обратно. Почти сразу маэстро приносит модели шёлковый халат, заботливо набрасывает на плечи и предлагает:
– Не хочешь передохнуть?
Та расплывается в улыбке и смотрит на Анселя не просто с интересом, а так, словно между ними что-то есть или, по крайней мере, когда-то было.
– Спасибо, Анс! Я бы не отказалась от сигареты и чашечки кофе, составишь компанию? – она поднимается, запахивая на своей ненормально тонкой талии халат и не отрывая от Анселя глаз. И не одна она: мои одногруппницы азиатки словно устроили соревнования по искусству флирта, а у меня беспроглядный недопуск.
– Ну разумеется! Как минимум, я обязан сварить тебе кофе! – отвечает главный петух нашего курятника.
Девица уверенным шагом направляется к двери, ведущей в комнату, из которой Ансель раньше выносил кое-что из своего личного художественного инвентаря или же появлялся с чашкой кофе в руках – скорее всего, там помещение, предназначенное для его отдыха.
– Продолжим через пятнадцать минут! – объявляет. – Для новичков: в холле и на втором этаже здания есть ресторанный дворик, там же найдёте Старбакс и Тим Хортонс. Отдохните, как следует, перед последним рывком!
С этими словами Ансель исчезает за дверью своей подсобки вместе с моделью. Я оторопело смотрю им вслед, пробуя на вкус неожиданно пакостное чувство, похожее на ревность.
Стыдно это признавать, но именно сегодня я хотела бы оказаться на месте татуированной девицы. За месяц наших художественных сеансов молодой человек из моего прошлого ни разу не предпринял попытки приблизиться ко мне на расстояние большее, нежели то, которое положено ученику и учителю. Однако в его взгляде всегда есть даже не намёк, а призыв – он как будто зовёт, но на этот раз хочет, чтобы первый шаг сделала я.
А для меня это нечто из области фантастики: я принадлежу к числу тех женщин, опыт флирта которых однажды начался и закончился на человеке, ставшим и являющимся по сей день мужем. Иными словами, даже если бы мне захотелось сделать этот шаг, я попросту не знаю, каким он должен быть.
Глава 14. Не мой день
Тим Хортонс я с некоторых пор ненавижу, поэтому моим единственным выбором оказывается Старбакс. К тому моменту, когда я, выстояв очередь сперва в кофейню, а за ней в лифт, возвращаюсь в студию, натурщица уже сидит на своём месте и позирует будущим художникам.
Стараясь не шуметь, я открываю стеклянную дверь студии и тут же наталкиваюсь на недовольный взгляд маэстро. Он ничего мне не говорит, возвращает своё внимание молодой азиатке, объясняя ей, как исправить ошибки и не допустить их вновь.
Обычно я впускаю опоздавших студентов на свои лекции, но всегда делаю замечание, поэтому молчание Анселя вносит ещё больший резонанс в моё восприятие происходящего. Смотрю на часы: я опоздала на двадцать семь минут, и у меня осталось меньше часа, чтобы закончить свою версию портрета обнаженной натуры. Я смотрю на изображение и не знаю, плакать или смеяться, потому что художник из меня безобразнейший. Это более чем очевидно теперь, когда во всей мазне только одна грудь модели выглядит так, как должна выглядеть, а всё остальное…
Я понимаю, что больше ничего сделать сегодня уже не смогу. Сворачиваю свою работу и, не раздумывая, отправляю в мусорное ведро. Мои одногруппницы–недохудожницы смотрят на всё это ошалевшими глазами, пребывая в шоке от подобной дерзости, и только лицо преподавателя выражает невозмутимое спокойствие:
– Прошу прощения, сегодня не мой день, – заявляю почти с вызовом. – В следующий раз, может быть, получится лучше.
На уроках рисования настоял мой терапевт. Я долго упиралась, но, в конце концов, сдалась, не выдержав напора её профессиональных доводов. Все дело в том, что я, в некотором роде, ненавижу кисти, краски, грифели разной плотности и твердости, бумагу и холсты, потому что единственный в мире человек, вызывающий у меня пугающе стойкую неприязнь был и остаётся художницей.
Дженна. Её так называемые работы повсюду: едва ли не в каждом помещении в офисе моего супруга, в доме его матери, даже в нашем доме до того момента, как я, не выдержав, сняла их и скинула в чулан. Ещё и тряпкой завесила, чтобы не видеть.
– Посмотри, как это прекрасно! Не верится, что подобное может быть создано всего лишь рукой человека, пальцами, умеющими держать карандаш! – восхищался мой супруг очередным творением своей соратницы.
– Угу, – соглашалась я, ведь моя личность выше мещанства, ревности, я «над» этим. Этим всем.
Но огонь в глазах мужа, благоговейно разглядывающего контуры рисунков, выжигал огромные болючие раны в той части меня, которая ответственна за любовь и нежность.
Но всё это было до того момента. А после него, потеряло всякую важность, перестало нести в себе хоть какой-нибудь повод для мысли или эмоциональный заряд – моя душа погрузилась в отрицание и… оторвалась от земли. Кай держал меня за ноги, чтобы не улетела, а мне, так рьяно стремящейся туда, повыше, где не так болит, было совершенно не важно, кто на него смотрит, на кого смотрит он, и чем, вообще, он занят в любое свободное от работы время.
Кстати о времени. Противная во всех отношениях Дженна вполне себе могла и всё ещё может быть не единственным развлечением моего мужа. Отсутствие подозрений и предчувствий в моём сердце и голове основывалось на том факте, что нерабочее время моего супруга было совершенно для меня прозрачно – он проводил его со мной. Утро – вместе. Ланч, чаще всего, тоже, если только у него не был запланирован деловой обед. Вечер, начиная с четырёх часов – тоже вместе. Я даже не водила машину – не было надобности: супруг и отвозил, и забирал, и доставлял, куда нужно. В таком режиме обнаружить пятно ничем незагруженного времени супруга и подвергнуть его подозрениям, рассмотреть через лупу возможностей и вероятных сценариев практически нереально. Ланч – вот он секретный, тщательно закомуфлированный лаз. Ведь я даже никогда не интересовалась, с кем обедает мой супруг и с какой целью, если день бывал объявлен свободным друг от друга в рамках ланча. Я даже радовалась возможности уединиться, поскольку тотальный контроль и вечное присутствие мужа утомляли. И даже раздражали.
Сейчас же в моём распоряжении полнейшая свобода – теперь у нас всё порознь, абсолютно всё, даже ложе. Жаль только, что у моей новенькой едва приобретённой свободы оказался привкус горечи и зловонный дух предательства.
Ансель настигает меня у лифта, и что странно – я почувствовала его немое присутствие, будучи повёрнутой к холлу спиной.
Глава 15. Приглашение
– Я Вас чем-то обидел?
Голос у него негромкий и… какой-то ласковый. Даже чересчур мягкий, неуместно кроткий.
– Что Вы, нет! Ни в коем случае не принимайте на свой счёт – просто день не задался.
Я разворачиваюсь к нему лицом, и вот теперь мы впервые за последние семь лет стоим рядом, лицом к лицу и в полный рост… Он что ли подрос? После двадцати же вроде растут только носы и уши, но чтобы ноги, торс и руки…
– Мне показалось, я причастен.
Нет, это не голос учителя или просто обеспокоенного неловкостью ситуации мужчины – такой интонацией заговаривают болезни. Стыдобище, но мне, взрослой тётке, вновь тяжело выдержать его взгляд. Вопиющий факт: при всех парадоксах и коллапсах моей нынешней памяти я до мельчайших деталей помню нашу последнюю встречу на крыше колледжа. Вот точно так же тогда ни опыт, ни возрастной апломб не могли мне помочь выдержать напор молодого и только вышедшего на сексуальный рынок самца.
Я до сих пор не понимаю, как с такой энергией он оказался художником. Такие, как Ансель, обычно превращаются в зубастых дельцов, ну, в крайнем случае – мегапопулярных рок-музыкантов. Редкий человек рождается с подобной мощью. Ансель немногословен, но это лишь добавляет ему шарма и загадочности.
– В эту пятницу в группе запланирован небольшой выезд, вы присоединитесь?
– Что за выезд?
– Небольшая экспозиция молодой, но перспективной художницы. После – недолгая вечеринка.
– И что, прямо вся группа идёт?
– Не вся. Но я очень рекомендовал бы посещать подобные мероприятия.
– Почему?
– По многим причинам. Первая и главная – развитие эстетического вкуса, знакомство с новыми техниками и стилями, направлениями в живописи. Вторая – просто нечто новое в вашем времяпровождении.
– Считаете своим долгом приобщение к искусству деревяшки вроде меня?
Его лицо мгновенно изображает недоумение, но я улавливаю и нотки ожесточения тоже:
– Нет. Леди, вроде Вас, более чем знакомы с искусством и выставочными залами – мне это известно. Но то, что я Вам предлагаю, здорово отличается.
– Чем же?
– Обстановкой – раз. Публикой – два. Душой – три.
Меня удивляет его настойчивость. Памятуя о нашей последней встрече, я склонна ожидать от Анселя разворот на сто восемьдесят градусов, как результат на мою резкость, откровенно тяготеющую к хамству, но никак не уговоры. Он не тот человек, который позволит хоть малейшее проявление неуважения к себе – это попросту не вписывается в его темперамент.
Мне нечего ему возразить, кроме того, что я чувствую себя куклой в вагонетке, летящей по оборванным путям – падение неизбежно. Не важно, какие у меня мотивы, но здравый смысл и достоинство пока сильнее – не прогибаться, не уподобляться, не терять человеческое лицо. Предрасположенность обстоятельств в их совокупности меня не пугает, нет – она порождает волну упрямого сопротивления. И именно оно – причина моего неожиданного выпада в адрес действительно ничем меня не обидевшего Анселя.
Я поднимаю правую руку к лицу, потому что ношу обручальное кольцо именно на правой, и задумчиво трогаю свой подбородок:
– Неожиданный поворот. Все три составляющие заманчивы, не скрою.
При виде кольца его глаза сощуриваются и, несмотря на карамельный оттенок, почему-то начинают отдавать медью.
Я жду последнего его аргумента, достаточно веского, чтобы нанести сокрушающий удар по моему сопротивлению. Но Ансель молчит, немного запрокинув голову, засунув руки в карманы, неосознанно приняв позицию брутального самца.
Мда. Кольцо оказалось действеннее хамства.
– Хорошо. Я подумаю, – обрубаю наш разговор, потому что лифт уже секунд пять, как распахнул свои двери и вот–вот плюнет на мешкающего пассажира, то есть меня.
Мы расходимся, не прощаясь, и это знаменательно – между мной и преподавателем живописи выстроилась схема противостояния, что мне на руку – я действительно не желаю падать.
Кто бы что ни говорил.
Глава 16. Вернисаж
В отражении почти бесконечного зеркала моей ванной на меня устало смотрит когда-то красивая, но теперь уже сорокалетняя, медленно, но верно увядающая женщина.
На лбу едва заметные, но всё же морщины, под глазами неровности, намекающие на будущие мешки. Над бровью пигментное пятно, а губы… почему вы стали меньше, губы?
Господи, молодость! Куда же ты так торопишься? Я ненавижу седые волосы: выискиваю и остервенело деру – сегодня две, завтра три, послезавтра пять. Мне нельзя их оставлять – я брюнетка от рождения.
Зеркало хочется разбить, избавиться как от раздражителя, безжалостно напоминающего о неотвратимом. «Сегодня я младше, чем завтра» – любит повторять моя дорогая подруга, ведь слово «молодость» уже давно находится в разделе «Табу».
На сегодняшний день в моём далеко не плотном графике запланирован вернисаж с особой «атмосферой», «публикой» и «душой». И я отлично знаю, и ОН отлично знает, чем именно для нас обоих закончится это мероприятие.
Всё не было бы так печально, если бы я имела хоть малейшее представление о том, что это будет за событие, и как мне наряжаться. Дерзкая мысль о джинсах и футболке быстро сдаётся натиску разума и я, не мудрствуя лукаво, хватаю первое попавшееся не слишком вычурное и блестящее платье-футляр. Единственный его козырь – цвет, он стальной. Ну и… вырез. Глубокий остроконечный вырез – это всё, что я могу сказать о своей одежде. Женщина, открывающая свою грудь так глубоко, делает мужчине приглашение.
Ни кудрей, ни гривы до поясницы или, того и гляди, пониже её – у меня самые обычные естественно чёрные и до безобразия прямые волосы. Единственное, что делает меня похожей на мало-мальски привлекательную женщину – это брови. Они в меру широкие, прямые и ровные – опять же от рождения, и как, в принципе, у любой бразилианки по происхождению.
Я крашу свой рот в цвет крови. Стойкая помада на моих и без того выдающихся губах не говорит, нет, она вопит о преступлении. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее, просит остановиться, но моё решение уже принято.