На следующий день после бала, когда мы с дядюшкой собирались в Даммен к мастеру Треду за новой одеждой, его милость постучался в мою дверь. Без долгих предисловий, барон поманил нас с его сиятельством за собой. Заинтригованные, мы вышли в коридор и увидели Гарда на пороге других покоев, находившихся напротив моих. Оттуда доносились звуки рыданий.
— Что случилось? — воскликнула я, бросившись к Керстин, чье лицо было красным и опухшим от пролитых слез.
— Ваша милость, — чеканно произнес Гард, и Керсти истерично выпалила:
— Простите меня! — после обернулась к Фьеру: — Вы теперь довольны?
Всё еще не понимая, что происходит, я присела перед подругой, взяла ее за руки и спросила?
— Что случилось, Керсти? Отчего эта истерика?
Она не ответила, только выдернула руки и, встав с кушетки, на которой сидела, отошла к окну. Нахмурившись, я обернулась к барону и увидела. Мои платья! Они были свалены в угол, прямо на пол! Стремительно обернувшись, я устремила на Керстин вопросительный взгляд.
— Это вы? Это вы выкрали мои платья? — холодно спросила я.
Баронесса Вендит только шмыгнула носом, но не удостоила меня ответом, зато не стал отмалчиваться Фьер.
— Ее милость в своей непревзойденной глупости решила так нанести удар своей сопернице, которую она сама себе выдумала, — язвительно произнес барон. — Я еще на балу заметил чересчур злорадную ухмылку, когда спросил о вас. Это вызвало оторопь, но я решил, что это обычная человеческая подлость. Признаться, в тот момент я ощутил дикое разочарование… — За его спиной надрывно всхлипнула Керстин, но не посмела перебить. И Гард продолжил: — Некие подозрения появились позже, когда вы, Шанриз, нашли выход и явились на бал, да еще и в высочайшем сопровождении. Фраза, оброненная баронессой Вендит, заставила меня задуматься.
— Какая фраза? — спросил граф Доло, смотревший на его милость.
— Наша скромная и милая Керстин с неожиданной злобой прошипела, что остановить баронессу Тенерис могут только забитые наглухо двери. — Я снова смотрела на бывшую подругу, с которой, казалось, мы выяснили, что на барона Гарда я видов не имею. Но еще оставалась надежда, что девушку кто-то сбил с пути, внушил ей дурные мысли. — Мне не терпелось разобраться, и я вернулся во дворец, растолкал своего камердинера и велел понаблюдать за комнатой баронессы Вендит. Камердинер доложил мне сразу же, как только увидел, как служанка выносит из комнат баронессы платья. К сожалению, нам удалось спасти лишь часть одежд, вторая часть была сожжена в печи для мусора. После этого мы побеседовали с ее милостью. У меня была надежда, что наивную глупышку кто-то убедил или вынудил это сделать, но оказалось, что кража – это только ее идея. Дождавшись, когда ваша, Шанриз, служанка уйдет из покоев, баронесса не погнушалась не только отправить свою прислугу, но и лично поучаствовать в мерзком и низком деле. И к моему прискорбию, баронесса Вендит досадует лишь на то, что ее воровство вскрылось.
— Я же извинилась! — выкрикнула Керстин.
— Вам не передо мной надо извиняться, а перед девушкой, доверявшей вам и почитавшей подругой. Но в своей глупости и слепоте вы не узрели очевидного – вам некого и не к кому ревновать. Вы не нужны мне, Керстин, и надежды на то, что это изменится, нет. И вам не к кому ревновать, потому что к баронессе Тенерис я испытываю дружеские чувства. И если бы вы не преследовали цели затащить меня в храм, то и с вами мы могли бы не менее мило общаться.
— Зачем вы так? — со страданием спросила Керсти. — Зачем говорите это при всех? Зачем унижаете?
— Наедине мы с вами уже объяснялись и не раз, — сухо ответил Гард. — Что до унижения, то вы настолько пали, что уже не сможете подняться. Вы – воровка и предательница, ваша милость, и унизительней этого уже ничего быть не может. — Он посмотрел на меня и продолжил: — Ваше дело, Шанриз, как вы поступите с этой девушкой, но я замалчивать не стану.
Фьер коротко поклонился нам с дядюшкой, полностью игнорируя Керстин, и вышел из ее комнат. А я не знала, что сказать и что сделать. Во-первых, я не ожидала подобной выходки от баронессы Вендит. Мне казалось, что большего, чем надуться и разговаривать со мной сквозь зубы, она не сделает, потому что и вправду казалось милой скромницей, когда переставала строить из себя женщину, умудренную жизненным опытом. А во-вторых… Во-вторых, возможно, именно в эту минуту государь отчитывает сестрицу не только за ее грубость, но и за преступление, к которому принцесса не имела никакого отношения. И вот тут действительно было непонятно, что делать. Бежать и говорить, что виновник найден, или же промолчать и сделать вид, что мне ничего неизвестно, а платья просто подкинули утром под дверь?
— Боги, — прошептала я, прижав к щекам ладони. — Что же теперь будет?
И пока я пребывала в растерянности, дядюшка приказал служанке Керстин отнести мои платья туда, откуда их взяли. После подошел ко мне и накрыл плечо ладонью:
— Идемте, дитя мое, нам здесь уже нечего делать. Что-то выяснять с этой девушкой, будет ниже вашего достоинства.
Рассеянно кивнув, я развернулась в сторону двери, и когда уже почти вышла, в руку мою вцепилась бывшая подруга.
— Прошу, прошу вас, Шанриз, — с мольбой заговорила она, стараясь не кривиться от рыданий, — помогите мне. Если барон скажет ее светлости, она прогонит меня. Заступитесь, умоляю!
— Это уж и вовсе верх бесстыдства, — раздраженно произнес граф Доло. — Вы просите у баронессы заступничества, даже не раскаявшись в содеянном? Мало того, что вы так низко поступили с ней, так теперь еще и ищите защиты у жертвы. Уму непостижимо!
— Простите же меня! — воскликнула Керстин. — Простите! Я была не в себе, я раскаиваюсь, — с плаксивыми нотками продолжила она. — Ну, пожалуйста, я прошу вас, Шанриз, вы же добрая… Прошу! — выкрикнула Керсти, и я выдернула руку.
— Мне надо подумать, — ответила я. — Сначала мне надо подумать.
Его сиятельство закрыл меня собой, так отодвинув Керсти и не позволив ей преследовать нас. И пока Тальма, причитая и возмущаясь, крутилась вокруг моих вернувшихся нарядов, мы с его сиятельством ушли в спальню. Мне требовалось высказаться и выслушать его мнение и совет.
— Дядюшка, что делать? — спросила я, глядя на него в растерянности.
— Неужто вы хотите и вправду простить воровку и заступиться за нее? — изумился его сиятельство.
— Да причем тут Керстин? — возмутилась я. — Я об ином вам толкую. Государь, как и мы все, посчитал виновной в краже платьев свою сестру. Если он и вправду будет ее отчитывать, то обидит несправедливым обвинением…
— Вы переживаете о принцессе?
— Пф, — отмахнувшись, фыркнула я. — Менее всего я склонна переживать о невоспитанной особе, даже если она королевских кровей. Но если вскроется, кто совершил кражу, то придется извиниться за подозрения. Ее светлость сразу же после известия о краже отправилась к племяннице, и у них разразился жуткий скандал. И что же? Всем нам идти на поклон к Селии? Я не хочу извиняться! Не хочу кланяться ей после того, как она оскорбляла меня и хлестала по щекам. И тогда может к лучшему скрыть преступление Керстин, чтобы избежать унизительной просьбы прощения?
Граф в задумчивости сложил губы бантиком и прошелся по спальне, остановился у окна, после уселся на подоконник и, вытянув ноги, заговорил:
— Я понимаю ваши переживания. Меня, признаться, тоже коробит мысль об извинениях перед человеком, оскорбившем вас. Скажите, вы называли Ее Высочество в разговоре с государем, как лицо причастное к краже?
— Нет, — подумав, уверенно ответила я. — Мы даже особо не говорили о платьях.
— А ее светлости?
— Нет, я только сказала ей, что мои платья исчезли, и мне не в чем идти на бал. Она сама сделала вывод и отправилась к племяннице.
— Ну, вот и всё, дорогая, вас обвинить не в чем, — развел руками его сиятельство. — Если кто-то и обвинил Селию, то сделал это по собственному почину. Вы лишь объявили о пропаже своего гардероба и, стало быть, извиняться не за что. К тому же барон Гард объявил о нежелании скрывать проделку баронессы Вендит, а значит, уже в эту минуту мог доложить о виновнике кражи ее светлости. Положимся на нее и ее решение. Не думаю, что герцогиня горит желанием извиняться перед принцессой. Она сама разберется с воровкой, и если простит, то вы сделаете свои выводы и более не подпустите к себе бесчестного человека.
Я улыбнулась и подошла к его сиятельству. После присела рядом и положила голову ему на плечо.
— Как же хорошо, что вы у меня есть, дядюшка, — умиротворенно вздохнув, сказала я.
— У ваших родителей не было ни малейшего шанса устоять перед вами, дитя мое. Теперь мне понятно, как вы смогли столько времени вить из них веревки и скрывать свои шалости, — хмыкнул граф. — Даже я таю от этих милых жестов, — я лишь улыбнулась в ответ.
Дядюшка был пав, герцогиня приняла решение без огласки. Керстин отослали от Двора, лишив доверия и благоволения.
— Я не покровительствую воровкам, — высказалась ее светлость в лицо рыдающей Керстин. — Не желаю переживать о своих драгоценностях и платьях, если вам взбредет в голову, что я обидела вас.
Впрочем, причиной покинуть герцогиню стало собственное желание баронессы, что не испортило ей будущего, но стало объяснением для всех остальных, даже для свиты ее светлости. Об истинной причине знали только несколько человек: сама герцогиня, барон Гард и мы с его сиятельством. Заступаться за баронессу Вендит я не стала. Иметь под боком человека озлобленного на меня было лишним. Керсти показала еще при разбирательстве, что не раскаивается и прощение просила лишь из желания остаться в своей должности, а значит, и в дальнейшем можно ждать от нее пакостей. А мне пакостников хватало и без бывшей подруги.
Что говорил своей сестре государь, было для нас тайной, как и в случае с Керстин, никто не придавал семейный скандал огласке. Сама принцесса ходила мимо тетушки и ее свиты с каменным выражением на лице, сцеживала сквозь зубы приветствие, и на меня не взглянула ни разу. Никто не извинялся перед ней, и сама Селия не требовала признать от нас лживый навет. Возможно, история с моим платьями и не всплывала в их разговоре с венценосным братом, все-таки и сам Его Величество не акцентировал на этом внимания. Ему хватило вмешательства сестры в его дела и угроз Ее Высочества. Впрочем, дальше была холодность короля в отношении меня, и в глазах свиты принцессы появилась насмешка. Может быть, она и удовлетворилась отстраненностью брата. В любом случая, меня такое положение дел вполне устраивало.
Так и прошли эти полторы недели. Моя жизнь в королевской резиденции протекала без новых всплесков, даже герцог Ришем не пытался нарушить мой покой, будто утеря мной королевского внимания успокоила и его. И свое свободное время, когда не служила герцогине и не искала дружбы нужных мне людей, я проводила в компании дядюшки, с которым мы очень сблизились за прошедшие месяцы или барона Гарда.
Наверное, если бы я хотела жизни обычной женщины, то мечтала бы о муже, похожем на его милость. Нет, я не была увлечена им, но могла понять Керстин. В этом мужчине было столько искрящейся энергии, столько завораживающей жажды жизни, что это не могло не впечатлить. Наверное, он чувствовал во мне родственную душу, потому что использовал всякую возможность остановиться и немного поболтать, или же охотно откликался на мое предложение прогуляться, будь то прогулка верхом или пешая. В моих наблюдениях за бароном, когда он был со мной, и когда был среди придворных или в обществе баронессы, я пришла к выводу, что в моем обществе он отдыхает. Не паясничает, а просто получает удовольствие от пикировок или простой беседы.
А еще были наши тренировки. Впрочем, кое-какие навыки у меня были, потому с барьерами я уже справлялась сносно, но, как выразился Фьер, любой навык требует закрепление до мастерства. И мы продолжали наши занятия. Думаю, его влекло на манеж то же желание расслабиться и быть самим собой. Правда, последние два занятия нам пришлось отложить. Мой Аметист захворал. И если неделю назад он еще бойко стучал копытами, то на ее исходе шел гулять нехотя и ласки требовал в два раза больше обычного, так что мы даже от резиденции не смогли отъехать. Тогда же мы с Гардом отменили одно из занятий. Менять своего коня мне не хотелось, это было будто предательство, уж очень я сроднилась с ним, да и аферы его вызывали больше улыбку, чем раздражение, потому что ими жеребец не злоупотреблял.
Второе занятие должно было состояться вчера, но Аметист оказался к нему не просто не готов. Он даже не позволил приблизиться к себе, то дергался и фыркал, то вовсе встал на дыбы, едва не проломив копытами стенку своего стойла.
— Не в духе нынче Аферист, ваша милость, — покачал головой конюх. — С утра бесится.
— Да что с ним?! — раздраженно воскликнул барон Гард. — Жеребец уже несколько дней нездоров, это же видно, его осматривали?
— Осматривали, ваша милость, — заверил конюх. — И сейчас лекаря ждем. Только он ничего не нашел.
— Да как же не нашел, если конь то с места сойти не желает, то на людей кидается? — возмутилась я. — Даже мне ясно, что должна быть причина, чтобы озорной и подвижный жеребец превратился в бешеное животное!
— Не извольте беспокоиться, ваша милость, — поклонился мне конюх. — Мы лошадок ее светлости блюдем, как детей своих. Холим, лелеем, кормим только лучшим кормом. И лекарь замечательный, он уж столько лошадей выходил, разберется. Теперь уж точно разберется, коль вон как повернулось. Вы через пару деньков приходите, ваша милость, он опять прежним будет. Ну… или почти, прежним, ежели лечение затянется.
— Я дождусь лекаря, — решительно заявила я.
— Так ведь он же не прямо сейчас придет, ваша милость, — попытался воззвать к моему разуму конюх. — Да и к чему это? Лекарь-маг. Слабенький, но всё же. Пока подготовится, пока к делу приступит, а вы его отвлекать будете. Уж не прогневайтесь, ваша милость, как есть говорю.
— И вправду, Шанриз, идемте, — Гард взял меня за плечи и развернул в сторону ворот. — Я этого лекаря лошадиного знаю, он и моего жеребца осматривал. Недурен, но из-за слабости дара легко отвлекается и подолгу начинает заново. Мы после придем и проведаем вашего Аметиста.
— Всё хорошо будет, ваша милость, — заверил меня конюх. — Не извольте беспокоиться.
Я беспокоилась. Мне не терпелось узнать, что с моим жеребцом, однако вечером меня не отпустила герцогиня, а по темноте запретил бегать дядюшка. Я бы ослушалась, но ночью все двери запирались, и возле них выставляли стражу. Пришлось смириться. А утром, когда прошел завтрак, и ее светлость решила посвятить время разучиванию новых танцев, я уже не сдержалась. Верно чувствуя мое нетерпение и волнение, Фьер Гард перехватил меня на выходе из дворца, и мы вместе отправились к конюшням, чтобы узнать о состоянии Аметиста.
— Как думаете, мальчик поправился? Ветеринар нашел причину? — глядя на барона с надеждой, спросила я.
— Я думаю, что не стоит так рвать себе сердце, пока для этого нет причины, — ответил Гард, желая меня успокоить, но только разозлил.
— Как вы можете такое говорить?! — воскликнула я с возмущением. — Ему же было плохо, быть может, больно, раз бедняжка так нервничал. Ну не разлюбил же он меня так внезапно!
— Это вряд ли, — улыбнулся барон, а я отмахнулась:
— У вас будто нет сердца, Фьер. Не понимаю, как можно быть таким спокойным… Хотя с вашим-то конем всё хорошо, хвала Богам. И чему вы улыбаетесь, в конце концов?!
— Вот сейчас я вижу в вас женщину, — ответил Гард и усмехнулся, заметив мое недоумение. — Порой меня изумляет ход ваших мыслей, поступки и сила воли, я бы смел утверждать, что у вас мужской склад ума, хоть вы милы и женственны. Но отсутствие ожидаемых эмоций зачастую удивляет, вы полны здравомыслия и просчитываете ход, прежде чем его сделать. Вы чаще играете женщину, чем бываете ею, и тем ценней моменты, когда ваше истинное начало прорывается наружу. Сейчас именно такой момент. Вы – наседка, Шанриз. Так и вьетесь над своим цыпленком. — Барон вдруг раскинул руки и закудахтал, подражая курице.
— Фьер, вы грубиян и негодяй, — ответила я надменно. — И я непременно заклюю вас, но сначала я должна убедиться, что с моим птенчиком всё и вправду хорошо.
Мы прибавили шаг и вскоре были уже у конюшни, но ворота ее оказались закрыты, и я нахмурилась.