— Отлично, как ты?
Весёлый бойкий голосок подруги звенит в моём ухе, и я блаженно выдыхаю — хорошо, что она у меня есть.
— Нормально.
— Буду ждать от тебя новостей, удачи.
Убираю смартфон в карман и смотрю в окно. Наверное, я уже давно должна была сделать этот шаг назад, в прошлое, чтобы, наконец, начать двигаться вперёд. И гадание матушки только послужило толчком к этому действию.
Весьма сильным, увесистым пинком.
Как я смогу построить что-то, будучи бедной душой, без связей с родными?
А теперь всё обязательно изменится…
*****
— Такси, дэвушка, отвезу недорого!
Прямо на перроне меня ловит улыбающийся армянин примерно моего возраста и, развлекая меня шутками-прибаутками, ведёт к своему потрёпанному автомобилю. Я быстро ныряю внутрь, вдыхая аромат дешёвого освежителя воздуха типа «ёлочка» и диктую таксисту адрес.
Ту улицу и номер дома, которые врезались в мою память навсегда, как будто их вырезали в моём сердце.
— Поехали, вмиг домчу!
Ещё бы, от Московского вокзала, с которого меня забрал улыбчивый армянин до Академической примерно полчаса езды. Интересно, на сленге таксиста что означает «в миг»?
Или, у этого ржавого дирижабля российского автопрома есть крылья?
Мотор довольно урчит, и мы выруливаем со стоянки, направляясь на север города.
Киваю, изо всех сил пытаясь удержать на губах спокойную улыбку, но на самом деле вся моя душа разрывается в клочья от созерцания проплывающих мимо домов, которые, как мне казалось, я уже давно вытащила из своей памяти как ненужный груз.
На дорогах совершенно нет снега, несмотря на то, что с неба сыпется какой-то мелкий колючий дождь, опускаясь на землю влажными каплями и мгновенно впитываясь в ещё холодную землю. Горожане, спешащие по своим делам, совершенно не замечают этой непогоды, ведь они уже привыкли к подобному.
А мне, прожившей последние годы своей жизни в более комфортной Москве, погода кажется депрессивной и хмурой.
Армянин зыркает на меня в зеркало заднего вида, но я упрямо держу дистанцию, впериваясь взглядом в окружающую действительность. Да, когда я уезжала из Питера почти четырнадцать лет назад, город был другим.
Более спокойным, что ли.
— В гости приехали?
Таксист всё же не выдерживает спокойного молчания, которое повисло в салоне автомобиля и слегка убавляет звук на магнитоле, напряжённо вглядываясь в мои глаза.
Мои дрожащие пальцы обхватывают дверную ручку и я сухо киваю.
Даже не знаю, гость я в этом прекрасном городе, или — полноправная его частичка, по воле судьбы уехавшая в столицу.
— Вы больно легко одеты, у нас погода всё время колючая, как ёжик. Вроде и солнышко светит, а ветер дует.
Армянин не отстаёт, пытаясь разговорить молчаливую пассажирку, и я решаюсь, наконец, с ним заговорить. Может мне тогда станет легче?
— Я здесь тринадцать лет не была, хотя и родилась в Санкт Петербурге.
— О, так вы местная, значит?
— Почти. Уже очень долгое время живу в Москве.
Водитель кивает, сворачивая на узкую улочку, вдоль которой растут высокие деревья, высаженные чьими-то заботливыми руками.
— А сюда снова как занесло?
— Сердце позвало.
— Понятно. Меня вот тоже сердце зовёт в Сочи, у меня там братья, семья осталась, а я тут сижу.
Ловлю на себе грустный взгляд таксиста, который в одночасье стал серьёзным, как только мы заговорили о семье, и к горлу начинает подкатывать вязкий комок.
— Так чего ж семью не перевезёте?
— В Сочи зимой мне делать нечего практически, а кушать хочется. Вот я и работаю — полгода тут, полгода там. А там у меня жена и четверо ребятишек, их всех содержать надо. Я ж их с ноября не видел!
В голосе таксиста звучит такая неприкрытая боль, что мне становится уже не до своих переживаний. Правильно говорят — если тебе плохо, посмотри на того, кому ещё хуже, и твои беды покажутся тебе не такими уж глобальными.
— А у вас детки есть?
Армянин, сам того не подозревая, наступил на мою больную мозоль, и я быстро сглатываю слюну, качая головой.
— Ничего, вы молодая ещё, красивая. Обязательно у вас всё получится.
— Спасибо.
Шепчу хриплым голосом, замечая, что мы остановились аккурат напротив того подъезда, в котором я жила всё своё детство.
Дрожащими руками протягиваю мужчине ассигнации и, поспешно махнув рукой, выхожу из подъезда.
— Вы если что, меня вызывайте. Я всегда на Московском вокзале стою, постоянным клиентам скидка!
В моих руках оказывается прямоугольник из простой бумаги и напечатанный на нём номер телефона с именем моего нового армянского друга — Левон. Улыбаясь, засовываю прямоугольник в карман и быстро захлопываю дверцу ржавого автомобиля.
*****
Сердце начинает отчаянно колотиться при взгляде на родной дом, и я пытаюсь задержать слёзы внутри себя, чтобы не разреветься как глупая девчонка прямо тут, у подъезда.
Да, за четырнадцать лет тут тоже многое что изменилось.
У самого подъезда стояла лавочка, выкрашенная в синий цвет. Мамочка подолгу на ней сидела, когда мы возвращались из магазина, и восстанавливала сбивчивое дыхание. Это потом я узнала, что у неё было больное сердце, которое всё же не выдержало того, что у отца появилась любовница.
Вдоль стены был разбит палисадник, окружённый небольшим деревянным забором. Я прекрасно помню, как мы с остальными жильцами дома сажали в палисаднике купленные на рынке цветы, чтобы они потом радовали наш глаз своим красочным цветением и умопомрачительным ароматом.
А вот там — подальше от входной двери, обычно стоял и курил папа.
Отец любил выкурить сигаретку-другую, спустившись к подъезду, и подолгу стоял тут, вглядываясь в чернильные сумерки. Я до сих пор помню запах дешёвых сигарет, которыми потом пахли все его пальцы. Покурив, он обычно заходил в мою комнату, гладил по волосам и рассказывал какую-нибудь интересную историю. Я прикрывала глаза, вдыхала аромат его дешёвых сигарет и погружалась в сладкую негу под его голос, больше похожий на журчание лесного ручейка.
А теперь — это совершенно другой подъезд. Из другого времени, с другими жильцами и проблемами, и вряд ли кто-то здесь помнит о существовании Вики Колокольцевой.
Неожиданно, домофон начал приветственно пикать, и из подъезда вышла миловидная девушка, толкающая перед собой коляску с розовощёким бутузом. Мальчишка громко гулил, радуясь предстоящей прогулке, а девушка с раздражением откинула тёмную прядь волос со лба.
Я быстро схватилась за дверную ручку, помогая молодой матери.
— Ох, спасибо, а то пока из подъезда выйдешь, все нецензурные выражения вспомнишь!
— Пожалуйста.
— А при детях материться нельзя, вмиг всё запоминают, как губка.
Киваю, уже не вслушиваясь в её спокойную монотонную речь, и бросаюсь внутрь подъезда, опасаясь, что металлическая дверь захлопнется.
Поднявшись на третий этаж, у меня заломило виски, а все внутренности стали завязываться в морской узел, не давая мне возможности дышать спокойно.
Вот она. Дверь.
Отец её поменял за то время, пока меня не было. Раньше створка была оббита красным дерматином, в которую школьница Колокольцева постоянно колотила, не дотягиваясь до дверного звонка.
Теперь же створка сияла новизной, а металл был начищен до блеска.
В душе поднялось жгучее чувство тревоги — а что, если здесь уже давно живут другие люди, которые никакого ко мне отношения не имеют, что тогда?
В животе начинает шевелиться какой-то ледяной комок, и я упрямо вдавливаю кнопку звонка до упора.
Глава 19
Вика
*****
Я слышу шаркающие шаги за дверью, и замираю, как вкопанная, прирастая ногами к полу. Чувствую на себе чей-то обжигающий взгляд, проникающий сквозь меня, и понимаю, что тот, кто находится по ту сторону двери, пристально рассматривает меня в «глазок».
Наверное, я сильно изменилась, раз человек рассматривает меня так долго, скользя взглядом по моей одежде и останавливаясь на дорожной сумке, висящей на плече.
Ясно-понятно.
В гости припёрлась.
Наверное, такие мысли сразу возникают? И тот человек, скорее всего, раздумывает, найдётся ли у него место в квартире для такой неблагодарной дочери, как я?
Стискиваю зубы до боли, боясь разреветься, и крепко сцепливаю руки в кулачки, поправляя на плече свою дорожную сумку. Я больше чем уверена, что там, за металлической дверью мой отец, которого я по своей собственной инициативе вычеркнула из своей жизни.
Ну же…
Замок тихонько щёлкает и створка приоткрывается, явив мне невысокого роста светловолосую женщину в тёмно-синем домашнем халате. Её глаза моментально расширились при взгляде на меня, а рот приоткрылся в изумлении.
— Здравствуйте.
Хриплю, боясь произнести имя мачехи, и окатываю её дрожащим взглядом провинившейся девчонки. Это, безусловно, она.
Я ожидала, что она могла подурнеть и растолстеть за это время, но этого не произошло. Людмила Анатольевна всё так же стройна и подтянута и носит, наверное, сорок четвёртый размер, не больше. А на её ухоженном лице чуть больше косметики, призванной скрыть её морщины, чем четырнадцать лет назад.
— Здравствуй.
Её звонкий, моложавый голос звенит в наэлектризованном воздухе, и я грохаю свою сумку на пол, не в силах больше сдерживать своё нервное напряжение.
— Да ты заходи.
Она широко открывает дверь и делает шаг в сторону, пропуская меня в свежеотремонтированную прихожую. Молчит, сверля меня грустным усталым взглядом, а я неловко переминаюсь с ноги на ногу, оглядывая совершенно новый интерьер.
Боже, здесь ничего не осталось из моего детства!
Ничего, что бы хранило мои детские воспоминания.
Они переделали всё, вычеркнув меня из своей памяти окончательно.
— Людочка, кто там?
Слышу свистящий голос, в котором собралось и журчание лесного ручейка, и шелест мягкой травы, и пение птиц, и леденею, покрываясь мурашками. Мачеха ничего не отвечает, привалившись спиной к стене, и я закусываю губу.
В прихожую тут же заходит высокий мужчина, поправляя на своей шее коричневый галстук. Сердце заходится в бешеном стуке, и я не мигая, впериваю взгляд в этот галстук — это мой последний подарок отцу, который я сделала практически перед бегством из родного дома.
Значит, он его до сих пор хранит, и даже носит.
Интересно, куда он так тщательно собирается?
— Вика?
Мужчина тормозит в метре от меня, и я вижу, как по его бледной морщинистой шее начинают идти багровые пятна. Но я сама уже нахожусь в полуобмороке — мои руки трясутся, как у алкоголика в период жёсткого похмелья, а по щекам горными потоками бегут хрустальные слёзы, которые я так долго сдерживала.
— Дочка!
Папа стискивает меня в своих стальных объятиях, и я уже сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, вдыхая до боли родной аромат — смесь тройного одеколона с запахом дешёвого курева. Папа постоянен. Как всегда.
— Ты приехала, дорогая, ты здесь!
Киваю, вытирая мокрое от слёз лицо подушечками пальцев и вновь оказываюсь в крепких объятиях отца.
*****
— Как ты живёшь, дочка?
Отец отрезает толстый кусок шарлотки и накладывает его мне на блюдце, оглядывая меня взволнованным, дрожащим взглядом. Видимо, он всё ещё не верит, что его дочь, которая сбежала от него почти четырнадцать лет назад в другой город, наконец-то, вернулась в родную гавань.
Хотя…
Я совсем не чувствую того, что я дома. Может, это от того, что в квартире за это время несколько раз делали ремонт и меняли мебель, стерев окончательно все следы моего пребывания тут, а может потому, что у плиты стоит вовсе не моя мамочка.
Я делаю глоток приторно-сладкого чая и выдыхаю:
— Нормально.
— С бабушкой живёшь?
— Нет, квартиру снимаю, рядом с местом работы. От бабушки очень долго добираться, да и в её крошечной однушке не развернуться.
Папа кивает, помешивая в своей чашке рафинад, и его карие глаза приобретают тёплый оттенок осенних листьев. Видно, он вспоминает свой последний визит к тёще, когда и я и бабуля даже на порог его не пустили, обозвав различными нелицеприятными эпитетами.
Краснею, сглатываю слюну.
Наверное, отцу тогда тоже было нелегко, но я отказалась с ним разговаривать, не захотела понять. Я была полна юношеского максимализма, не способна понять то, что чувствуют взрослые люди, охладевшие друг к другу.
— И как она, здорова?
— Бабушка? Да, она молодец, держится. Ей же скоро семьдесят исполнится, через месяц.
— Помню, прекрасно помню. Я же каждый год звонил ей, хотел поздравить с праздником, а заодно и узнать хотя бы твой номер телефона.
В карих папиных глазах плещется что-то похожее на отчаяние и в моём некогда каменном сердце начинает болезненно щемить. Значит, он всё это время не терял надежду вновь соединиться со мной? А я-то думала, что он и забыл о моём существовании…
Поднимаю лицо к потолку, пытаясь сдержать очередную порцию слёз, вязким комом стоящую в горле.
— Да? Она мне не говорила…
— Она и не разговаривала со мной. Сразу же бросала трубку, как слышала мой голос.
— Понятно.
Вот в этом — вся бабуля.
Её не переделать и не изменить. Если кто-то совершает ошибку, то становится для неё врагом номер один, невзирая ни на какие жизненные обстоятельства. Так раньше и я себя вела, упрямо отмахиваясь от своих корней.
— Она, небось, всё так же обижена на меня?
Опускаю глаза в стол, ковыряя ложечкой сладкое тесто, вперемешку с кусочками яблока. Ну, не говорить же отцу, что бабуля именно его считает виноватым в смерти своей дочери?
Эту историю уже давно пора похоронить.
А бабушка не отступится от своих мыслей, уж я-то её знаю.
— Ну, ладно.
Папа небрежно машет рукой, уставившись на мою правую руку без обручального кольца, и ласково накрывает её своей большой тёплой шершавой ладонью.
— А сама-то как, замуж не вышла? Внуки у меня есть?
— Нет, не получается.
Сглатываю комок, стоящий в горле, и поднимаю глаза на тётю Люду, молчаливо стоящую у раковины. В её глазах заворачивается какой-то грустный вихрь, и мне кажется, она понимает, в чём моя проблема.
— В чём же дело? Большие у тебя требования к мужчинам, или ты думаешь, что все они — подлецы и изменники, наподобие твоего отца?
— Да нет.
Произношу нараспев, смущённо улыбаясь, и кошусь на Людмилу Анатольевну, которая в отчаянии мнёт уже третью бумажную салфетку. Её глаза печально ощупывают меня, а аккуратно нарисованные брови слегка приподняты. Нервничает?
— Коленька, тебя ведь в салоне ждут.
Папа нервно смотрит на большие круглые часы, висящие над столом, и с надеждой интересуется:
— А перенести визит нельзя?
— Уже нет. Они же звонили, и я подтвердила, что ты придёшь.
Отец крякает от досады, поспешно встав со стула.
— Я быстро, дочка. Записался на стрижку, а то Людочка говорит, что я уже оброс и скоро буду похож не на дедушку, а на бабушку.
Папа громко смеётся над своей собственной шуткой, совсем как во времена моего детства, поспешно выходя в прихожую, и я старательно пытаюсь удержать на губах приветливую улыбку.
Это даже хорошо, что отец уйдёт, оставив нас с его Людочкой наедине.
Нам надо о многом поговорить.
*****
— Вика, хочешь ещё чаю?
Мачеха выбрасывает скомканные салфетки в ведро, как только за отцом захлопывается входная дверь и выжидательно вперивается в меня взглядом своих серых глаз.
Раньше я ненавидела её глаза — обычные, серые, без изюминки. В них всегда плескалось безграничное спокойствие вперемешку с холодной стальной силой. В детстве мне казалось, что тётя Люда совсем не красива — обычная серая мышка в глухом чёрном платье, ну что в ней мог найти мой отец?