Но этого не произошло.
Нуждаясь в том, чтобы смыть эту ночь, я поднимаюсь по лестнице и принимаю душ. Даю горячим струям бить меня по лицу, чтобы ощутить боль, почувствовать хоть что-нибудь... что угодно.
Вытираюсь полотенцем, чищу зубы и смотрю на себя в зеркало.
Борода закрывает лицо, скрывая то, кем я являюсь... кем был.
Воспоминания о прошлой ночи вспышками проносятся у меня в голове.
Реки алкоголя. Девчонка, трущаяся о мой член в баре. Затем она же, скачущая на нем уже по-настоящему в номере отеля.
Мысли, которые должны бы заставить меня чувствовать себя лучше.
Но эффекта нет.
Эти мысли приносят только пустоту.
Отправляясь в спальню, я надеваю свободные черные спортивные штаны и простую черную футболку.
Убирая телефон в карман, спускаюсь вниз. В тишине иду на кухню и включаю кофе-машину.
Отступая от кухонной столешницы, я сгибаюсь, кладу руки на ее поверхность и на них опускаю голову, давая шуму от кофе-машины усугублять головную боль и грохотом проноситься через пустоту в моей по́лой груди.
Обонянием чую запах кофе, хватаю кружку и наливаю в нее напиток.
Крепкий и черный.
Разворачиваясь, спиной прижимаюсь к кухонной столешнице и смотрю на фотографию на стене.
Это фотография Айртона Сенны с его же автографом, ее мне принес отец, когда я был ребенком.
Я должен был умереть. Я бы умер легендой.
Не мужчиной, которым являюсь сейчас.
Никому не нужным и вышедшим в тираж.
Я больше не могу быть им. Этой долбаной немощной версией себя.
Я должен снова участвовать в гонках.
Должен вернуться в машину.
Должен сделать это.
Я могу.
Я водил всю свою жизнь.
Поставив кофе, я обуваю сникеры и иду к внутренней двери, ведущей в гараж.
Когда я дохожу до нее, то застываю.
Я не был здесь с самой аварии.
Рука начинает трястись.
Да я смешон.
Сжимая руку в кулак, я заставляю напряжение уйти.
Открываю дверь.
Меня сражает сильная волна спертого воздуха. Дыша этим воздухом, я дохожу до выключателя и включаю свет.
Вот она.
Моя машина. Осовремененная синяя "Шевроле Камаро" купе 1967 года.
Она продавалась в местном гараже рядом с моим домом в Бразилии, а я давно положил на нее глаз. Мой отец купил ее, когда мне исполнилось восемнадцать. Когда я переехал в Лондон, то сюда же переправил и ее. Куда бы я ни отправился, она всегда со мной.
Я могу. Мне всего-то нужно забраться внутрь, вставить ключ в зажигание и завести ее.
Отбросив страхи прочь, я стал передвигать ногами в направлении машины.
Разблокировав ее, открываю дверь.
Она источает все тот же аромат, за исключением спертого и влажного воздуха, которым пахну́ло всего на мгновение.
Глубокий вдох, и я забираюсь внутрь.
Я закрываю дверь с хлопком.
В ловушке. Огонь.
Зажмуриваясь, я игнорирую страх, застрявший в голове.
– Я могу, – говорю я себе.
Вдыхая через нос, поднимаю ключ. Пока я не пытался вставить его в зажигание, я не понимал, насколько сильно дрожит рука.
— Черт, — шиплю сквозь сжатые зубы. – Я могу.
Со мной ничего не случится. Молния не бьет в одно место дважды. А теперь перестань быть трусом, Сильва, и заводи чертову машину.
Я вставляю ключ и, прежде чем страх отговаривает меня, завожу двигатель.
Пару секунд из глушителя машины слышатся глухие выстрелы, а двигатель работает с перебоями. В эти секунды в моем разуме возникают мольбы, чтобы она не завелась.
Если она не заработает, тогда я не смогу ее вести.
Моей вины не было бы. Не было бы никакой трусости.
Машина оживает с грохотом и включается радио.
От ощущения вибраций ревущего мотора и громко играющей музыки моя голова взрывается. Образы аварии атакуют все мои органы чувств.
Я чувствую запах дыма.
Во рту чувствую привкус крови.
Грудью ощущаю давление.
Я не могу дышать.
Пальцами я стремлюсь выключить двигатель.
Открывая дверь, вываливаюсь из машины и падаю на колени. Судорожно вдыхаю воздух.
— Черт! — Кричу я и раздраженно сжимаю голову. — Черт! Черт! Черт! — Кулаком ударяю по полу, не обращая внимания на охватывающую руку боль.
И после этого теряю самообладание.
Поднимаясь на ноги, я хватаю подпирающую стену бейсбольную биту и начинаю разносить свою машину ко всем чертям.
Глаза заволокло красной дымкой, и я вымещаю все свое раздражение, боль и страхи на машине, ударяя по металлу и стеклу снова и снова. Но не имеет значения, сколько ударов я нанесу, мне не становится лучше.
Отшатнувшись, я осматриваю оставленные мной повреждения.
Машина в аварийном состоянии.
Как и я.
Это машина, которую купил мне отец – все, что от него осталось, и я уничтожил ее.
Меня охватила горечь.
Какого хрена со мной не так?
На нетвердых ногах я отправляюсь в дом и иду в свой кабинет.
Вижу все эти стоящие в ряд насмехающиеся надо мной награды.
И понимаю, что бита по-прежнему в руке.
По венам все еще струится ярость, и я направляю биту к призам, замахиваюсь на то, что осталось от моей карьеры, разношу награды на куски до тех пор, пока не вижу, что больше ничего нет, лишь разрушения.
Бита выпадает из трясущихся рук.
Мне не лучше. Только хуже, если это вообще возможно.
Я ненавижу самого себя.
Я падаю на колени посреди беспорядка, что создал. Руками держусь за голову, хватаюсь за волосы и впервые с момента аварии плачу.
Понятия не имею, как долго я там пробыл.
Вытерев лицо тыльной стороной ладони, я поднимаюсь и иду к столу.
Сажусь в кресло, открываю нижний выдвижной ящик стола и достаю бутылку виски, что храню там.
Отвинчиваю крышку и делаю долгий глоток. Затем еще один. И еще.
После, без единой мысли, из кармана вытягиваю телефон и, прежде чем осознаю, что делаю, набираю номер доктора Харрис.
— Офис доктора Харрис.
Ее секретарша.
— Возможно ли поговорить с доктором Харрис? – мой голос хриплый.
— На данный момент у доктора Харрис прием. Кто звонит?
Я стискиваю зубы.
— Леандро Сильва.
— Мистер Сильва, я могу попросить доктора Харрис перезвонить вам. Или если это срочно…
— Ничего срочного. — Я делаю очередной долгий глоток виски.
— Попросить ли ее перезвонить вам?
— Нет. Просто забудьте.
— Вы уверены? Потому что…
— Уверен, — перебиваю я ее. – Я увижусь с ней завтра на сеансе. – И тогда вешаю трубку.
Какого черта я позвонил ей?
Раздраженный, бросаю телефон на стол и выпиваю еще виски.
Здесь слишком тихо.
Тишина в этой комнате болезненна почти настолько же, насколько шум в моей голове.
Чтобы заглушить ее, я дотягиваюсь до телефона и включаю музыку.
Пальцами крепко держусь за бутылку и под звуки начинающей играть песни Эда Ширана “Bloodstream” роняю голову на стол.
Глава четвертая
« ЗВОНИЛ ЛЕАНДРО СИЛЬВА. По голосу было похоже, что он на грани, просил не беспокоить тебя информацией о его звонке, но я знала, что ты хотела бы быть в курсе».
В голове проносятся слова Сэйди. Они волнуют меня еще со вчерашнего дня, когда она мне их сказала.
Я пыталась перезвонить ему, как только она передала мне сообщение, но нарвалась на голосовую почту и пришлось записать несколько слов. Он не перезвонил.
Теперь он опаздывает на встречу. На сорок минут.
Я занимаюсь его лечением всего неделю – три сеанса, а если учитывать ознакомительный, то четыре – и до сих пор мы говорили обо всем, но только не о его непосредственной проблеме, вне зависимости от того, сколько я подталкивала его к этой теме. Мне не хотелось давить на него на первой встрече, хотелось дать ему возможность выбирать темп самостоятельно, но если ему нужно вернуться к гонкам к январю, то придется предпринять решительные действия и подтолкнуть его.
Но в случае его опозданий на сеансы ничего не получится.
Кончиками пальцев я стучу по столу, размышляя, что делать. Затем в кабинете раздается звонок телефона.
Я рывком снимаю трубку.
– Леандро Сильва пришел на встречу, – говорит Сэйди на линии.
Я пытаюсь игнорировать степень чувствуемого мною облегчения, которая гораздо выше, чем обычно бывает у меня в подобных случаях.
– Попроси его зайти.
Спустя десять секунд дверь открывается, в кабинет заходит Леандро Сильва, который выглядит потрепанно, и закрывает дверь за собой. Его одежда помята, словно он в ней спал. Его отросшие черные волосы в беспорядке, будто он встал с постели и удосужился пройтись по ним только рукой.
И все равно он выглядит привлекательно.
Как только взгляд опускается от его лица, я вижу что-то красное у верхней пуговицы на его рубашке.
Сразу же думаю о крови. Но когда присматриваюсь, понимаю, что это вовсе не кровь.
Это помада. Красная помада.
Я сжимаю руки в кулаки, ногти впиваются в кожу.
– Ты в порядке? – спрашиваю я. Голос звучит строго.
Какого черта со мной происходит?
Я заставляю себя расслабиться.
Он закатывает рукава, открывая сильные натренированные руки, покрытые черными волосами.
– В порядке.
Он мнется у двери, которую только что закрыл, и кажется неуверенным в том, что ему делать дальше, так что я встаю из-за стола и иду к зоне с креслами.
Никаких извинений за его опоздание я не слышу и не вытягиваю их из него, несмотря на то, насколько хочу этого.
– Могу я что-нибудь предложить тебе? – спрашиваю, прежде чем сесть.
– Нет.
Он все еще не садится.
– Ты собираешься сесть?
Он бросает взгляд на кресло так, словно и не подозревал, что оно здесь есть.
Кивая, он подходит и садится.
Наклоняясь вперед, он руками упирается в колени и складывает ладони вместе.
И тогда я чувствую это – алкоголь. От него исходит сильный запах. Также чувствую аромат парфюма. Дешевого парфюма.
Оба этих запаха беспокоят меня в равной степени.
Но проблему с парфюмом я игнорирую, пока не начала задаваться вопросом, почему меня волнует его парфюм, и концентрируюсь на алкоголе.
– Леандро, я собираюсь задать тебе вопрос и хочу получить честный ответ.
Его взгляд устремляется на меня.
– Ты сейчас пьян? – Мне стоило спросить иначе. Не знаю, почему перед ним у меня, кажется, уходит земля из-под ног.
Но я не стану заниматься лечением кого бы то ни было, если он или она находится под воздействием алкоголя либо запрещенных веществ.
В его взгляде появляется раздражение, после чего он смотрит на меня.
– Нет. – Его челюсть напряжена.
– Я чувствую исходящий от тебя запах алкоголя. Я не буду заниматься твоим лечением, пока ты пьян или под кайфом. – Я дергаюсь вперед, оказываясь на краю кресла, спина выпрямлена, руками хватаюсь за сидение.
– Я не пьян и не под кайфом, – выдавливает он слова. Его руки сжаты так сильно, что костяшки пальцев белеют. – Если вы чувствуете от меня запах алкоголя, то потому, что я пил вчера ночью. Совершенно ясно, что выпил слишком много, ведь очнулся я в номере отеля и понял, что опоздал на встречу с вами. Так что я натянул вчерашнюю одежду, другой-то у меня не было, и направился сразу сюда. Я даже не принимал душ.
Я заметила.
Прикусываю язык очень сильно и почти уверена, что до крови.
Выдыхаю, чтобы успокоиться.
– Ты мог позвонить и перенести встречу. Это не создало бы проблемы.
Кажется, мое заявление сразило его. Его лицо побелело, будто подобная мысль и не приходила ему в голову.
Затем выражение его лица становится жестким.
– Я не хотел пропускать сегодняшнюю встречу.
– Но опоздать на нее нормально? – Мне не стоило говорить этого. Не знаю, почему сказала.
Я прочищаю горло. И меняю тактику.
– Почему ты не хотел пропускать сегодняшнюю встречу?
Его взгляд устремляется на стену за моей спиной. Мгновение он молчит. Затем смотрит на меня.
– Потому что хочу покончить с этим. Хочу быть мужчиной, которым был раньше.
– Знаешь, нет ничего плохого в том мужчине, каким ты являешься сейчас. Если исключить механизм преодоления и наигранность, то ты тот же мужчина, каким был.
– Нет, не тот же. – Его голос похож на низкое рычание. Он смотрит в сторону.
– Ладно, Леандро, если хочешь измениться, стать мужчиной, каким был прежде, тебе нужно приложить усилия. И это, – жестом я указываю на него, – не похоже на то, чтобы ты прикладывал усилия.
Его темные глаза устремлены на меня. Челюсть напряжена, кажется, будто она готова раскрошиться.
– Я пришел, разве не так?
– Да. – Я киваю. – Но с опозданием на сорок минут.
Он щурится. Затем смотрит на мои руки, в которых ничего нет.
– Разве вам не нужно делать записи или что-то типа того? – Он подбородком указывает в мою сторону.
– Нет, мне не нужно делать записи. Встреча будет короткой, так как у тебя осталось только двадцать минут. Я запомню все, о чем мы будем говорить. Не беспокойся.
Он хмурится, между его бровей пролегает морщина.
– Вы не будете проводить полный часовой сеанс?
– Нет, я не могу. У меня есть другие пациенты, с которыми назначены встречи, и которым тоже нужна моя помощь.
– Ради всего святого! – рычит он. Наклоняясь вперед, он локтями упирается в бедра и пальцами погружается в черные волосы.
Я даю тишине повиснуть между нами, позволяя ему заговорить, когда он будет готов.
– У меня вчера… был плохой день. – Его голос низкий, он практически шепчет.
– В каком смысле «плохой»?
Он поднимает на меня эти черные глаза, и в них я вижу целый мир боли.
– Плохой, как… я пытался водить свою машину.
– И как все прошло?
Он смеется горьким смехом.
– Никак. Я струсил, как курица. Потом вылез из машины и бейсбольной битой разбил ее к чертям собачьим.
– Как ты себя чувствовал?
– Разнося вдребезги свою машину? Пока разбивал, хорошо. А потом, после всего… чувствовал себя дерьмово, так что я пошел внутрь и разнес все свои гоночные призы.
– Уничтожение гоночных призов заставило тебя почувствовать себя лучше?
– Нет.
– Почему, как тебе кажется, ты сделал это: разбил машину и уничтожил призы?
– Потому что не хотел постоянного напоминания о том, кем я был. И кто я сейчас.
У него есть четкое осознание того, почему он ведет себя подобным образом. Это дает мне надежду на его восстановление.
– И кто ты сейчас?
– Лишь внешняя оболочка того, кем я был. – Его плечи опускаются. – Я парень, что не может встретиться лицом к лицу с неудачей, которой является, поэтому каждый раз, когда чувствую подобное, я делаю одно и то же. Иду в бар и напиваюсь в хлам. Затем просыпаюсь в отеле в кровати с двумя женщинами и нечеткими воспоминаниями о прошлой ночи.
Поднимаясь с кресла, со стола хватаю бутылку воды. Я прикрываюсь ею. Знание, что у него был секс не с одной, а с двумя женщинами, сильно меня волнует.
Почему меня это так сильно задевает?
Так быть не должно. Так нельзя.
Я отметаю чувства в сторону и сажусь обратно.
– Прости. Сегодня у меня пересохшее горло, – поясняю я свой рывок к воде.
Он внимательно смотрит на меня своими темными глазами.
– Ты не неудачник, Леандро. Ты пережил кошмарную аварию. То, что ты чувствуешь, нормально.
– Я не… – Он выдыхает. – Я не чувствую себя нормально. Я чувствую себя слабым. – Он шепчет, его голос ломается.
Я чувствую, как его боль смыкается вокруг меня доселе неизвестным мне образом.
– Ты не слабый, Леандро. Ты человек. – Мой голос звучит иначе, даже для моих ушей. Я всегда смягчаю интонации для пациентов, но сейчас в моем голосе что-то еще, что я не могу определить.
Он смотрит мне в глаза и нечто неожиданное возникает у меня в груди.
Сострадание.
Это сострадание. Я все время испытываю его к моим пациентам.