Да.
— Нет.
Черт, да.
— Ну… может быть.
Да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да.
— Нет. Нет. Я хочу, чтобы ты повеселилась с девочками. Знаешь, делай то, что делают «женатики».
Видите? И если это не доказательство того, что я, нахрен, вырос, тогда не знаю, что это. Кроме того, мужчины-стриптизеры — это все ерунда. Большинство из них начинающие танцоры. И мы все мы знаем, что это значит…
Да и вообще, никакая девушка не захочет трахаться с парнем в облегающих трусах. Мне все равно, мускулисты ли вы или с огромным членом — если вы носите стринги? Вы похожи на инструмент.
Когда мы садимся, Кейт говорит мне:
— Смотреть на намазанного парня, трясущего своим задом — не совсем мое представление о веселье, Дрю, — она шевелит бровями, глядя на меня. — А вот, ты, намазанный и танцующий, с другой стороны, звучит очень даже хорошо.
Вот почему я ее люблю.
— Ты идеальная женщина.
Притягиваю ее к себе, чтобы поцеловать — сильнее, чем в последний раз. Но как только наши языки сплелись в танце, из монитора доносится маленький голосок.
— Маааама? Пааааапа?
Я отклоняюсь.
— Монстрик проснулся. Ты первая в душ, я к нему.
— Хорошо.
Натягиваю пару штанов, когда Кейт вытаскивает одежду из ящика.
— Паааааапа! Мааааама!
Мой сын не особый поклонник терпеливости. Интересно, от кого это у него?
— О, и Дрю?
Я поворачиваюсь к Кейт.
— Да?
— Моя бабушка говорила: «Смотри своими глазами, а не руками». Когда ты будешь в стрип-клубе? Старайся так и делать.
Я киваю.
— Слушаюсь, босс, — протягиваю руку и беру ее за подбородок, вытаскивая ее губу, которую она закусила зубами. Потом я целую ее — изумляя и смущая ее. — Перестань волноваться. В эти выходные мы отлично проведем время со своими друзьями. Ничего плохого не случится. Я обещаю.
Популярные слова, верно? Как накаркать? Идиот.
Разворачиваю ее кругом и шлепаю по заду.
— А теперь тащи эту задницу в душ, пока я снова ее не отшлепал.
Кейт смеется, потому что думает, что я шучу. Только вот…
— Пааааапа!
Верно. Долг зовет. Кейт направляется в ванную, а я иду к Джеймсу, чтобы достать его из его клетки.
Вот так это начиналось. Все было замечательно. Мы болтали. Смеялись.
Черт.
Все было как в сказке.
Вы замечали, как в сказке все начинается великолепно? Красивая принцесса, счастливое королевство? А потом все оборачивается дерьмом. В одну минуту Гензель не чувствует боли и прыгает на подоконник из сахара, а в следующую минуту какая-то старая ведьма пытается запихать его задницу в печь.
Для тех из вас, кто все еще думает, что я ничтожный, зацикленный на себе придурок? У меня такое чувство, что вам это понравится.
Очень.
Глава 2
В комнате Джеймса темно. По стенам тянутся тени, и единственный свет исходит от ночника Базза Лайтера в углу комнаты. Это главное во всех мальчишеских комнатах. Желтый и зеленый? Нет, спасибо. Стены голубого и кремового цвета, мебель цвета вишня. Баскетбольная сетка для малышей у одной стены, и схема движения поездов в полный размер на другой стене. Удобное кресло-качалка стоит между двумя арочными окнами, в котором в ожидании своего часа лежит потрепанная книга Баю-баюшки, Луна. На стенах висят фотографии семьи — и нового Стадиона Янки. Плакат Металлики прикреплен сзади двери.
А я хотел спереди и по центру, но Кейт меня обломала.
Когда я вхожу, большие темные глаза Джеймса загораются. Он идеальный мини-я — его нос, подбородок, черные волосы, которые торчат в разные стороны.
— Доброе утро, приятель.
Он держится застенку кроватки и качается, словно шимпанзе.
Он аккуратно произносит свои слова, делая упор на согласные. Как робот.
— При-вет, па-па.
Как же классно.
Я поднимаю его на руки, высоко, и покусываю живот, заставляя его визжать. Потом я его опускаю и прижимаю к себе. Он поворачивает головку и кладет ее на мое плечо, а его дыхание щекочет мне шею. Целую его волосы.
Никогда не понимал тех парней, которые отказываются обнимать и целовать своих детей — особенно их сыновей. Хладнокровные придурки, если вы меня спросите. Идея о том, что слишком много любви сделает мальчика мягче — большая куча дерьма.
Если хотите, чтобы ваш ребенок был уверенным в себе — чувствовал себя в безопасности? Вы должны дать ему хорошую базу, быть правильным примером. Возьмите моего старика, например. Я рос, зная, что отец может запросто надрать мне задницу каждый раз, когда я переступлю черту. Что он и делал. Часто. Но старик также показывал мне каждый день, что он на моей стороне. Что он любил меня, гордился всем, что я делал или пытался сделать. Джеймс будет расти также.
Мне в нос бьет прогорклый запах.
— Господи, Джеймс.
Кладу его на стол, чтобы переодеть.
Вы удивлены. Не стоит. Настоящие мужчины меняют памперсы.
Я подумываю напечатать это на футболке.
На самом деле, все, что может делать Кейт — купать, укладывать спать, кормить ночью — я тоже могу это делать. Вроде как должен.
Когда Джеймс родился, Кейт было всего двадцать восемь. Для профессионала в нашей области это рано.
И как бы счастлива она не была стать матерью — несмотря на груз вины — она просто была не готова променять карьерную лестницу на Мамочку и Я и чертовы Задовиляющие песни.
Няня или группа по присмотру за детьми даже не обсуждались. Когда я был маленьким, даже не любил сдавать на побывку своих собак. Ни за что не отдам своего ребенка каким-то незнакомым людям, при этом каждый день надеясь, что они не причинят ему вреда.
Но я обещал Кейт — однажды — что я воплощу в реальность все ее мечты. Поэтому мы нашли компромисс. Вот как это было. Вы найдете окончание этого обмена особенно приятным… или, по крайней мере, для меня так было:
Джеймс — возраст четыре недели.
Когда я переступаю порог нашей квартиры, время уже десять тридцать. Вам это может показаться поздним часом, но в сфере банковского инвестирования это вполне себе в порядке вещей. Сначала встреча в семь часов, затем конференц-звонок в Индонезию, еще пара часов потрачены на просмотр договоров, и вот он я.
Когда Джеймс только родился, я взял двухнедельный отпуск, но теперь вернулся в офис, готовый рваться в бой. А Кейт сидит дома. Мы обычно делим обязанности по ночному кормлению, но так как мне сложно связанно говорить — не говоря уж об управлении миллионами долларов — когда ваш мозг на половину спит, кормление выпадает на ее долю, так что я могу провести всю ночь с закрытыми глазами и тем самым не уменьшить состояние своих клиентов.
Бросаю ключи на стол и пинком закрываю за собой дверь. Захожу в гостиную — Кейт сидит на диване с корзиной белья у ног, сворачивая ползунки, которые отправятся к стопке своих собратьев на столе. Ее длинные мягкие волосы — ощущение от которых мне так нравится, когда они ниспадают между моих ног — забраны в пучок. На ней короткие пижамные шорты и голубая футболка, и я не могу не заметить, что ее все еще большие от кормления груди не стеснены лифчиком.
Бонус.
Громче, чем собирался, я говорю:
— Привет, красотка.
— Шшшш! — шипит она. — Если ты разбудишь этого ребенка, я повыдергиваю у тебя каждый волосок твоего тела, как только уснешь.
Я выпучиваю глаза. Кажется, она много времени проводит с Долорес.
Я говорю тише:
— Прости.
Я сажусь рядом с ней на диван и наклоняюсь, чтобы ее поцеловать.
Как обычно, мои губы вынуждают ее улыбнуться.
— Привет, — приветствует она меня уже намного-счастливее-видеть-меня тоном. — Хочешь, чтобы я разогрела поесть?
— Не, я просто сделаю себе хлопьев.
Кейт зевает, когда поднимает нагрудник с надписью «моя мама горячее твоей» и продолжает складывать вещи.
— Тяжелый день? — спрашиваю я.
— Не совсем. С шести часов вел себя беспокойно, еле уложила его потом спать.
Я киваю. Потом киваю головой в сторону коридора.
— Пойду посмотрю его.
Кейт усаживает меня назад.
— Нет, не пойдешь.
— Я тихонечко.
— Дрю…
— Я даже не прикоснусь к нему.
Иронично усмехаясь, она говорит:
— Мы оба знаем, что ты не в состоянии просто смотреть на Джеймса и не прикасаться к нему.
В точку!
— А потом он проснется, и мне надо будет кормить его, чтобы снова уложить. И весь его режим будет испорчен на ночь.
Она говорит мудрые вещи. Но это совсем не значит, что они мне нравятся.
— Я весь день его не видел! — Утром мне пришлось убежать на работу раньше обычного, чтобы встретиться с клиентом в городе. — Это не совсем полезно для ребенка целыми днями не видеть человека, который его заделал.
Не знаю, доказано ли это, но звучит хорошо, так что буду придерживаться этого факта.
Опять, Кейт стоит на своем.
— Ему всего четыре недели. Режим ему нужнее, чем видеть своего отца.
Я хмурюсь. Мне кажется это обидным.
— Хрень какая-то.
Она пожимает плечами.
— От этого не становится менее правдой.
Я вздыхаю. И решаю пойти по другому пути.
— Тогда я пойду и сделаю себе хлопьев.
Кейт смотрит, как я поднимаюсь. Затем тихонько говорит мне в спину:
— Держись подальше от детской, Дрю, даже не смотри в сторону двери.
Я ни соглашаюсь и ни не соглашаюсь. Даже если Кейт и я много лет провели вместе, уловки никто не отменял. Я захожу в кухню, достаю из холодильника молоко, и навожу себе чашку Lucky Charms. Съедаю две ложки и…
Вы это слышали? Кажется, детский плач, не так ли?
Нет?
Тогда я рекомендую вам проверить слух, потому что я точно слышал плач.
Я проскальзываю сквозь кухонную дверь и крадусь по коридору в детскую. Дверь чуть приоткрыта, но достаточно широко, чтобы я мог просунуть туда голову. Теплый свет падает от ночника на темную деревянную мебель, кресло-качалку и кучу плюшевых зверюшек в углу. Я прислушиваюсь. И все, что я слышу — это звук ровного глубокого детского дыхания Джеймса.
Пожалуй, это был не плач. Но… раз уж я здесь, ничего ведь страшного, если я взгляну, верно? Верно.
Как ребенок, который еще до восхода солнца в Рождественское утро крадется вниз, я тихонько вхожу в комнату. Встаю рядом с кроваткой и смотрю вниз на своего спящего мальчика. У меня на лице мгновенно появляется улыбка. Потому что он просто прелесть.
Он лежит на спине, голова повернута вправо, одна ручка согнута в локте и лежит над его черноволосой головкой. На нем темно-зеленый хлопковый комбинезончик, прячущий его ножки. Не могу удержаться и прикасаюсь пальцами к его пухлой мягонькой щечке.
Он не морщится и не ворочается. Поэтому я продолжаю на него смотреть — это так увлекательно просто наблюдать за тем, как он дышит, что кажется даже ненормальным.
Насытившись сполна, я делаю шаг к двери.
Потом происходит что-то хреновое.
Вы, должно быть, это предвидели.
Точно, Джеймс поворачивает голову налево, пинается ножкой и сладкие черты его лица морщатся. Потом — словно вылупившийся птенец — издает крик.
— Уаааааааа.
Я бросаю взгляд на дверь, потом опять на него, когда второй крик слетает с его губ.
— Уаааааааа.
— Черт. Шшшш, — шепчу я. — Джеймс … — глажу его по животику. — Шшшшш, спи.
Конечно же, это еще не все.
— Уаааааааа.
Да черт с ним. Беру его на руки и начинаю укачивать, прижимая к плечу.
— Тише, приятель. Если твоя мама найдет меня здесь, она запрет свою киску, как железный сейф. И мне понадобятся часы, чтобы вскрыть ту штуковину.
Технически, сейф и так постоянно закрыт. У нас еще две недели до того, как врач даст зеленый свет. До тех пор строгая установка «Да не пройдешь!». Мне даже запрещено довести ее до оргазма орально, или такой популярный среди молодежи метод «на сухую» — тоже запрещен. Роберто сказала, что ее матка должна прийти в себя, что означает никаких оргазмических спазмов.
И все же, вы можете проследить аналогию. Мой сын, с другой стороны, нет. Или ему, просто похрен.
— Уааа, уааа, уааааааааааа.
В дверях стоит Кейт, вид у нее невероятно злой.
— Попрощайся с волосами в паху, Дрю.
Я усмехаюсь.
— Что? Я услышал, как он плачет — зашел сюда, прямо перед тобой.
Это не считается ложью, если человек, которому вы врете, знает, что вы лжете.
Она раздраженно вздыхает и тянется к ребенку.
— Дай мне его.
Я прижимаю его к себе и уворачиваюсь от нее, как футбольный игрок, пытающийся не дать отобрать у себя мяч.
— Нет, я взял его. Возвращайся к своим делам.
— Ты его не успокоишь.
— И я никогда не смогу его успокоить, если успокаивать его все время будешь только ты, — целую я кричащую макушку. — Я займусь этим, Кейт. Иди, прими ванную, или что там еще.
Разве это не то, что хотят все новоиспеченные мамочки?
— Это ты так пытаешь мне сказать, что от меня воняет?
Вроде нет.
— Нет… я говорю, что я натворил делов, мне и разбираться.
Все еще неуверенная, она гладит Джеймса по спине.
— Хорошо. Просто… позови меня, если понадоблюсь.
Я чмокаю ее в губы.
— Мы в порядке.
Наконец-то она улыбается и уходит.
Многие мужчины не умеют обращаться с детьми. То ли из-за отсутствия опыта, то ли они боятся, что все испортят так, что уже не исправить. Дайте нам какой-нибудь прибор, который нужно отремонтировать, мы его разберем, найдем поломку, и снова все соберем, даже если видим его впервые.
Дети? Их не так легко снова собрать.
А еще все эти опасности, о которых нельзя забывать — родничок, поддерживать головку, ужасный пупок, который должен отвалиться… не заставляйте меня даже начинать говорить о последствиях. Мужчины не очень хороши, когда дело доходит до выполнения нескольких дел одновременно, помните?
Так что для большинства, заботу о младенцах лучше оставить мамам.
Большинства — но не меня. Потому что я набрался опыта с Маккензи. В ее младенчестве, я не сидел с ней ночами, но многому научился. Если мужчина может поменять подгузник девочке, для него нет ничего невозможного. Поэтому, из-за того, что у меня за плечами младенческие годы Маккензи, и потому что я чертовски хорош в любом своем деле, то не впадаю в ступор от плача Джеймса. Это не самая радостная часть отцовства — но я справлюсь.
Убираю Джеймса от своего плеча, чтобы укачать его на руках.
— Уаааа, уаааа, уаааа …
— Эй, приятель, что за слезы? Не надо плакать — скоро я тебя уложу спать.
Беру с комода пустышку и вожу ей по его губам. Хныча, он посасывает ее несколько раз, а потом открывает рот, чтобы завыть, потому что понимает, что это не то. Я успеваю ее поймать, прежде чем, она падает на пол.
Потом сажусь в кресло-качалку.
— Да, я знаю, что это не то, чего ты хочешь. И я тебя не виню — буфера твоей мамы просто невероятны. Но… ты должен брать то, что можешь взять. И на данный момент, этот кусочек пластика самая лучшая вещь.
Снова вставляю ее ему в рот, и в этот раз он не отказывается. Он начинает быстро ее сосать и на какое-то мгновение его глаза закрываются, но потом открываются снова — верный знак того, что он устал, но борется с этим. Я тихонько качаюсь в кресле и похлопываю его по попке.