— Скоро все закончится, и я уйду.
И кто из нас был фриком?
Вероятно, я.
Потому что я не знала точно, что происходит, но понимала, что все серьезно и плохо, но все равно не хотела, чтобы это закончилось, потому что я точно поняла одно, касаемо этого парня — его звали Мо, и я не хотела, чтобы «это» скоро закончилось, и чтобы он ушел.
— Как твое полное имя? — Резко спросила я.
— Ким Симус Моррисон.
Я уставилась на него.
— Тебя зовут Ким?
— Моя мать норвежка.
Поскольку я не была специалистом по норвежским именам, мне это ничего не объясняло, кроме того, что Ким скорее всего был норвежским парнем.
— А твой отец? — Продолжила я.
— Наполовину шотландец. Наполовину мудак.
О боже.
Он проговорил это скороговоркой.
Я открыла рот.
Он качнул головой.
— Не делюсь личным, — заявил он.
К черту.
И к черту нервы тоже.
Может придет время, когда он примет душ со мной в ванной комнате.
А еще лучше, со мной прямо в душе.
Ага.
К черту.
Я указала на диван.
— Мы спим вместе. Мы дышим одним воздухом. Если ты хочешь тренироваться вместе, я покажу тебе шест, и ты можешь поставить меня на скамью для жима. Ради меня ты готов броситься на гранату. Я бы сказала, что это уже личное.
Он молчал.
— Мо, — огрызнулась я. — Серьезно. Кто знает, сколько времени это займет? Ты не можешь все время бесшумно слоняться с пистолетом на поясе по моему дому, ожидая, что со мной что-то случится.
Он не произнес ни слова.
Отчего я поняла, что он может бесшумно слоняться с пистолетом на поясе по моему дому, ожидая, что со мной что-то случится.
Или даже больше, ожидая, когда это произойдет, чтобы он смог это предотвратить.
— Ладно, Рэмбо, как насчет того, что я не хочу, чтобы ты бесшумно слонялся по дому, ожидая, что со мной что-то случится, — поправила я свой ответ.
От него ничего.
Я скрестила руки на груди (но он даже не посмотрел на мои руки, скрещенные на груди).
Мне платили за то, чтобы мужчины смотрели на мои сиськи, это был мой образ жизни.
Но я никогда так не хотела, чтобы мужчина обратил внимание на мои сиськи, как сильно хотела, чтобы Мо обращал на них внимание.
— Ладно. Я начну, — предложила я. — Я — Шарлотта МакАлистер. Только не мэм. Никогда, мэм. Лотти в семье и среди друзей. Значит для тебя тоже Лотти. Лотти Мак для всего мира. Королева календаря «Корвет» и хедлайнер стрип-клуба Смити. Тебе не нравится, что я раздеваюсь?
Один кивок, едва заметный.
— Ты думаешь, что я унижаюсь, продвигая потребительское отношение к женщине? — Спросила я.
Он быстро оглядел комнату.
Это был ответ на первую часть моего вопроса.
Потом посмотрел на меня.
— Ага.
Вот и ответ на вторую часть.
Но постойте.
Полегче там.
— Правда? — Спросила я.
Его губы не шевельнулись.
Но выражение лица говорило все тоже «Ага».
— Ты же знаешь, что это не так. Я могу делать со своим телом все, что захочу, в том числе зарабатывать с помощью него деньги, — заявила я.
— Верно, — пробормотал он.
— А я — женщина. — Я дернула головой в его сторону. — Ты не женщина. Поэтому я думаю, что это мой выбор.
— И куда он приведет? — спросил он.
— И куда, что приведет? — Спросила я в ответ.
— Ты раздеваешься за деньги. Потом, куда это тебя приведет?
Я почувствовала, как мои глаза прищурились.
— А как ты думаешь, куда?
Он пожал массивными плечами, и я была уверена, что по комнате пронесся легкий ветерок.
Я поняла, что он хотел сказать.
— Значит, мой стриптиз означает, что я в некотором роде ответственна за плохое поведение мужчин, — озвучила я, пожатие его плеч. — Потому что, знаешь ли, мой стриптиз означает, что мужчины могут думать о женщинах в целом только как о сексуальных объектах, хотят они того или нет, и относиться к ним как к сексуальным объектам, хотим мы того или нет.
Мо молчал.
И его взгляд ничего не говорил.
— Чушь собачья, — сказала я ему.
Он молча не соглашался со мной.
— И это чисто мужской взгляд, — сообщила я ему.
Мои слова его позабавили.
И снова мне захотелось запрыгнуть на него, как на дерево.
Его серебристые глаза посмеивались, а губы изогнулись на одну восьмую дюйма вверх?
Черт.
Похоже появилась настоящая проблема.
На самом деле проблем было несколько.
Но в этот момент я не собиралась вдаваться в подробности, думая, что мне очень сильно хотелось относиться к нему именно как к сексуальному объекту.
— Знаешь, мужчины часто напиваются, — заметила я. — Женщины тоже. Они напиваются в одиночестве, только среди мужчин, или только среди женщин, или вперемешку. Это происходит миллионы раз каждый день и каждую ночь. Но не каждый же из этих миллионов напившихся мужчин потом выходит и совершает сексуальное насилие над женщиной?
Его веселье испарилось.
— Нет, — ответила я вместо него. — Потому что для этого в них должно сидеть чудовище. Ну, прямо совсем монстр. Либо у них есть силы, и, слава Богу, у подавляющего большинства нет чудовища, либо оно есть. Это не имеет никакого отношения к выпивке. Или наркотики. Или то, что надето на женщине. Или как она себя ведет. Она не несет абсолютно никакой ответственности за то, что мужчина надругался над ней. Монстр все это совершает, потому что он монстр. Он просто скрывается, когда мужчина трезв. Но когда напивается, его сила воли слабеет, и это чудовище выходит наружу. Вот и все. Конец.
Его большое тело слегка зашевелилось, но он ничего не сказал.
Хотя я поняла, что это и был его ответ.
Он слушал меня.
— То же самое касается любых других плохих поступков, которые совершает мужчина, — продолжала я. — Если он пристает к женщине. Если он ее бьет. Меня тошнит от мужчин и женщин, которые обвиняют женщин в плохом поведении мужчин. Тем не менее имеется нечто, отчего эта история продолжается бесконечно. Ты знаешь, что увековечивает подобные вещи?
Он качнул головой.
— Разговоры в раздевалке, и ни у одного мужчины в комнате не хватает смелости сказать другому: «Знаешь, это дерьмо не делает тебя крутым. А делает тебя больше похожим на неудачника, который не может переспать с настоящей женщиной. Прекрати». Если мужчины позволяют своим же собратьям говорить дерьмо о женщинах, это сводит женщин к сексуальному объекту. Создается впечатление, что все мужчины в той комнате видят свою цель унизить женщин, и некоторые мужчины, мудаки, продолжают это осуществлять на деле, целенаправленно физически унижая женщин. И поскольку это делают мужчины, они понятия не имеют, что они на самом деле делают.
Мо согласился со мной.
Он этого не сказал.
Но я это увидела.
Учитывая, что он выразил свой ответ (своим способом), и хотя мне понравился его ответ, я продолжила:
— А что ты думаешь о женщине, которая посещает шоу «Чиппендейлов»? А австралийское «Тандер фром Даун Аппе»? Как о мерзких парнях, которые, вероятно, пристрастились к наркотикам и не имеют другого выбора, так зарабатывая себе на жизнь? — Спросила я.
— Может развратные. Другие — нет, — пробормотал он.
Я почувствовала, как мои губы дрогнули, но продолжала смотреть на него.
— Хотя, женщины, которые ходят на эти шоу, считаются похотливыми и неконтролируемыми одиночками, посещая их со своими подружками невесты или отчаявшиеся найти мужчину. Не видишь, противоречия? — Потребовала я ответа.
— Мужчины, которые приходят на шоу стриптизерш, считаются похотливыми или холостяками придурками, или отчаявшимися, — ответил он.
Хмм…
— Я не позволяю мужчинам относиться к себе потребительски, Мо, я не тащу их в клуб смотреть, как я танцую. Они приходят сами. И ты можешь смотреть на это двояко, точно так же, как ты мог бы смотреть на женщину, которая смотрит мужской стриптиз, снимая одежду. Я чертовски хорошо зарабатываю на жизнь за счет мужчин, которые совершенно не ценят женское тело, им это нравится, да, их это заводит, но все заканчивается прямо там. Или я чертовски хорошо зарабатываю на слабостях мужчин, потому что они недостаточно сильны, чтобы уважать сильных женщин, даже если женщина, показывающая им стриптиз, сильная, хотя и раздевается у них на глазах. Мне оба варианта по душе.
— Ты — это ты, — проворчал он.
— И что это значит? — Спросила я.
— Ты красивая, собранная, уверенная в себе и, как я слышал, талантливая. Большинство женщин, показывая стриптиз, делают не то, что ты, не потому, что гордятся своей работой. Они делают это, потому что живут там, где не хотят жить. У них нет другого выбора.
И он высказал очень много за раз.
В первую очередь то, что он считал меня красивой, собранной и уверенной.
Хорошо, что я не споткнулась, когда поворачивалась, показывая ему гостиную.
Но, кроме этого, он был прав.
— Да, — согласилась я.
На его лице отразилось удивление.
— У меня нет аргументов, — сказала я ему. — Хотя замечу, что я не спрашивала тебя, как ты относишься к карьере стриптизерши в целом. Я просто занимаюсь тем, чем занимаюсь.
На секунду его лицо побледнело.
Затем он разразился хохотом.
Я была почти уверена, что мои раскиданные подушки задрожали.
Я была потрясена.
Совершенно ошеломлена.
Я слышала кое-что, что было так прекрасно.
Смех моих племянников.
Но его смех занимал второе место.
Я застыла на месте лишь на мгновение.
А потом решила посвятить свою жизнь тому, чтобы заставлять его смеяться как можно чаще.
Поэтому я улыбалась, когда он перестал смеяться.
Но он не смотрел мне в глаза.
Он уставился на мои губы.
Теперь мы кое-что узнали друг о друге.
— Ты проголодался? — Спросила я.
Он качнул головой.
— Может расскажешь мне о своей военной службе? — Решила я продолжить.
Он качнул головой.
— Может тогда, какой твой отец мудак? — Я не сводила с него глаз.
Он качнул головой.
— Потом разберемся, — пробормотала я, направляясь к двери, все еще бормоча. — Я проголодалась. Пора ужинать.
И вышла из своей спальни.
Ким Симус «Мо» Моррисон, мой телохранитель и самый обаятельный мужчина, которого я когда-либо встречала, последовал за мной.
3. Начнем с пальцев ног
Mo
Она была на сцене, разыгрывая спектакль под «Лока» Шакиры и заставляя Мо, впервые с тех пор, как он начал работать с Хоуком, пожалеть, что у него нет другой работы.
Честно говоря, если бы ему удалось пережить эту ночь и все три ее шоу (это шло под номером два), не спрыгнув со сцены, не ударив каждого ублюдка, таращегося на нее, в горло, это было бы чудом.
Он понял, почему ее называли хедлайнером.
Он понял, почему клуб был забит.
Она была грациозна. Она умела танцевать. Она была прекрасна. На ней был потрясающий наряд (или она его снимала).
И она была такой сексуальной.
Господи.
Во время первого выступления он понял, что ему нужно следить за толпой, в этом и заключалась его чертовая работа, а не за ней, иначе он стоял бы в тени за сценой, не в силах отвести от нее глаз, в то же время, пытаясь утихомирить свой член, который становился твердым.
То же самое происходило с каждым ублюдком в этом зале.
Вот почему Мо захотелось врезать им всем по горлу.
Бл*дь.
Если они не поймают этого парня как можно скорее, это работа станет для него настоящей пыткой.
Мо понял это без всяких сомнений.
И он также понял, что дело не только в ее танце.
Она просто была собой.
Но он старался об этом не думать.
И потерпел неудачу.
Ее дом был крутым дерьмом.
Ее холодильник был таким же аккуратным, как и его (если он ходил за продуктами, что случалось редко, он был слишком занят работой и общением с друзьями и семьей, но если он все же ходил за продуктами, то внутри его холодильник выглядел примерно также, в основном, без строго выстроенных по линии, но он начинал все раскладывать по контейнерам, как только приносил домой).
Она босиком, с распущенными светлыми волосами, в обтягивающей майке и джинсах, с маленькой попкой, которую он мог бы обхватить одной рукой, черт возьми.
На этой огромной кровати он отдал бы свое левое яичко, чтобы ее трахнуть.
Тот факт, что она могла уступить в споре, не включив при этом стерву.
Ее огромная, яркая белозубая улыбка.
И самое главное, как она восприняла новость от Хоука и Смити.
Она прочла письмо. По требованию Хоука. Смити это не понравилось (и, честно говоря, Мо тоже), но Хоук хотел, чтобы она поняла всю серьезность ситуации.
Мо знал, что она испугалась.
Ее лицо слегка побледнело, и все.
Но он чувствовал ее запах страха.
Потом она слушала Смити, а после — Ястреба, не отводя от них глаз, коротко кивая, полностью сосредоточенная.
Никаких помех.
Никакой истерики.
Никаких разговоров, чтобы еще что-то разузнать.
Почти то же самое, когда он обсуждал с ней свои дела у нее дома.
Конечно, она отказалась от душа с ним. Спит в своей комнате. Он понял. Это был интимный момент вторжения в частную жизнь, она не была к этому готова.
Она по-прежнему не ни хрена не выполняла и заставляла полчаса объяснять, почему он знает, что делает, и ей приходилось его слушать.
И она согласилась ничего не сообщать ни Эдди, ни Ли с его ребятами.
Мо понял, что она пыталась таким образом защитить их. Эти мужчины многое пережили, заявляя права на своих женщин. Взрывы автомобилей. Похищения. Одну из их женщин подстрелили.
На несколько лет воцарился мир. Они справили свои свадьбы. У них появились дети.
И все было пока отлично или настолько, насколько это возможно с «Рок Чик».
Они с ума сойдут от этого письма.
И Лотти это знала.
Поэтому она немедленно согласилась защищать их, держа все в тайне.
Это был умный ход.
Но для нее он был скорее связан с тем, что она любила свою семью, своих родных.
Шарлотта МакАлистер была классной танцовщицей. Забавной. Умной. Талантливой. Задумчивой. Все вместе. Профессиональной.
И сексуальной как ад.
Да.
Эта работа будет для него настоящей пыткой.
— Хорхе, с другой стороны, — сказал Хоук ему на ухо, и Мо повернул голову, чтобы посмотреть на своего босса, который стоял позади. Мо был невозмутим, и Ястреб ничуть не удивился. Если человек хотел, он двигался как призрак. — Мне нужна минутка.
Мо покинул свое место, чтобы последовать за Хоуком, посмотрев на сцену и увидел стоящего там заместителя Хоука, Хорхе.
Хорхе не смотрел на Лотти, его внимание было приковано к толпе.
Это было хорошо.
Мо следовал за Хоуком по заднему коридору мимо гримерки танцоров до конца, где была дверь в заднюю комнату. Там было тише, но музыка была слышна, но глухо.
Хоук остановился и повернулся.
Мо остановился и слегка отодвинулся в сторону, чтобы не тратить наносекунду на полный поворот, и вернуться к Лотти, если он ей понадобится.
— Ты видел ее первое выступление, — заметил Хоук.
Мо кивнул.
Хоук вздернул подбородок.
Затем спросил:
— Ты уверен, что сможешь это сделать?
Хоук Дельгадо не был глуп.
И он знал своих людей.
— Бл*дь, нет.
Его босс не удивился, но начал проявлять нетерпение.
— Мо…
— Но я сделаю, — закончил он.
— Это всего лишь работа. Ее работа. Три танца. Пара песен. Потом она снова будет сидеть в гримерке, потому что Смити не хочет, чтобы она ни с кем общалась, — Хоук говорил ему то, что он знал уже от Смити.
Смити хотел, чтобы она ни с кем не общалась потому, что это заставляло ее казаться неуловимой и исключительной.
Он поступил так, потому что знал, как и Мо, что многие мужчины-придурки, кто не был придурком, были психами, те, кто не был ни тем, ни другим, сидели дома со своими женами.
Другими словами, Смити не хотел подвергать ее опасности.
Но опасность ее нашла сама.
Потому что она была стриптизершей.
— Я займусь этим, — заявил Мо.
— Это просто ее работа, Мо. У нее это хорошо получается. Она этим знаменита. Но для нее эта работа, благодаря которой она выплачивает ипотеку, — сказал Хоук.