Или хуже того. Как одна из них, она вывернута наизнанку, но до сих пор ужасным образом жива.
«Страх убивает, мисс Лейн. Соберитесь».
Ярость бурлит во мне, холодная, ясная и сумасшедшая, как и бойня, происходящая передо мной.
«Не холодная, ясная и сумасшедшая, — бесстрастно говорит Бэрронс. — Ты горячая, грязная и разъярённая, и вот-вот совершенно слетишь с катушек, совсем как…»
Он умолкает, и я ахаю, потому что внезапно всё, что мы видим, становится абсолютно логичным.
«Совсем как они», — хотел сказать он.
Видимые дерутся не как фейри.
Они дерутся как люди.
Пока мимо нас ползёт очередная отрубленная конечность, Бэрронс говорит: «Ты можешь их восстановить? Нам нужен как минимум один с работающим мозгом и ртом. Попробуй восстановить кого-нибудь из высших каст».
Он прав, мы не получим ответов от этих искажённых форм, и даже если я успешно восстановлю одного из них, мы получим ответы только за счёт чтения по губам, учитывая неестественную тишину, накрывшую землю и всех её обитателей. Я мысленно перебираю все вещи, которые я восстановила в прошлом: книжный магазин, мой двор в Эшфорде, аббатство Арлингтон. Последнее заставляет меня верить, что я справлюсь, и освещает путь.
Аббатство было массивным, сложным и настолько детализированным, что никто не мог знать его всецело и восстановить, особенно учитывая неизведанное подземелье. Именно в тот день я узнала, что планета содержит длинные и подробные записи обо всём, что когда-либо случалось и когда-либо существовало.
Я воссоздала аббатство не из своей коллекции, а из слоновьей памяти Земли. С таким же успехом я могла восстановить аббатство в церковь, которая когда-то стояла там, или в шиан, что ей предшествовал. Это не моё знание восстановило крепость, а безвременное знание вселенной, словно я просто пригласила другое время опять существовать и заменить нынешнюю реальность. Не изменить время, а просто вновь призвать один момент в бытие.
Расфокусировав взгляд, я очищаю своё сознание и общаюсь с силой, пульсирующей в Фейри так же сильно, как в почве смертных, прошу её вернуть Двор Зимы в его прежнее состояние, и с тихим вздохом осознаю, что нечто фундаментальное во вселенной жаждет восстановить порядок. Оно не хочет беспорядка. Ему не нравится разрушение. Оно стремится к эволюции, а не к деградации.
Я никак не могла знать (по крайней мере, сейчас, дайте мне ещё несколько тысяч лет) каждого фейри Зимнего Двора, но земля владеет детальными отпечатками их существ, поскольку тысячи лет резонировала с их шагами. Я поднимаю эти воспоминания, призываю, добавляю к ним свою силу, предлагая им вновь быть целыми.
«Хорошая работа», — тихо говорит Бэрронс.
Хоть я и чувствую тот самый момент, когда всё возвращается обратно в равновесие, я всё равно изумляюсь, когда фокусирую взгляд и вижу красоту Зимнего Двора, кишащего тысячами целых и невредимых обитателей.
«Теперь ты можешь разморозить их», — говорит Бэрронс.
«Я их не замораживала». Тем не менее, они остаются неподвижными.
Примерно пять секунд. Таращатся, словно в оцепенении.
Затем они вновь взрываются яростью и бросаются друг на друга, создавая поле битвы бешеных псов, швыряясь проклятьями, атакуя кулаками и мечами. Через считанные секунды они снова расчленены и изувечены.
Это безумие.
Я заново сосредотачиваюсь, вновь восстанавливаю их.
Мы получаем четыре секунды затишья, затем они снова начинают атаковать.
Ещё три раза я восстанавливаю свой двор. К третьей попытке уже не остаётся затишья между восстановлением и войной. Фейри быстро учатся. Даже сумасшедшие фейри. Нет смысла пытаться получить ответы. Видимые целиком и полностью сосредоточены на разрушении ради саморазрушения.
Это происходит и в других моих дворах?
Вздохнув, я приглашаю землю остановить их на неопределённый срок, заморозив в сражении; многие вновь обезображенные, бесформенные и такие же неподвижные, как ледяные статуи Зимы, которые усеивают земли.
«Предположения», — требует Бэрронс.
«Первое: старые земные боги каким-то образом отомстили и сделали что-то, заставившее фейри обратиться друг против друга».
«Молодцы старые земные боги», — восторгается Бэрронс, его тёмные глаза сверкают.
Я бросаю на него взгляд. «Во-первых, я их королева, помни. Я несу за них ответственность, и мы до сих пор не знаем, где моя мать. Во-вторых, кто-то получил силу короля Невидимых…»
«Хотя король отказался от силы, он ещё не выбрал преемника. Эта сила бродит, не приняв решения, наблюдает».
«Ты мне этого не говорил. Откуда тебе известно?»
«Она время от времени маячит в книжном магазине».
Наблюдая за ним. Ну конечно. Фреска на потолке «Книг и сувениров Бэрронса», которую я смогла отчётливо увидеть только несколько лет назад по смертному времени: Бэрронс как король Невидимых, я как королева и возлюбленная.
«В-третьих», — подталкивает он.
Я пожимаю плечами. Песнь была пропета и оживила магию в ядре планеты. Могло случиться что угодно. «Не имею ни малейшего грёбаного представления, Бэрронс. А ты? Ты можешь чувствовать мою мать?»
Он резко мотает головой влево в типично Бэрронсовской манере, экономящей движения. Он самый сдержанный мужчина из всех, кого я когда-либо встречала. «Пока нет; нам надо продолжать идти. Но если она в этом бардаке, ты её восстановила».
«При условии, что она была изначально жива». Хоть каждая унция моей натуры хочет, чтобы моя мать была жива, я надеюсь, что сила королевы не способна воскрешать из мёртвых. Для людей смерть в естественном порядке вещей. Вселенная всегда требует плату, если ты нарушаешь этот порядок.
Возможно, ты их вернёшь. Возможно, они даже воскреснут в хорошем состоянии, но подозреваю, что такие случаи редки. Большинство мифов так или иначе опираются на реальность, а мифов о зомби бесчисленное множество.
Ты всё равно потеряешь их вновь, так или иначе, потому что им суждено быть мёртвыми.
Моя мать не должна быть мертва.
Мои губы изгибаются в жестокой улыбке.
Если она мертва, то я точно знаю, что я сделаю.
Я разморожу Видимых и оставлю их в таком состоянии, калечащих и обезображивающих друг друга на протяжении всей вечности.
И я не обернусь назад.
Глава 16
Кто я? Могу ли я скрыть себя на веки вечные?[22]
Лирика
Впервые за мою жизнь в горлышке моей бутылки нет пробки.
Мой отец (при условии, что он может найти меня, хотя я уже не там, где он меня оставил) продолжает отсутствовать.
Выбор за мной.
Мир прямо там.
Зал Всех Зеркал в пределах досягаемости.
Я отчаянно желаю покинуть бутылку, с головой ринуться в переживания, о которых я читала, встречать людей и не-людей, заниматься сексом, пробовать на вкус, трогать и ощупывать всё подряд.
И всё же с кем я встретилась во время своей первой же девственной вылазки в мир?
Смерть.
Этого достаточно, чтобы я притормозила.
На свете есть бесчисленное множество представителей моего вида, миллиарды смертных, мириады мифических существ. Каковы шансы, что на своей первой экскурсии за пределами бутылки я столкнусь лицом к лицу с единственным и неповторимым принцем Смерти?
Астрономически и немыслимо малы.
Один шанс из бесконечности.
Я знаю, что это значит.
События эпических масштабов, изобилующие внутренним и внешним конфликтом, никогда не тратятся впустую на второстепенных персонажей.
Я одна из героев.
Будучи и библиотекарем, и читателем, я пропитана метафорой и аналогией, совпадением и судьбой, предзнаменованием и уловками, темой и мотивом, эмоциональным подтекстом и сюжетным поворотом.
И, как и любой проницательный читатель, я очень подозрительно отношусь к рассказчику.
Я знаю, что тот самый элемент, который ставит героя на путь наиболее значимого путешествия, зачастую приводит к его/её скоропостижной кончине.
В Библиотеке очень мало историй имеет хороший конец. Я точно не знаю, кто их собрал. Я бы подобрала коллекцию с большим количеством оптимизма.
Меня даже не удостоили тонкой метафорой.
Смерть оказался моим освободителем.
Это камень над головой, который источает кармическое лукавство и намекает, что меня может ждать ужасная судьба.
— Я одна из героев, — изумлённо бормочу я. Затем принимаюсь стонать и роняю ноющую голову на руки, слегка массируя виски. Смерть сказал, что последствия выпивки длятся примерно тридцать минут. Моя головная боль должна была уже закончиться.
— Лирика.
Я резко поворачиваю голову и ахаю.
— Отец! — а я-то думала, что он больше не может найти меня.
— Всеведущий, помнишь? — бормочет он с лукавой улыбкой.
Я чувствую, как уголки моих губ приподнимаются в ответной улыбке. Так долго я жила ради его визитов, планировала разговоры, лакомые словесные кусочки, чтобы очарованием уговорить его остаться подольше, с бескрайней тщательностью и заботой выбирала облики, которые надену для него. Его общество было моей величайшей радостью, единственной переменой в монотонном неизменном окружении, из которого невозможно было сбежать.
Я ненавижу его за это.
Я люблю его.
И я это ненавижу.
— Ты хорошо справилась, — говорит он, и его звёздные глаза мерцают.
«Погодите-ка, что?» Моргнув, я качаю головой и тут же сожалею об этом.
— Ты хочешь сказать, что я должна была сбежать из своей бутылки?
— Конечно.
Ничто из этого не было моим решением?
— Возможно, я подсунул бутылку под его ботинок. Однако я не кидался на её стенки, пока она не упала и не разбилась. Это сделала ты.
То есть, эта часть была моим решением. Или не была? Мне ненавистно то, как легко он сбивает меня с толку. Всё что угодно может оказаться правдой. Он — мой единственный источник информации о мире. Чрезвычайно опасно доверять кому-то одному формировать твою реальность.
Почему он выбрал для меня именно эти два облика? В какую шалость он меня втянул?
— Я не уверена, что понимаю, чего ты хочешь от меня, отец. Ты расскажешь мне больше о том, что мне делать?
Он пожимает плечами.
— Всего лишь узнать его и его друзей.
— Зачем? — я сожалею об этом слове сразу же, как только оно слетает с моих губ. Мой отец выгибает бровь, изучая меня слишком пристальным взглядом, который доставляет дискомфорт. В его оценке чувствуется осязаемое давление. Я никогда прежде не задавала ему вопрос «зачем».
— Считай это испытанием перед твоим потенциальным освобождением. Докажи, как хорошо ты подчиняешься мне, и что моя вера в тебя не ошибочна.
Кивнув, я улыбаюсь, стараясь не выдавать других эмоций.
И всё же я задаюсь вопросом, почему я должна что-то ему доказывать.
Он мне ничего не доказывает. Я ничего не требую. Никогда. У меня нет прав.
— Я не могу остаться, — говорит он потом. — Множество элементов находится в движении и требует моего внимания. Я пришёл сказать, что ты хорошо справляешься. Продолжай в том же духе и прекрати сомневаться. Близится час, когда ты наконец-то будешь свободна. Когда я наконец-то приведу тебя домой. Верь, подчиняйся, и со временем всё станет ясно.
Я изучаю его так, как, возможно, не изучала никогда прежде. Кто это существо, настаивающее, чтобы я потратила всю жизнь на ожидание того, что он считает «подходящим временем»? Действительно ли он мой отец? Правдиво ли что-то из того, что мне известно о себе? Почему я не слышу ни капли правды в его утверждении, что он меня освободит?
Но одно я знаю, прочитав миллионы историй, порождённых мифами из миллионов слов.
Подходящее время никогда не наступит.
Есть лишь нынешний момент.
— Я вольна покидать бутылку? — настаиваю я. — Поступать так, как я пожелаю? — ожидая его ответа, я задаюсь вопросом, а желаю ли я чего-то по-настоящему. Я гадаю, вдруг он так умён, король для моей пешки, что он двигает меня по своей шахматной доске, всё это время готовясь пожертвовать мной в критический момент, чтобы достичь желаемого исхода игры; вдруг я одна из тысяч пешек, которые он расположил на местах в ходе вечности, когда он был свободен, а я — нет.
— До тех пор, пока ты подчиняешься инструкциям, которые я тебе дал — да. Но Лирика, если ты покажешь ему свой истинный облик…
Он умолкает, и я бледнею, дыхание застревает в моём горле, а сердце застывает в груди. Он не заговорил вслух. Он показал в моей голове, что случится со мной. Я не хочу, чтобы это когда-либо произошло со мной. Есть судьбы и похуже моей бутылки. Бездна монстров, тёмная, сырая и кошмарная, откуда нет выхода. Он действительно поступит так со мной?
Мой отец ушёл.
Оставляя меня обдумывать идеальный парадокс, который он для меня создал.
Я могу быть свободна, но только в том случае, если никогда не раскрою свой истинный облик.
А Смерть, которого я нахожу таким привлекательным и надеюсь, что он станет моим другом и даст мне секс, будет доверять мне только в том случае, если я покажу ему свой истинный облик.
Это тиски взаимопротиворечивых и взаимозависимых условий, ловушка, дилемма, применяемая автором событий, чтобы выковать или сломать персонажа.
Я поднимаюсь на ноги, готовая покинуть свою бутылку.
О да, я определённо одна из героев. Я не сломаюсь.
Затем я плюхаюсь обратно с очередным стоном, когда осознаю вторую, в высшей степени неприятную вероятность.
Справедливости ради, надо признать, что по таким критериям я также могу оказаться одной из злодеев.
Глава 17
Беги, маленькая сучка, я хочу твою силу[23]
Иксай
Высоко в северной башне Иксай смотрела на застывшее внизу сражение, губы приоткрылись в оскале, фасетчатые глаза мерцали вожделением.
Ярость и желание воевали в её груди болезненно, достаточно мощно, чтобы сдирать плоть с кости. Она испытывала столь интенсивный голод, что сама была голодом, безумной, неутихающей жаждой всего, и ещё больше, но в особенности жаждой обладания силой, которая должна была принадлежать ей, но украдена смертной.
Щиты, преграждавшие вход в её замок, были непрозрачными снаружи, но прозрачными изнутри, ограждая от пытливых глаз, но позволяя ей шпионить.
Сука-королева находилась в её королевстве.
Направлялась прямиком к её двери, сопровождаемая зверем, который служил её консортом и охранником.
Иксай желала зверя, жаждала его каждым атомом своего существа. Он был оружием не менее смертоносным, чем копьё судьбы и меч света — живое создание, способное убить фейри.
Если бы она соблазнила его, он стал бы кинжалом, который она вонзила бы глубоко в вероломное сердце человеческой королевы. Иметь его при себе было бы опасно; иметь его подле себя, у своих ног было бы волнительно; смерть на поводке, гибель для любого фейри, кто посмеет хоть прошептать что-то против неё.
Зверь ненасытных аппетитов был легендой. Он жил среди них какое-то время. Он мог быть безжалостным, он мог быть жестоким; она чувствовала его голод, жаждущий всего, бурлящий под его плотью, едва сдерживаемый. Он был всего лишь псом, которого нужно заново выдрессировать, поощрить вновь потакать самым примитивным инстинктам и желаниям, и вознаграждать его всякий раз, когда он поддастся этим порывам. Вместе их никто бы не остановил. С ним она бы получила власть над многими такими зверями, и её правление никогда не было бы свергнуто.
Иксай намеренно пока что не призывала королеву; она хотела, чтобы та поварилась в парализующих эмоциях прежде, чем призвать её в Рощу.