Люди из-за стола под окном тоже торопливо начали подниматься и собираться. Я прикусила губу, протяжно выдыхая, впитывая кожей разряжение атмосферы и наивно пытаясь усмерить галоп сердца.
На фишки и деньги легла стопка паспортов и банковских карт. Вокруг Влада собрались все присутствующие, одевая верхнюю одежду. Он пригубил виски, глядя на паспорта и карты которые разбирали люди и негромко произнес:
— Так, сейчас я напоминаю вам, а вы, как выйдете, напоминаете тем, кто уже на низком старте: ксивы светить аккуратно, а не как в тот раз. Понятно, Юра? — холодный взгляд на мужчину напротив. — Зубы все себе вставил? Мозг включай, я больше не хочу в гипсе ходить. — Перевел взгляд на стол и снова пригубил. — В банках на Суханова и Дмитриевском снимать мало, они меченные. К банкоматам в «Радуге», «Армаде» и этом еще… как его там… короче, молл на Кирова, не подходить вообще. Большую часть снять по области. Сначала в банках, потом только в банкоматах, правила помним. Машинами тоже не светить, особенно тебя касается, Ален. — Девушка, натягивающая шапку вздрогнула и кивнула. — Амир, — взгляд на молодого грузина рядом с Кобой, — маякни моим бестолачам, чтобы с первой партией тут были. — Дождался кивка Амира, и довольно прицокнув языком, усмехнулся. — Ну, с богом, орлы.
Люди стали покидать квартиру, Влад прикрыл глаза и пригубил бутылку. Ушли почти все кроме Кобы и еще одного грузина. Казаков бросил на меня взгляд и кивнул на диван, куда садился сам. Я на ватных ногах пошла.
Они разыгрывали партию, шутили, негромко смеялись. Где-то с час. А потом началось. Сначала приехал Спасский, потом Руслан. С сумками. Полными нала.
Влад развалился на диване, положив правую руку на спинку над моими плечами и, вытянув длинные ноги, курил и прищурено смотрел, как заносят сумки. Много сумок. Руслан и Спасский с еще парой человек оккупировали широкий стол под окном и вели подсчет.
Стрекот аппаратов для счета денег, щелчки резинок по пачкам. Алкоголь и дым сигарет под потолком.
Они все несли, а он все смотрел. Лицо непроницаемо, затяжка, задержка дыхания и протяжный выдох с одновременным прикусом губы.
Здесь не было торжества. Ликования. Восторга.
Это не в первый раз — внезапно поняла я.
Здесь было его тихое упоительное удовлетворение и его задумчивый взгляд на сумки в паре метров от него. Я не могла смотреть на них. Сидела рядом, скрестив на груди руки. Не на показ, что у меня неудовольствие. Потому что страшно было. Это было очень страшно видеть столько нала. И сумки все заносили.
Меня медленно начинало подташнивать. Я знала. Я уже понимала. Вот это, под его ногами, результат его работы. И мне страшно. По животному дикий ужас от понимания, что он еще может сделать. Что он может сделать со мной. Нет ничего невозможного — тихо поют эти гребанные сумки едва не рвущиеся от содержимого.
Он закурил вторую, когда сумки кончились. Взгляд все туда же, все так же глубоко задумчив, оценивающий, не моргающий.
Тишина в квартире, никаких разговор, только шелест купюр, удар резинок по пачкам, стрекот машинок и шуршание ручек по бумагам.
Я все так же рядом, он так же расслаблен. Скосила на него взгляд, не до конца. Не хотела встречаться глазами. На руку с сигаретой. Засученные рукава.
В голову полезла какая-то полная дичь — я же поняла еще тогда, по этим сраным рукавам себе вывела что его нельзя отвлекать, хули так перепугалась, когда он в наушниках сидел?..
Кожу на кисти начало жечь при этом воспоминании и до меня дошло — он тогда перехватил тоже по особому. Очень по особому. Одно движение и сломает. Как тогда в коридоре.
Тошнота подкатила к горлу. Я поднялась и пошла в туалет. Вырвало.
О, это непередаваемое чувство, когда тебя вывернуло от ужаса. Просто непередаваемое.
Я сплюнула, села возле унитаза дрожащей рукой вытерев губы. Сука, противозачаточные еще забыла. Хотя, какая разница? С ним спать я не могу. Я смотреть на него не могу.
Ерохин, тварь, на кого ты меня послал? Он же… может все. Не потому что денег дохуя, хотя это тоже, конечно, а потому что у него мозги пиздец как работают. Выверено окружение, очень выверено. Молча считающее деньги, складирующее, выводящее к итоговой сумме. Он за ними не следит, знает что не нужно. Что они его. И я среди них. Что он сделает со мной. Что?
К горлу снова подкатило, но уже было нечем. Просто скрутило в спазме.
Я медленно по стеночке в ближайшую комнату. Спальня. Скрючилась на кровати, впитывая полумрак под кожу. Успокоения никакого. Будто хуже.
Потом был шум, негромкая музыка, смех. Они праздновали. Повод был. Не до исступления, как там, за городом, тихо. Потому что все прошло тихо и все должно быть тихо — они сейчас сидят на деньгах.
Гомон стих уже ближе к полуночи и я поняла — он покинул стол. Сейчас зайдет.
Села на краю кровати, чувствуя, как неровно забилось сердце и заледенели пальцы.
Он закрыл за собой дверь. Усмехнулся. В правой тлеющая сигарета, в левой ополовиненная бутылка. Закрыл дверь и облокотился спиной. Выдохнул в сторону и вниз, не переводя с меня внимательного взгляда. Долгая бьющая по нервам пауза. Снова едва заметная усмешка по губам. Сигарета в бутылку. Краткое шипение. Склонился и поставил ее у ног.
Откинулся спиной на дверь, руки в кармане брюк, правой ногой уперся в деревянное полотно.
Белая приталенная рубашка расстегнута на верхних пуговицах, черные глаза в полумраке и очень внимательный изучающий взгляд.
— Почему вырвало? — негромко, как всегда спокойно.
— Не беременна, не беспокойся. — Ровно отозвалась, чувствуя внутри только мандраж.
Усмехнулся и покачал головой. Неторопливо направился к кровати. Я подобрала под себя ноги, чувствуя напряжение. Но он просто сел на край ко мне спиной и положил локти на разведённые колени, свесив с них кисти.
— Странная ты, Межекова. — Устало и так же тихо. — Другая бы восторгалась, радовалась, думала что ей перепадет там… А она блевать побежала. Впрочем, я знал, кого выбрал, хули тут удивляться…
Медленно откинулся на кровать и прикрыл глаза.
Завел руки за голову, мимоходом легко коснувшись моего колена. Проверял. Я вздрогнула, он не открывал глаз, но словно почувствовал — едва-едва заметно поморщился.
— Я никого не убивал, ничего плохого не сделал. — Бесконечно устало. — Так… пошалил немного.
Хуясе, немного.
— В машинки поиграл, с детства люблю играть в машинки, особенно дорогие. Вот себе восемь штучек купил. Каждую по шесть раз.
Я напряженно смотрела в его лицо, чувствуя, как снова ускорилось сердцебиение. Он разрешает. Разрешает спрашивать.
— Купил ты, но деньги заплатили тебе. — Осторожно, почти шепотом произнесла я.
— Не мне. Что я совсем дурнэ, что ли. Рожай, Межекова, давай. Ну? Я же в тебя верю. Да-а-авай. — Зевая и скучающе, все так же не открывая глаз.
— Лизинг? — похолодев, выдала я.
— Пятерка, молодец, за пирожком сама сходи.
— Каждую по шесть раз? — с трудом сглотнув переспросила я, напряженно глядя в его лицо. — Это значит шесть лизинговых компаний и в них заявки одновременно, да?
Едва заметно кивнул. Я с трудом сглотнув, продолжила:
— Но там пиздец сколько нала… В заявках завышена цена. Ты сказал той девушке чистить хвосты, это ликвидация… там фирма однодневка, но должна быть с хорошей кредитной историей, иначе бы лизинги отказали…
— Все, Шерлок, ты сразил Мариарти наповал. Блевать пойдешь в знак победы? Воды мне захвати на обратном пути.
Вот, что называется, сидела ни жива не мертва, во все глаза глядя на безмятежное лицо Казакова и понимая, почему Коба едва его не целовал и восторженно держал за голову. Голова у него пиздец отбитая… Это как вообще?.. И как провернуть надо…
— Полин принеси воды. Я заебался. Три дня на нервах, сейчас отпускает, двигаться не хочу.
Я на негнущихся ногах пошла из комнаты. Его люди сидели за столом, играли в покер ели, пили и негромко переговаривались, не обратили на меня ровным счетом никакого внимания, когда я взяла с края стола бутылку минералки. Только Спасский. Едва заметно приподнял бровь, когда встретились глазами.
Я кивнула, понимая, о чем он спрашивает. Все нормально, Вань. Нихуя правда подобного, но бесить я его не буду. Я его боюсь бесить. Я его теперь вообще во всех смыслах боюсь. И еще пиздец как… хер знает, как назвать. Вот Зимин у меня это чувство вызывал. Теперь еще и этот отбитый.
Вернулась назад. Не могла переступить порог, он все так же лежал на кровати, выставив локоть и прикрыв ладонью глаза. Ерохин… Господи, у меня пути назад нет. Нет и все. Я даже не сомневаюсь, что Ерохин меня сдаст, если откажусь. Что тогда со мной сделает Казаков? Вот что? Андрей падла… Сука, ну так трудно что ли ни в кого не сувать было?.. Начал мне такую цепочку блять, расхлебай попробуй. Хотя нет. Светка… Ерохин и на нее же может насесть, на эту полную дуру. Ерохин… И если бы не Андрей, я бы про Светку не узнала…
— Межекова, ты чего опять подвисла? — устало очень. Очень устало.
Я, судорожно вздохнув, закрыла дверь и направилась к нему. Остановилась рядом, протянула бутылку. Он отнял ладонь от глаз и посмотрел на меня. Взгляд такой неопределенный. Не характеризуемый совсем. Просто сердце ошибается.
Приподнялся на локте и протянул руку за бутылкой. И резко схватив за кисть дернул на постель рядом с собой. Секунда и этот нечеловечески быстрый ублюдок подмял меня под себя и свел руки над головой прижав их к постели.
Глаза в глаза. Его спокойное дыхание и мое сорванное. Медленно на бок склоняет голову.
— Почему нет? — едва слышно.
— Что нет? — напряженно спросила я, чувствуя как под тяжестью его тела меня начинать бить мелкая дрожь.
— «Один шанс» и твой отказ. Почему, Межекова?
— Я не понимаю… — абсолютно искренне выдохнула я, почти со страхом глядя в его глаза.
— Тебе было плохо и ты была слаба. Я не давил. Я впервые у тебя попросил. Да и вообще попросил. — Его изучающий взгляд по моему лицу с твердо сжатыми губами. — Шанс показать то, как может быть. Показать то, что ты успокоилась у меня в руках, может быть постоянным.
— Ты пьян, Влад. — Прикрыла глаза, чувствуя как болью разрывает изнутри.
— Воспользуйся. — Едва слышно. И еще тише. — Потому что я прошу еще раз.
Отвернула лицо. С силой зажмурила глаза, сдерживая сумбур, который правил хаосом. В голове. Душе. Теле.
Отстранился. Сел на кровати полубоком, оперевшись на руку. Я стиснула челюсть, отворачиваясь от него, сорвано выдыхая и умоляя себя не реветь. Только не так. Потом все. Нужно успокоиться. Нужно уйти. Села рывком, но встать не могла. Смотрела перед собой невидящим взглядом, часто дыша и чувствуя… ничего не чувствуя. Невозможно вычленить что-то одно. Я смотрела перед собой и не знала, что происходит. Он протянул руку. Медленно. Пальцем за подбородок, поворачивая мое лицо к себе. Взгляд задумчив, спокоен.
Его пальцы от подбородка вверх по линии челюсти, вызывая спазм в животе от странного, тягучего, травящего чувства по венам. Дошел до щеки, его взгляд за своими пальцами едва ощутимо оглаживающими подушечками кожу у виска. Стало невыносимо.
Зажмурила глаза, почти отшатнулась.
— Тихо, блять. — Его рука отстранилась от моего лица. — Не порти. — Едва слышно, почти неразличимо в звенящей тишине. — Не пожалеешь никогда, клянусь тебе… Я уже… всё…
Я застыла, парализованная смесью тихого приказа и жажды. Нет, просить он не умел. Априори. Поэтому я его не поняла тогда. И даже сейчас он просил странно, сам не понимая, как это делается. Там был оттенок требования, жажды.
Сила именно жажды смешалась с привычной для него беспрекословностью, ударила мне по рецепторам, заставила на миг замереть в полном послушании.
Подушечка пальцев по скуле. Неторопливо и поверхностно. А чувство, будто лезвием провел — больно, горячо, страшно. И внезапно, но хочется еще…
Пальцы дальше по скуле, вспарывая кожу. До губ. Нерешительно. Едва прикасаясь. По контуру. Он пробует. Не уверен. Даже когда мое тело меня подводит и я размыкаю губы. Накрывает собой тут же. Поцелуй с ним будто и не с ним. Не так, как до этого. Осторожно. Покровительственно. И меня бьет навылет одно простое осознание — он опасается сейчас давить, опасается причинить боль.
Он осторожен. Сегодня. Сейчас. Это бьет гораздо сильнее его сарказма, его унижения, его того давления, когда я знала — секунда и сломает руки. Это било сильнее, потому что защититься от этого не уже не можешь. Оно прошивает, впитывается под кожу, уходит в вены, несется по телу. Чувство защищенности. Он пойдет до конца. Не важно до чьего, он всегда идет до конца и здесь тоже. Он идет под кожу. В вены. По телу. Напитывает душу тем, что шепчет его кровь, делающая его губы такими парадоксально и нежными и жесткими — с тобой никогда ничего не случится, верь мне. Здесь. Прямо сейчас.
Я отвечаю так, будто устала. Будто так долго шла и так сильно устала. Сосуды сужены и кровь в них остыла, тело ведет. Он осторожно протягивает руки, сжимая меня за плечи и притягивая к себе. От него ко мне по венам тишина. Знание, что все. Все закончено. Бой окончен, хватит. Отступи, все кончено, не потому что я так сказал, просто… все кончено. Больше никто и никогда, ты дошла. Больше ничего. Больше никто. Никогда. Пока жив.
Мягко положил спиной на постель, не размыкая рук, обнимая.
Тряхануло так, что больно стало. Кислотой по венам, сжигая все, выворачивая от боли до судорог в таком слабом теле. До злых слез, но не прерывая поцелуя. До дрожи, выгибающей тело. Не навстречу ему. Нет. Потому что мир разрушился, такой знакомый и агрессивный когда вырубаешь эмоции и идешь только по заданным параметрам, иначе не выжить. Мораль, ценности, проблема и ее решение, и все, никаких эмоций, пока все не разрулишь и только потом ты одна в тишине квартиры, в полумраке, с алкоголем на губах. В углу. В темном углу дома. Со всхлипами, потому что было так страшно, так тяжело, так сложно. Так страшно, а бояться было нельзя, надо было решать. Раз за разом подавляя то, как ты изнутри орешь, визжишь, стонешь, сдыхаешь. Подавляешь, потому что потом. А сейчас только одно — действие, динамика, нельзя назад. Остальное все позже. Оно будет там, в том углу. Там будет все: боль, холод и страх. Но потом, потому что сейчас проблема еще не решена. Всегда так было и будет.
И сейчас тоже проблема еще не решена, но я уже в том углу. И мне уже страшно, больно и я не знаю, впервые в жизни не знаю, что мне делать.
Потому что под тяжестью его тела, под его губами и руками я понимаю только одно.
Не одна.
Он так осторожен. Он не давит больше. Не сжигает во мне меня, он просто рядом. Лицом к лицу и там, за его спиной, они все остановятся. Не посмеют и он никогда не позволит. Он раздвигает языком мои дрожащие, соленые от слез губы, а я чувствую, как в том темном углу меня окутывает тишина. Темнота и тишина. Шепчущая в крови, что все кончено и нет смысла больше забиваться в это угол, вставай. Все. Кончено. Навсегда.
Мои руки дрожащими пальцы за его шею. И поцелуй глубже. Язык по языку, сердце в галоп, дыхание в срыв.
Отстраняется, губами скользит по щеке, до нижней челюсти, ниже. Мягко касается шеи. Его пальцы расстегивают мою блузку, но не до конца. Только три пуговицы. От шеи губами ниже, до ключицы. И между ними мягкий поцелуй, запускающий томительное, упоительное тепло в тело.
Отстранился. Глаза в глаза. Его полуулыбка, усталая. Первая. Расправившая его черты. До безумия красивая, как и ее обладатель. Взгляд лукав.
— Ты знаешь… я за трое суток спал часа четыре, — отводит взгляд, опускается рядом, — и сейчас еще напил… нажрался. Так что не вывезу. Давай спать, Межекова. Завтра тебя трахну, ладно?
— Сучня… — рассмеялась, поворачивая к нему лицо и ощущая, что это вот тепло под кожей, которое питает его выражение глаз не исчезает. Оно стихает, но не исчезает. И дело тут не в том, что сукан Казаков так обломал. Оно не исчезнет. — Только раззадорил. Ладно, уговорил, спи.
Он негромко фыркнул, протянул руку и сграбастал меня подтягивая к себе и укладывая рядом. Дыхание в висок. Тихое и размеренное. Теплое.