Парень вообще вырос похожим на меня: себе на уме и упертым, как баран. Впрочем, сестрица в плане упертости мало чем ему уступала. Хотя при выборе профессии ей это не помогло. Она с детства мечтала стать стюардессой.
«Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна, - хихикая, распевал Мишка. – Тебя не возьмут, дылда. Ты самолет башкой проковыряешь».
«Молчи, недомерок! – шипела она. – Бычок в томате! Завидуешь - так и скажи».
В тринадцать-четырнадцать лет это было просто дразнилкой. Но со временем обернулось реальностью. Сероглазая стройная блондинка, Жанна во всем была копией матери и только ростом пошла в меня. Сто восемьдесят один сантиметр – всего на пять ниже, чем я. Коренастый и приземистый Мишка едва доставал ей до уха.
В московской школе бортпроводников ей отказали с порога. Именно из-за роста выше нормы. Ладно бы два-три сантиметра лишних, а тут целых шесть. И еще в двух местах тоже не приняли. По словам тещи, с которой мы, как ни странно, сохранили неплохие отношения и время от времени созванивались, Жанна две недели рыдала, а потом поступила там же, в Москве, в школу моделей при известном модельном агентстве. Ну да, грех было не использовать такую внешность. Конечно, если б спросили, я вряд ли бы одобрил, но кто ж меня спрашивал?
Последний раз мы виделись в феврале – она приезжала на похороны, но даже ночевать не осталась, в тот же день вернулась в Москву. Тогда мы с ней буквально парой фраз перекинулись, словно чужие люди. И что ей вдруг понадобилось сейчас, оставалось только догадываться. Впрочем, это было несложно. Или Полина отправила ее на разведку, или Жанна сама, узнав о разводе, решила проверить, не окопалась ли у папаши под боком какая-нибудь молоденькая хищница. А то ведь и правда женится на старости лет, детей настрогает, придется потом наследство делить.
В общем, воскресенье обещало быть насыщенным. И в этом виделся свой плюс. Хотя бы уже в том, что голова будет занята не только одной… рыжей заразой.
=40
Конечно, хотелось, чтобы дочь приятно удивила. Решила вдруг наладить отношения, хотя бы по минимуму. Но я был реалистом и понимал, что это равносильно чуду. Чтобы это случилось, должно было произойти что-то из ряда вон выходящее. И уж точно не наш с Полиной предстоящий развод.
Я скучал по ней. Но, как ни печально, отдавал себе отчет, что скучаю вовсе не по настоящей Жанне, которую практически не знаю, а по той малышке с ямочками на щеках, которую сажал себе на плечи и шел с ней на конюшню или в вольер к собакам. По ершистому подростку с волосами, выкрашенными, по выражению интернатской воспитательницы, в «недетские цвета». По тому, как она подкрадывалась потихоньку сзади, вставала на цыпочки и терлась носом об ухо. По прогулкам вдвоем и разговорам обо всем на свете. По той Жанне, которая осталась в воспоминаниях.
Да, я сделал ошибку, когда уехал, не поговорив с детьми. Наверно, самую серьезную ошибку в своей жизни. И теперь можно было сколько угодно оправдывать себя тем, что это Полина ушла от меня, что она мне изменила. Все так – но я сам позволил ей выстроить стену между мной и детьми. И теперь мог пытаться пробить в этой стене дыру, но снести ее было так же невозможно, как невозможно изменить прошлое. И все же я перестал винить во всем себя. Годами пережевывая это чувство, далеко не уедешь, а я хотел жить дальше.
Жанна вошла с выражением королевы, которую занесло на скотный двор, и по ее холодному взгляду, по тому, как нехотя она подставила щеку для поцелуя, сразу стало ясно: не ошибся. Доченька заявилась не с пальмовой веткой в клюве.
- Обедать будешь? – предложил я, сделав вид, что не заметил ее кислого выражения.
- Нет. Я ненадолго.
- Кофе?
Она капризно выпятила губу.
- У тебя же ведь нет без кофеина? Хотя ладно, давай.
Спасибо, осчастливила.
Я сварил кофе, разлил по чашкам, достал сахар и коробку конфет, которые Жанна проигнорировала. Отпив глоток, поставила чашку на блюдце и уставилась на нее так, словно хотела просмотреть дыру. Это начало действовать на нервы. Как будто по приговору суда приехала и молча отсиживает время.
- Послушай, дорогая моя, если ты хотела о чем-то поговорить, начинай. Вряд ли я догадаюсь сам. Тебя матушка прислала?
- Нет, - она подняла на меня глаза цвета питерского неба. – То есть сказала, что вы разводитесь, но это ваше дело. Давно надо было.
- Надо, но как-то не горело, - я пожал плечами. – И потом, пока тебе не исполнилось восемнадцать, это было слишком напряжно.
- А что, теперь вдруг загорелось? У тебя?
- Ты хочешь спросить, не собираюсь ли я жениться? Нет, не собираюсь. В обозримом будущем – точно. Просто решил превратить де-факто в де-юре.
По правде, в эту сторону я вообще не думал. В сторону гипотетической женитьбы. Но в какой-то момент отчетливо почувствовал себя… связанным, что ли? И захотелось от этого освободиться. Из-за Нади? Возможно. Но вовсе не потому, что прямо так хотел на ней жениться. Да, я знал о ней такие вещи, которые женщины обычно не рассказывают своим мужчинам и которые мужчины вряд ли хотели бы знать о своих женщинах. Мне это было безразлично. При одном условии: что все осталось в прошлом. Для нее – не осталось. А значит, и все прочее не имело смысла.
- Ну, это тоже твое дело, - Жанна нетерпеливо поморщилась. – Хотя ты мужчина еще нестарый, интересный, с квартирой и машиной. Мог бы и найти кого-нибудь. Я о другом хотела поговорить. Сначала думала позвонить, но так получилось, понадобилось кое-что забрать в Питере и отвезти в Хельсинки. Вот и решила заехать. Ты в курсе насчет Мишлена?
У меня заныло под ложечкой – что еще там с Мишкой? Он звонил недели две назад, все было, вроде, в порядке. В ноябре должен был уйти на дембель.
- Нет. Что случилось?
- Это придурок решил остаться служить по контракту. Прапором, блин! А потом, возможно, поступить в военное училище. Видимо, еще не успел донести до тебя эту радостную весть. Даже странно. Тебе должен был первому сообщить, по идее.
Ее слова сочились таким ядом и злостью, что стало не по себе.
- Послушай, ты так говоришь, как будто он в гейский публичный дом контракт подписал.
- Знаешь, наверно, лучше бы туда, - я узнал эту брезгливую гримаску, оставшуюся с детства. – Не ожидала от него такой тупости.
- Понятно, - спокойно кивнул я. – То есть я, мой отец, мой дед – все тупицы. Вместо того чтобы купи-продай или поди-укради, тупо защищали свою страну. Конечно, лучше быть блядью.
- Ой, па, ну давай без этого пафоса идиотского, - скривилась Жанна и процитировала с подвывом, так противно, что руки зачесались отвесить хорошую затрещину: - «Есть такая профессия – родину защищать»[1]. Защитники!
- Знаешь… - я встал, подошел к окну и отвернулся, чтобы не видеть ее лица. – Быть офицером всегда было почетно. Да, именно защищать родину – это было почетно. «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя»[2]. Даже в советские времена. А в поганые девяностые вдруг стало стыдно. Стыдно сказать, что ты военный. Мне – нет. Никогда не было. Но многим – да.
- Стыдно - это когда здоровенный мужик не может семью обеспечить, - ее голос и слова были похожи на наждак. - Много тебе твоя родина дала, за которую ты душу положить собирался? Полжизни в лесу, ни кола ни двора и три копейки денег. Мать рассказывала, как ты еще в училище в увольнениях по ночам вагоны разгружал, чтобы вам было на что жрать. И как на заставах собаки больше мяса получали, чем в офицерский паек входило. А уж сколько ты нам денежек присылал – офигенская сумма! И ясно ведь, что не от жадности, что больше не было. Последнее от себя отрывал – спасибо, конечно, но нормальные люди больше за день тратят.
Ох, как часто я это слышал от Полины в последние годы. То, что сейчас ее слова повторяла Жанна, - в этом не было ничего удивительного. Скорее, закономерно. Яблочко от лошади… Но Мишка, стервец… Удивил, да. Но почему не позвонил, не посоветовался? Или побоялся, что начну отговаривать?
- Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь разницу между родиной и сволочным государством, - я повернулся к ней. – Государством, которое до сих пор так и не дотумкало, что тот, кто не хочет кормить свою армию, будет в итоге кормить чужую. И если этого до сих пор не произошло, то только из-за тупых идиотов, которые за три копейки денег почему-то все-таки стараются этого не допустить. Ну идиоты же, что с них взять, кроме анализов? Чтоб тебе было понятнее, между родиной и государством такая же разница, как между эротикой и порно. Эротика – про людей и про чувства. Родина – тоже. А порно – про члены. Или про членов. Различных государственных органов. Которые принимают решения, что военные должны быть сыты своим патриотизмом, нехрен их баловать. Пусть сосут… лапу.
- Короче, - Жанна встала, - я надеялась, что ты с ним поговоришь. Попытаешься переубедить. Исходя из своего опыта. А ты, смотрю, только рад. Ну как же, продолжатель славной пограничной династии Лактионовых. А он потом еще какой-нибудь дуре жизнь сломает. Которая поверит, что с милым рай в шалаше. Да таким, как вы, надо законодательно запретить жениться и размножаться.
- На выход! – кивнул я в сторону двери.
- Я и сама уйду, - она сощурилась так, что глаза превратились в две узкие щелочки, а лицо стало напоминать жуткую маску. - О чем с тобой разговаривать? Мать права. Каким ты был солдафоном, таким и остался. Ать-два, левой-правой. От забора до обеда. Как только она тебя терпела столько лет?
- Ну да, прямо святая мать Полина. Знала б ты…
Тут я прикусил язык, потому что едва не сказал кое-какой правды об этой почетной святой великомученице нашего королевства. Ну уж нет, не хватало еще опуститься до ее уровня. Пусть копошатся там без меня.
Жанна развернулась и пошла в прихожую, вколачивая в паркет каблуки. Открылась дверь, захлопнулась. Я залпом допил остывший кофе, сварил еще, сдобрил изрядной порцией коньяка. А потом взял телефон и нашел в контактах номер. Не Мишкин, конечно, какие гаджеты на заставе. Начальника Благовещенского погранотряда. Лактионов я – или где?
[1] «Есть такая профессия – родину защищать» - цитата из кинофильма "Офицеры"
[2] «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» - Евангелие от Иоанна 15:13
=41
Знакомы мы с ним не были, но граница – свой особый мир, где все связано. И мы с ним – тоже. Даже не через шесть пресловутых рукопожатий, а всего через одно. Через бывшего командира отца – начальника погранзаставы в Ахалцихе. Как оказалось, они поддерживали отношения и после того, как мы перебрались в Прибалтику. Созванивались, изредка встречались, когда оба вышли на пенсию. Я с ним увиделся только на похоронах отца и был очень удивлен, поскольку Иван Сергеевич жил в Архангельске – не ближний свет.
«Звони, не пропадай, - попросил он. – Ты вот не помнишь, а кто тебя на коня первым посадил? Дядя Ваня».
Я звонил, поздравлял с праздниками. Последний раз – с двадцать третьим февраля, за два дня до смерти матери. Как раз тогда и рассказал, что Мишка служит в Приамурье.
«Да ты что?! – удивился он. – Здорово. Еще один наш, погранец. Запиши телефончик прямой командира Благовещенского пого, на всякий случай. То есть Амурской управы, чтоб их разорвало. Вдруг пригодится. Если что, на меня сошлешься».
Я тогда улыбнулся. Уже лет пятнадцать не было ни застав - погзов, ни погранотрядов - пого. Переименовали в отделения и управления. Но это не прижилось. В документах – да, а называли все равно по-старому. Особенно те, кто с детства на границе. Телефон записал, хотя использовать не собирался – зачем? И вот ведь правда пригодился.
«Кстати, я говорил, что Макс[1] тоже в Питере? – спросил Иван Сергеевич. – Нет? Ну так вот. Капитан медслужбы, хирург. В Военмеде оперирует. Дать телефон, пока записную книжку не закрыл? Помнишь, как он за тобой хвостом ходил везде?»
«Еще бы. Да только он меня вряд ли помнит. Когда мы уехали, ему года три было, вроде».
«Ну, может и не помнит. Но телефон все равно запиши. Хороший врач никогда лишним не будет. Если что, напомнишь, как ему сказки про Кощея рассказывал, а он потом по ночам не спал».
Максу я тоже так и не позвонил. Сказки про Кощея были очень уж хлипкой ниточкой, чтобы налаживать отношения через тридцать с лишним лет.
- Лактионов? – переспросил начальник отряда… то есть управления. – Это не тот, который в Калининграде? Который с Фокиным служил?
- Сын. А мой сын у вас служит. В Шимановске.
- И чего?
- Поговорить с ним надо.
- Ну ядрен батон, а чего мне-то звонишь, а не на заставу? Телефона нет, что ли? Хотя да, туда лучше без уважительной причины не соваться. Есть причина? Нет?
- Нет. Но есть. Очень надо.
- Ясно. Ладно, жди, все сделаем. Перезвонит.
Звонить на заставу, чтобы поговорить с рядовым, - для этого действительно нужна была очень важная причина. Врать и придумывать что-то не хотелось. Использовать личные связи тоже, но все лучше, чем дожидаться, пока Мишка сам соизволит объявиться. Звонил он обычно из увольнений, с переговорного пункта в городке.
Минут через сорок телефон ожил.
- Па, что случилось? Меня с занятий содрали, сказали: бегом к начальнику, позвонить отцу.
- Узнал интересную новость.
- Черт! – буркнул Мишка. - Так и знал. Не хотел никому говорить, пока не подпишу контракт. Но мать насела, когда звонил. Когда приеду, что буду делать. Ляпнул сдуру. Просил же молчать.
- Жаннетта у меня только что была. По пути из Москвы в Европу. Рассчитывала, что я постараюсь тебе переубедить.
- Понеслась п… по кочкам. Вот овца!
- Так, давай без мата в эфире, - попросил я. – Успеешь еще командный язык в совершенстве освоить. Отговаривать не собираюсь – с какой стати? А вот почему от меня это тайна, прям так зацепило, что ни спать, ни кушать. Понимаю, мы не близкие друзья, к сожалению, но все равно думал, мне первому сообщишь.
Мишка тяжело вздохнул.
- Пап… Ты сейчас звонил начальнику управления, он – начальнику заставы. Чтобы я перезвонил тебе. Вот поэтому я и не хотел, чтобы ты знал. Пока. Чтобы не пытался использовать свои личные связи. Ни для чего. Ни место потеплее, ни должность получше. Ничего не надо. Не обижайся, но я всего добьюсь сам. Или не добьюсь – но тоже сам. Скажи, ты деда просил помочь, когда институт заканчивал?
Предательски защипало в носу. Всплыло как наяву…
До распределения оставалось дней десять, меня отпустили в увал. Отец тогда был начальником Калининградского погранотряда, дослуживал последний год до пенсии. Когда я пришел домой, Полина, от которой остались одни глаза и грудь, кормила трехнедельную Жанну. Рядом, держась за стул, топтался и ныл годовалый Мишка. Поцеловав Полину в макушку, я подхватил его на руки, и в этот момент меня позвал отец.
«Ну что? – спросил он мрачно, когда я вышел на кухню. – Еще не сказали, куда зафигачат?»
«Нет пока, - насторожился я. – А что?»
«А то. Я узнал. В Борисоглебск поедешь».
«Подожди. Это же где-то под Ярославлем? Или под Воронежом? Что мне там делать?»
«Учи матчасть, чучело. Это погранпереход к норвегам. Заполярье».
Я ошарашенно молчал. Учитывая мой семейный статус и двоих детей, мне обещали какую-нибудь заставу поблизости. Рядом с домом, считай. И вот такой сюрприз.
«Ну и что теперь? С двумя малыми? Хрен на узел завязывай, если до такого возраста дожил и резинками пользоваться не научился».
Сказать на это было нечего. Резинки мы с Полиной оба презирали. А ничего другого, пока кормила, врачи не рекомендовали.
«Сейчас можно и так, - уверяла она. – Кормлю же».
Мне бы включить логику: откуда тогда на свете берутся погодки? Но какая, нафиг, логика, когда от желания в глазах темнеет?
«Короче… попробую что-нибудь сделать. Вони, конечно, будет – не оберешься. Пристроил Лактионов сыночка под крылышко. Но куда деваться? Город точно не обещаю, разве что Нестеров или наш Озерск. Поживет пока Поля у нас, потом приедет к тебе».