Порскнув с крыльца мышью из-под веника, я мгновенно обогнула дом. И собрала при этом на себя всю росу с травы. Заскочила в туалет, отдышалась, но не успела толком закончить процесс, как увидела выглядывающую из-за куста вытянутую серую морду с острыми ушами.
Сволочь Славка, накликал! Волк!
Вчера на реке – это я не визжала, так, слегка попискивала. Зато сейчас завизжала по-настоящему. Морда исчезла. Померещилось? Или это собака была? Да откуда тут взяться собаке!
Вот только не хватало, чтобы этот героический кретин снова прибежал меня спасать. В сортир! Блин… точно, уже несется.
Я поспешно натянула трусы, выскочила из туалета и спряталась за кустами.
- Эй, вы где? – голос звучал озадаченно. Наверно, подумал, что я провалилась в дыру и утонула.
- Идите к черту! – буркнула я. – Все в порядке.
- Дура! – сплюнув, он ушел.
Умирая от стыда, досады и злости, я просидела в кустах еще минут десять, потом осторожно, по-жабьи, выползла и выглянула из-за угла. У Белого дома никого не было, и я в два прыжка заскочила на крыльцо. Вбежала на веранду, захлопнула дверь.
И что, мне теперь все время прятаться? С какой стати?
Умываться по утрам я ходила к роднику, чтобы заодно набрать свежей воды на день. Переодевшись в сухое, взяла зубную пасту, щетку, полотенце, прихватила канистру и поплелась к реке, поминутно оглядываясь. Прошла по песчаной полоске пляжика к лестнице, поднялась по ступенькам – и застонала, спрятав лицо под фейспалм.
=6
Место было занято. Накинув на голый торс полотенце, этот гад споласкивал под струей воды зубную щетку.
- Кажется, вы сказали вчера, что не будете мне… как это? Докучать, - процедила я сквозь зубы. – И без конца попадаетесь на глаза.
- Может быть, составим график? Чтобы не попадаться… на глаза? – ледяной прищур, как у того волка, который смотрел из-за кустов. Или не смотрел? – Вы, уважаемая, раздражаете меня не меньше, чем я вас.
Наконец-то я его разглядела. Не пятьдесят, конечно, но и не тридцать. Ближе к сороковнику. Хотя тип лица не позволял определить точно. Про таких говорят: без возраста. Темно-русые коротко подстриженные волосы, слегка тронутые на висках сединой. Но это тоже ничего не значит, у моего отца седина полезла в тридцать. Темно-серые холодные глаза, резко очерченный рот, твердый подбородок. Модная псевдонебритость, требующая ухода побольше, чем любая борода. И наглое, самоуверенное выражение, от которого меня снова начало потряхивать.
- Обычно я встаю позже, - сделала вид, что не услышала последние слова. – Надеюсь, после восьми вас здесь уже не будет. У родника.
- Договорились. Кстати, что с вами случилось? Так бурно обрадовались, что не беременны?
- Что?!
Я аж задохнулась от негодования и застыла с отвисшей челюстью.
Ах, ты, сволочь!
- Ну а что? С чего еще женщина может так визжать в туалете? Разве что кто-то вынырнул оттуда и цапнул за задницу?
Усмехнувшись, он повернулся и пошел вниз по лестнице. А я стояла и смотрела ему вслед, адски жалея, что под рукой нет чего-нибудь тяжелого – кинуть сверху. Чтобы споткнулся, перебрал все ступеньки и плюхнулся в воду. В прибрежный ил. И чтобы на башку забралась лягушка.
Медленно сосчитав до двадцати и обратно, я умылась ледяной водой, почистила зубы и наполнила канистру. Вернулась в дом, приготовила завтрак, привычно вынесла его на террасу – в матрасное гнездо. И чуть не подавилась, отправив в рот первый кусок яичницы.
Захватчик, открыв капот, копался во внутренностях своей черной здоровенной уродины, по сравнению с которой моя совсем не маленькая Игуана выглядела карлицей.
Твою налево, он что, издевается?
Конечно, я могла на эти три дня запереться в доме, выходя только в туалет и за водой. Но опять же – почему я должна это делать? У меня за неделю сложился определенный ритм, появились маленькие временные привычки. Например, есть на террасе. Купаться голой на закате. Сидеть ночью на крыльце и громко петь – сожалея, что не подумала взять с собой гитару. Поедать, в конце концов, землянику на поляне вокруг Белого дома. Не говоря уже о том, что днем в избушке было жарко и душно, даже если открыть настежь все окна.
Обычно я уходила в лес или гулять вдоль реки после обеда, а до этого сидела в тени на террасе и занималась, как сказал Славка, постижением дзена. Но какой тут, к чертям собачьим, дзен, когда в двадцати метрах от меня возится эта образина?
На этот раз на нем были только коротко обрезанные под шорты джинсы и кроссовки. Я невольно пялилась на его плечи и задницу и злилась. На него. И на себя. Наверно, он почувствовал мой злобный взгляд и обернулся. Захлопнул капот и ушел в дом.
Доев без аппетита, я помыла посуду, подумала и отправилась в лес. Потому что сидеть на террасе и размышлять о жизни все равно не получалось. Казалось, что он смотрит на меня в окно. Наверняка нет, но уже одна возможность этого раздражала. Белый дом вдруг стал живым и враждебным. Как будто сам таращился на меня глазами-окнами.
В лесу я привычно наелась черники и гонобобели, нашла два крепких боровика – больше не брала, только на одну жаренку. Могла, конечно, и целое ведро насобирать, но заготовитель из меня был аховый. От одной мысли о том, что это ведро надо будет чистить, мыть, резать, развешивать для сушки, делалось тоскливо. Захочу грибов – пойду в магазин и куплю пакет заморозки.
Найдя в лесу симпатичную полянку, я улеглась прямо на траву. Закинула руки за голову – любимая поза – и, глядя на вершины деревьев, занялась обычным делом. Препарированием своей бестолковой жизни. Так биолог бесстрастно режет лягушку. Факты направо, чувства налево. Как ни странно, это помогало.
Глупости я делала и раньше, и все же они не были критичными. Но бессмысленная любовь к Андрею завела меня в глухой тупик. Если я хотела идти дальше, должна была вырезать ее из себя, как раковую опухоль. Радикально. Чтобы не пошли метастазы. Чтобы не начала страдать снова, как только вернусь в город и выйду на работу. Потому что увольняться я все-таки не хотела. Возможно, это была ошибка, и очень серьезная. Но… в общем, не хотела.
Разве я думала, что все зайдет так далеко? Ведь сначала была просто симпатия, легкий флирт, не более того. Женатые – табу, этот принцип я никогда не нарушала. Как вообще можно делить мужчину с другой женщиной? Знать, что от тебя он идет к ней, ложится в постель? А уж если есть дети…
Это грызло меня до того, как мы занялись любовью, но я наивно верила, что смогу вовремя остановиться. Грызло потом – но я верила, что у них с женой все плохо и он уйдет от нее ко мне. Потому что хотела верить. А когда поняла, что это вранье, что не уйдет никогда, было уже поздно. Он стал моим наркотиком.
Когда лечат наркоманов, мало очистить тело – нужно преодолеть зависимость иного порядка. Душевную. То же было и со мной. Да, я сама порвала с ним. Да, понимала, что должна это сделать – ради своего же блага. И что у этих отношений нет никакого будущего, кроме тоски и боли.
Но губы помнили его поцелуи, кожа помнила его прикосновения. Голос, интонации, слова. Запах… Тот взгляд, когда мы столкнулись в дверях – с него все и началось. Наши встречи – как будто случайные. Разговоры – с тайным смыслом. Смех в темноте, чуть хрипловатый от желания и нетерпения. Мгновения самого полного слияния и наслаждения. И словно тонкий порез листом бумаги, когда он одевался и уходил. И эти слова – насквозь лживые: «Потерпи немного, родная, скоро все закончится»…
Может, я уже пережила самую острую боль, но воспоминания неизменно вызывали тоску – глухую и темную, как ноябрьская ночь…
=7
Вечером я, как обычно, пошла на речку. В купальнике, который надела первый раз. И это было… просто фу. Как будто нарушила священный ритуал. Никакого момента силы. Плюхнулась в пахнущую болотом реку и поплавала вниз и вверх по течению, наматывая ежевечерний километр. Только и всего.
Вернувшись домой и приготовив ужин, я открыла бутылку «Кота-негра»[1] - моего любимого, красного полусладкого. Конечно, последнее дело топить горести в алкоголе, но я твердо решила: эти две недели буду делать все, что захочу. То, чего обычно себе не позволяю. Есть доширак с плавленым сыром и бутеры с копченой колбасой. Пить вино больше одного терапевтического бокала. Забью на зарядку – хватит плавания. И да, буду ложиться спать глубоким ночером, а вставать к полудню.
Впрочем, вино – ничего другого я не пила – служило для меня не только расширителем сознания, но и неким волшебным ключиком-коммуникатором. Я была из тех мрачных интровертов-социофобов, которые на первой стадии опьянения внезапно становятся милыми, обаятельными и привлекательными существами. Здесь это было неактуально, но имелось у вина еще одно магическое свойство: оно снимало панический «страх сцены».
У меня был абсолютный слух и объективно роскошное контральто. К тому же я знала миллион романсов и народных «страдательных песен», люто востребованных на любых бабских посиделках. И вполне прилично аккомпанировала себе на гитаре, хотя никогда специально не училась. Но в трезвом состоянии меня зажимало так, что и рта открыть не могла. Даже если рядом никого не было. Но всего один бокал вина творил чудеса – я запросто спела бы на стадионе, чувствуя себя звездой-гигантом.
В этом не было ничего странного. При всей моей замкнутости никто не назвал бы меня робкой и стеснительной. Скорее уж жесткой и холодной. Мне просто не нужны были люди, только и всего. И даже небольшое количество избранных я могла терпеть лишь в гомеопатических дозах. Как Хома Брут, спрятавшийся в начерченный мелом круг, не пуская ничего и никого извне.
Пожалуй, только Славка знал меня хорошо, да и то мне бы в голову не пришло плакаться ему в жилет. Я могла с ним ругаться, орать на него, пожаловаться на что-то в общих чертах, попросить практической помощи. Но грузить своими проблемами, зная, что человек воспримет это близко к сердцу и будет за меня переживать? Нет, спасибо, не надо.
Так вот, пение – это тоже было слишком интимно. То, что шло глубоко изнутри. Но алкоголь стирал границы, выпуская за их пределы совсем другую Надю. Которую в трезвом состоянии я не показывала никому. Именно она сидела заполночь на ступеньках крыльца с бокалом, смотрела на звезды – и пела.
И прямо сейчас – тоже. Это был второй бокал, точнее, граненый стакан. Первый – за ужином. Поэтому даже сомнения не возникло, петь или нет.
Если тебе не понравится, возьми пистолетик и застрелись, мстительно подумала я, глядя в сторону Белого дома, где ярко светились два окна.
К концу третьего романса на фоне смутно белеющего крыльца появилось темное пятно.
Да плевать!
Я закрыла глаза и начала следующий. А когда открыла, пятно исчезло. Мстительно спев еще пяток любимых, я прикончила вино и ушла спать. Моментально отрубилась и проснулась почти к обеду.
День был серенький, душный. Солнце то вылезало из-за низких облаков, похожих на слежавшуюся вату, то снова пряталось. Поплескавшись у родника и набрав воды, я вдруг решила зайти в церковь, благо ключи были на одной связке. До этого любовалась на нее издали, но желания заглянуть ни разу не возникло.
В детстве меня крестили, скорее, по традиции. Ни воцерковленной, ни религиозной я не была, хотя в церковь иногда заходила. Не на службы, а именно когда там никого не было. Садилась на скамейку, закрывала глаза и сидела – долго-долго. Мне нравилась эта особая тишина, запах воска и ладана, тусклое мерцание золотых окладов на иконах. Было в этом что-то умиротворяющее – словно прикасалась к чему-то непостижимому, запредельному. Никогда не просила у высших сил ни благополучия, ни любви, ни здоровья. Только душевного покоя.
Внутри церковь оказалась еще меньше, чем выглядела снаружи. Наверно, во время служб там помещалось десятка два человек, может, три – вплотную. Остальным приходилось стоять на крыльце и рядом. Если, конечно, они были – остальные. Пахло в ней сказочно – разогретым деревом, сосновой смолой, еще чем-то сладко незнакомым. Лавочек не обнаружилось, я села в уголке прямо на пол, застеленный домотканым половиком.
И словно затянуло в дремотное безвременье. Все проблемы вдруг показались такими мелкими, если не сказать, жалкими. Все проходит – и это пройдет…
Шаги на крыльце грубо вернули в действительность. Он стоял на пороге и смотрел по сторонам. И меня заметил не сразу. Поморщился и буркнул:
- Простите, не хотел мешать.
- Да хватит уже без конца просить прощения! – окончательно разозлилась я. - Не хотели – но постоянно мешаете. Дверь открыта, значит, ее кто-то открыл. А кроме меня здесь никого нет.
Вытащив из замка связку ключей, я сняла с нее тот, который от церкви, и протянула ему.
- Можете оставаться. Потом принесете и положите мне на крыльцо, - и не удержалась, чтобы не поддеть: - Надеюсь, ничего не пропадет. И вы ее не подожжете.
Он скривился так, словно внезапно разболелись все зубы сразу.
«Ешш, какая ж ты дура!» - читалось без перевода.
Это тебе за беременность, Козлодоев!
Ключ он вернул только вечером. Повесил на веревочке на дверную ручку. Дождавшись, когда я уйду купаться.
[1] «Gato Negro» (исп.) – «Черный кот», марка чилийского вина
=8
На третий день погода испортилась окончательно. Нормальное питерское лето. И так десять дней подряд стояла жара – скажите спасибо. Ель за окном сожрала даже тот скудный свет, который обычно пропускала в комнату: в восемь утра темень была, как ночью. Низкий туман пластался над землей, словно упавшие тучи, а метелки высокой травы обвесились мелкими серебристыми каплями.
Все не задалось с самого начала, когда я поскользнулась на мокрых плашках у родника и шлепнулась в ручей. Потом оказалось, что матрасное гнездо за ночь отсырело, и я впервые завтракала в доме. Захотелось растопить печку.
Соседа видно не было, на земляничной поляне царила тишина, и если бы не черная уродина, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении Шевроле Тахо, я бы подумала, что он не выдержал психического давления и слился.
А кстати… Дай-ка я ему немного на нервах поиграю, как на балалайке. Сяду в Игуану и уеду. Он обрадуется. А потом окажется, что я просто в магазин прокатилась. Еда почти кончилась, а я собиралась оставаться в Змеином еще три дня.
Сказано – сделано. Заведенная Игуана грела двигатель, а я демонстративно вышла на крыльцо с большой сумкой и закрыла дверь на ключ. Села и уехала. Но стоило свернуть на грунт, все это показалось таким… нелепым. До стыдности. Количество раздражения и ненависти достигло апогея – и перегорело, как лампочка при скачке напряжения.
Да, Надя, признай, ты вела себя, как глупая капризная девчонка. Ну да, он свалился, как снег на голову, испортил тебе всю малину, но ведь можно было договориться по-взрослому. Чтобы не мешать друг другу. Сказал же, что на три дня приехал. Могла бы и потерпеть, а не собачиться. Уедет завтра, а ты будешь сидеть и думать, какой вздорной идиоткой себя выставила.
Доехав до магазина, я набрала Славкин номер, но тот оказался вне доступа. Ждать не стала, затарилась на три больших пакета и поехала обратно. Выходка своя выглядела теперь совсем жалкой, пришлось убеждать себя, что все равно надо было съездить за продуктами. Но помогало слабо. Как всегда, если случается досадно облажаться.
После обеда наконец пошел дождь – мелкая водяная пыль, временами переходящая в морось. Я лежала на своих нарах, таскала из TV-пачки чипсы и смотрела одну за другой комедии двадцатилетней давности, нисколько не веселящие. Промелькнула мысль: может, плюнуть на все и вернуться в цивилизацию? Там ванна, теплый туалет, любимый диван и интернет. И комаров нет. А еще можно на три оставшихся дня прокатиться в какую-нибудь приятную Европию. В Париж. Или в Прагу. Да, там люди, но ладно, потерплю, мне же не надо с ними разговаривать.