— Тшш, — ласково произнес Хаммон. — Я знаю, знаю. В этом и смысл.
— Не надо, — сказала я, понимая, что это звучит невероятно жалобно и безнадежно. Можно, конечно, заорать и надеяться, что Виланд разбросает во все стороны бравую пятерку, держащую его на мушке, и примчится мне на помощь, но…
Я не знаю, как смогла это сделать. Увидела настоящего Хаммона — крошечного, голого, скорчившегося на ледяном бетонном полу подвала. Протянула руку, дотронулась до него. Когда Хаммон встрепенулся и осмелился поднять голову, то я сказала ему:
Выброси его. Выброси прочь. Ты сможешь.
Объятия Хаммона стали еще сильнее, но через несколько мгновений он разжал руки и обмяк на полу без сознания.
Самое время вздохнуть с облегчением.
Я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, выравнивая дыхание. Господи Боже, Ульрих наверняка бы пошел до конца, и с него сталось бы надо мной надругаться чужими руками…
Нет, лучше об этом не думать.
Я присела на корточки рядом с распластавшимся на ковре Хаммоном, похлопала ведьмака по бледным щекам.
— Керн! Керн, очнись!
Хаммон что-то пробормотал, не открывая глаз. Я взяла его за руку, помассировала точку между большим и указательным пальцем, и Хаммон отчетливо выругался.
— Да, — кивнула я. — Полностью с тобой согласна, это действительно полный финиш.
Хаммон попробовал сесть — и не смог. Я усадила его, привалив спиной к кровати, и спросила:
— Жив? Как ты себя чувствуешь?
Хаммон смог лишь повторить свою фразу о полном финише. В эту минуту мне было невероятно жаль его. Перестать быть собой, послушно выполнять приказы жестокого и беспощадного хозяина и не иметь возможности вернуться к себе — это было страшно.
Кем бы ты ни был, ты не заслуживал такого.
— Как… — Хаммон перевел взгляд на меня, и его тусклые глаза прояснились. — Как ты его выкинула?
Непонимание и страх в его взгляде сменились почти религиозным почитанием. Хаммон стиснул мои пальцы так, что я едва не вскрикнула от боли.
— Никак, — ответила я. — Ты сам это сделал, Керн. И можешь повторить, если захочешь.
Хаммон смотрел на меня с ужасом и надеждой. Должно быть, Ульрих был для него неизлечимой болезнью, и тот факт, что он смог исцелиться, потряс его. «А действительно ли ты террорист? — подумала я. — Или тебя заставляли делать то, что ты не хотел?»
Решив не торопиться с выводами по поводу нравственных качеств Хаммона, я осторожно высвободила руку и сказала:
— Если ты отвезешь нас в центр, то я и дальше буду тебе помогать. Согласен?
Глаз Хаммона снова пополз к переносице, но почти сразу же вернулся в нормальное положение. Должно быть, Хаммон и Ульрих пришли к общим выводам.
— Хорошо, — кивнул Хаммон. — Идем.
Я плохо представляла, как помочь Хаммону избавиться от влияния Ульриха. Но пока отсутствие плана действий меня не расстраивало. Мы с Виландом вышли из гостиницы, люди Хаммона усадили нас в пыльный внедорожник, и машина двинулась по улице в сторону центральной площади города.
— Ульрих один из руководителей проекта? — осведомился Виланд. Он сидел рядом со мной, сцепив пальцы в замок на колене, и я обратила внимание, что он избегает смотреть в мою сторону. Он не знал, что произошло во время моего разговора с Ульрихом, не представлял, как именно я убедила его включить нас в проект «Имаго», и это его, мягко говоря, бесило.
Это нормально. Я на его месте тоже бесилась бы. Особенно учитывая то, что речь шла о матери Виланда, и именно это сыграло ключевую роль.
— Да, на него многое подвязано, — неохотно ответил Хаммон, сидевший рядом с водителем. На лицо террориста медленно возвращался румянец. Я вновь подумала о том, чем именно должны расплачиваться за то, что из человека делают сосуд силы.
Какие услуги Ульрих оказывает Хаммону?
— Он и есть система безопасности для «Имаго», — с прежним ленивым равнодушием произнес Виланд. — Если с ним что-то не в порядке, то все рушится. Верно?
Хаммон покосился на инквизитора, и в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на уважение.
— Верно, — хмуро ответил он и машинально дотронулся до шеи. Петля поблекла, утратила свою изумрудную зелень, втянула в себя шипы. Но она по-прежнему была там. И Виланд не собирался ее снимать.
Я видела эту петлю, и мне было не по себе. Если я ошибусь по-крупному, то Виланд подарит такое украшение и мне. От него веяло стужей, и я чувствовала, что сейчас он жалеет о том, что пошел на поводу у эмоций и поцеловал меня в подвале.
Я была ведьмой. Он инквизитором. Что может быть между нами, кроме зеленой печати?
И от этого было горько. Я сама не ожидала, откуда могла взяться настолько глубокая горечь. Мы ведь не были близки настолько, чтобы…
Нет, лучше об этом не думать. Я должна сохранять здравый ум, голос разума во всем этом безумии, как выразился Ульрих.
Виланд наконец-то покосился на меня — я почувствовала его взгляд, как ожог.
— Доктор Готтлиб с вами? — поинтересовался Виланд. Хаммон развернулся в кресле и почти минуту оценивающе рассматривал Виланда. Тот откинулся на спинку сиденья и улыбнулся краем рта. Дескать, что? Не ожидал?
— Скажи сразу, чего ты не знаешь? — поинтересовался Хаммон. Виланд развел руками, и я снова подумала о том, что из него получился бы прекрасный актер, который играл бы маньяков и психопатов. Ух, какие это были бы популярные герои!
— Не знаю, при чем тут волки, — ответил он. Хаммон провел ладонью по волосам, отвернулся и произнес:
— Увидите. Это тоже интересно.
Вскоре машина свернула в проулок и въехала в гостеприимно распахнутые ворота белого двухэтажного дома. Когда она остановилась у входа, то Хаммон почти вывалился из нее и бросился бежать. Открылась дверь, его впустили, и я услышала короткий обрывок фразы:
— …быть более благоразумным…
Да, пожалуй, это пригодилось бы всем нам.
Водитель решил, что мы с Виландом никуда не денемся, и вышел покурить. Запах табака лизнул ноздри. «Старый ангел», такой когда-то курил мой добрый знакомый в министерстве обороны.
«Девочка, если случится что-то, с чем ты не справишься сама — звони».
Визитку втиснули мне в руку. Я опустила глаза: черные буквы и цифры тотчас же намертво вцепились в память. Умирать буду — не забуду.
Меньше всего я хотела снова возвращаться в старые времена. Но сейчас, когда мы с Виландом сидели в машине во дворе незнакомого дома, я с трудом сдерживала желание раздобыть телефон и набрать номер.
Понятия не имею, что было бы потом. Возможно, точечный удар, из-под которого меня извлекут за минуту до того, как все превратится в пепел. Или спецкоманда головорезов, которая вернет меня на службу в министерство обороны.
Задумавшись, я не сразу поняла, что Виланд взял меня за руку — а когда поняла, то чуть не вздрогнула.
— Он что-то с тобой сделал? — спросил Виланд.
Если бы я ответила «да», то и от Ульриха, и от Хаммона остались бы только клочки, как от Сумеречника. Взгляд Виланда был непроницаемо темным — я смотрела в эту тьму и всем сердцем хотела, чтобы в ней появился свет.
— Нет, — ответила я. — Ничего. Мы просто говорили.
— Ты бледная, — произнес Виланд. Мне казалось, что он меня не видит — настолько погружен в свои мысли.
Я машинально прикоснулась к лицу.
— Да. Это все тяжело, Арн.
— При чем здесь все-таки моя мать? — спросил Виланд.
Водитель швырнул окурок в урну возле ступеней, но в машину пока не сел — ждал, когда появится Хаммон.
— При том, что она все-таки спасала вам жизнь, — ответила я. — При том, что вы с Кирой — уникальные дети. У меня есть подозрения, что она принимала участие в чем-то вроде «Имаго», и Киру в первый раз похитили именно потому, что она — дочь своей матери.
Виланд вздохнул. Выпустил мою руку, устало провел ладонями по лицу.
— Знаешь, я несколько лет думал, что мама вынуждена скрываться, — признался он. — Что она разведчица, и ее отправили за рубеж. И она даже не может подать нам знак, что жива. Такие наивные детские мечты. Думают же дети о том, что их ушедшие отцы летчики и космонавты. И не приходят к ним потому, что выполняют особую миссию.
Я прекрасно понимала, о чем он говорит. Как же было больно от этой горькой наивности детства!
— Возможно, ты был прав, — сказала я.
Виланд посмотрел на меня почти с обидой.
— Не стоит так шутить, — посоветовал он. — Все это неуместно, и я не понимаю…
Он растерялся. Сейчас он действительно был в замешательстве. Я подумала, что никто и никогда не видел Виланда таким, похожим на ребенка, который заблудился в лесу.
Я не успела ответить. Хаммон почти вывалился из дома — вид у него был настолько светлый и блаженный, словно он одним махом избавился от всех своих проблем. Возле локтевого сгиба я заметила пластырь, которого там раньше не было.
Следом за ним вышел человек, которого в других обстоятельствах я бы представила за кафедрой в университете. Невысокого роста, с редкими рыжеватыми волосами и лицом, изъеденным оспинами, он держался так, будто знал какую-то тайну.
И смотрел со снисходительностью родителя к ребенку.
— Господа! — звонко произнес он. — Выходите-ка из машины. Угощу вас кофе, и побеседуем.
Мы с Виландом послушно вышли к крыльцу, и инквизитор поинтересовался:
— И кто же приглашает нас на кофе?
Незнакомец улыбнулся и вынул из нагрудного кармана рубашки маленькие очки.
— Доктор Дедрик Готтлиб, — представился он и сделал шаг в сторону, открывая нам путь. — Ваши имена я знаю.
Глава 7
Основоположник гормональной терапии ведьм собирался обедать. Нас провели через гостиную, обставленную дорогой мебелью, в большую светлую столовую, и молодой человек в белой рубашке и брюках, похожий не на официанта, а на санитара из хорошей частной клиники, тотчас же принялся выставлять на стол тарелки и стаканы. Когда мы с Виландом сели, то трое таких же молодых людей встали за нашими спинами.
Значит, Готтлиб нас боялся. Мы могли отколоть какой-нибудь номер, который бы пришелся ему не по вкусу. И тогда эти обаятельные молодые люди нас обезвредят.
— Значит, Инга Рихтер, — проговорил Готтлиб, когда в тарелки разлили куриный суп-пюре с сухариками. — Как себя чувствуете после снятия печати?
— Честно говоря, мне постоянно хочется есть, — с улыбкой призналась я, взяв ложку. — А так — ничего особенного. Как обычно.
Готтлиб рассмеялся — словно стекляшки по полу рассыпали. Он выглядел вполне миролюбиво, но за этой спокойной внешностью чувствовалось существо, которое не имело отношения к людям. Мне казалось, что на меня смотрит огромная рептилия, и маска человека, наскоро прилепленная к чешуе на месте лица, вот-вот спадет.
Губы Готтлиба дрогнули в улыбке, словно он догадался, о чем я думаю. Я почти увидела, как за стеклышками его очков моргнули желтые глаза с темными вертикальными зрачками.
— Тогда приятного аппетита! Кстати, как вы отнесетесь к тому, чтобы ваш уровень Каппа превратился, допустим, в Мют?
Я смогла проглотить суп и не подавиться им от удивления. Ведьмы уровня Мют — это обязательная регистрация, ежедневный контроль куратора и еженедельное обновление печати.
Они сильны. В кодексе Зигфрида было несколько заклинаний специально для них — таких заклинаний, которые могли бы перевернуть мир или уничтожить его в прямом смысле слова. Если бы на моего знакомого в министерстве обороны работала ведьма уровня Мют, то работа шла бы в десять раз быстрее.
Я вспотела, сердце забилось часто-часто, а руки сделались ледяными.
— Я, пожалуй, откажусь, — вздохнула я, прилагая невероятные усилия, чтобы выглядеть спокойной и уравновешенной. — Предложение, конечно, щедрое, но я не хочу каждый день видеть Ульриха Ванда.
Готтлиб откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и сладко улыбнулся. Ни дать, ни взять — дедушка, который доволен оценками в дневнике любимой внучки. Впрочем, считать этого человека плюшевым добряком — самая большая ошибка, которую только можно совершить.
— Хорошо, хорошо, — произнес он. — Ну а если вы станете обычным человеком? Избавитесь от кефамина и заживете самой тихой и спокойной жизнью. Вас пригласят на зарубежную конференцию, а вы не станете переживать, даст ли куратор разрешение на выезд. Просто купите билет и сядете в поезд. И рамка на вокзале больше никогда не мигнет зеленым.
Я отложила ложку. Посмотрела на Готтлиба, пытаясь понять, о чем он сейчас думает. Ни о чем — только о том, что он знает обо мне почти все.
Та конференция была очень важна. Мне прислали приглашение, дело было лишь за тем, чтобы получить разрешение от куратора. Я пришла к Ульриху, и он, выслушав мою просьбу, весело ответил:
— Нет. Никуда вы не поедете, доктор Рихтер.
От этих слов что-то во мне оборвалось. Я пыталась взять себя в руки, попробовать переубедить его, но какое-то время могла лишь беспомощно открывать и закрывать рот. Это было как пощечина. Как удар в живот. Как…
Это была лишь игра с живым человеком. А Ульрих любил со мной играть.
— Почему? — все-таки спросила я.
— Потому что я хочу, чтобы вы никуда от меня не уезжали, — с прежним весельем в голосе признался Ульрих, но я видела, что он говорит серьезно. — Уедете, захотите там остаться, найдете нового куратора. А меня это очень расстроит.
Тогда я разрыдалась — так, что Ульриху пришлось отпаивать меня каплями авентина. Когда я успокоилась, он сказал, что пошутил, выписал мне разрешение и пожелал удачной поездки и счастливого пути.
И это была лишь одна из его «невинных шалостей». А теперь Готтлиб говорил, что все может измениться, и я буду жить без всякого участия инквизиции в моей жизни.
Я посмотрела на Виланда — он сидел напротив меня и не отрывал взгляда от стола. На мгновение мне показалось, что Виланд укутан чем-то непроницаемым, и этот плотный кокон не позволял к нему прикоснуться.
Я моргнула, и наваждение исчезло.
— Как доктор Хаунд? — осведомилась я, стараясь, чтобы мое волнение не прозвучало в голосе. Виланд был прав: здесь и сейчас мы должны быть непробиваемо спокойны.
Готтлиб грустно усмехнулся.
— Бедная Эмма… Мне очень жаль, что так вышло. Она была хороший человек и хороший врач. Правда, Арн?
Виланд угрюмо посмотрел на него и ответил:
— Я не подпустил бы к сестре плохого человека и плохого врача. Кстати, где Кира?
Готтлиб снова рассмеялся. То ли ему нравилось отыгрывать роль этакого милого душеньки с неприятной физиономией, но славным характером, то ли мы действительно забавляли его.
— С Кирой все в порядке, Арн, не волнуйтесь вы так! Кстати, что это на вас наброшено?
Значит, мне не показалось, и Виланд действительно закрылся от нашего радушного хозяина.
— Ангельский плащ, — ответил Виланд. — Но с моей легкой корректировкой.
Готтлиб откинулся на спинку стула и посмотрел на Виланда с искренним уважением. Когда он заговорил, то в его голосе больше не было ни капли веселья.
— Очень серьезно, очень. Впрочем, сын Эрны Виланд всегда подавал большие надежды.
Виланд не изменился в лице, хотя Готтлиб, возможно, полагал, что упоминание о матери заставит его нервничать.
— Вы знали мою мать, — равнодушно произнес он. Готтлиб кивнул.
— Вы меня не помните, конечно. Вам было всего восемь дней, когда мы с вами встретились в первый раз.
Я отчетливо увидела, как над головой Виланда проплыла искра. Его ноздри дрогнули, пальцы левой руки сжались в кулак и разжались.
— Видимо, я болел, раз понадобился врач, — глухо сказал он. Готтлиб усмехнулся.
— Это такая же болезнь, как у вашей очаровательной спутницы. Когда вы родились, Арн, то кефамин в вашей крови подбирался к ста пятидесяти. Какая норма, помните?
Я никогда не видела, чтобы люди бледнели настолько резко. На мгновение мне показалось, что Виланд вот-вот свалится со стула — в его лице не было ни кровинки, глаза потемнели.
Ведьмак? Он родился ведьмаком?
В ушах шумело. Я чувствовала, как все куда-то плывет, и не могла удержать своего мира.