– Так что ты молчишь, Эя?
Изящные, словно вырезанные из двух длинных листочков, брови Виталины поползли вверх.
Я вспомнила, как одиноко было там, наверху, в компании изредка прилетающей пары голубей и церковных книг, и опустила голову. Кулаки сжала так сильно, что показалось, сейчас все услышат хруст моих пальцев.
– Ну-ка, Сейла, – сказала Виталина горничной. – Передай щипцы для завивки моей сестре.
Горничная присела, склонив голову, и протянула мне щипцы. Я сделала над собой усилие, чтобы не оттолкнуть ее руку. Выдохнула, принимая щипцы, и подцепила темную прядь Виталины, после чего принялась накручивать ее на нагретый зеленый стержень.
Виталина победно усмехнулась, послала Микаэле взгляд, мол, я же тебе говорила.
– Эя, – позвала Микаэла. – Ты слышала новости?
Мне на голову обрушился поток сплетен: о том, как графиня Ассамлер родила темного, с раскосыми глазками младенца, точь-в-точь королевский конюх, а желтое платье леди Оуберн, племянницы королевы, просто жуть как ее портит; о том, что, того и гляди, вспыхнет новой волной мода на эти ужасные парики, придется таскать дом на голове, а все потому, что тетя короля перебрала наливки и заснула возле камина, из-за чего лишилась львиной части своей шевелюры, и прочее, и прочее.
– Ах, Лирей, нам так тебя не хватало, – прощебетала Виталина, всовывая руки в рукава платья бордового бархата, подаваемого мной. – Правда, Микаэла?
Микаэла с готовностью закивала, помогая затянуть черную шнуровку. Круглый глубокий вырез спереди и треугольный сзади, из него торчат крылышки лопаток. Платье, бесспорно, очень идет Виталине, но зачем так наряжаться для семейного ужина?
– Но тебе непременно надо переодеться, – тоном, не терпящим возражений, сказала Виталина. – Это платье никуда не годится. К ужину приглашены герцог Эберлей с племянником, со своими сквайрами, и, конечно, будет тетя Сецилия с компаньонкой.
– Боюсь, мои платья не подойдут для столь высоких особ, – холодно сказала я.
Между прочим, года не прошло, как пропала мама, а сестры, оказывается, вовсю разъезжают по балам и принимают гостей!
– Брось, Эя!
Виталина как раз выбирала веер и шутливо хлопнула меня по руке распахнутым веером с павлиньим пером посредине.
– Теперь нет никакой необходимости возвращаться в башню. Твои покои ждут тебя. Надень то голубое, нет, пожалуй, синее бархатное платье. И эти волосы… надо что-то сделать с твоими волосами.
– А что с моими волосами?
– Цвет, Эя, цвет. У мамы они были теплые, светлые, а у тебя прямо пожар на голове! Пойми, это неприлично. Может, стоит окрасить их соком мускатного ореха, приглушить яркость? Или, наоборот, осветлить? Тебе пошло бы быть блондинкой, Эя.
– Тогда надо и кожу покрасить какой-нибудь гадостью, – буркнула я. – В сочетании с моими зелеными глазами точно буду жаба жабой.
– Лирей!
Виталина даже ножкой топнула.
– Я, между прочим, о тебе забочусь. Но если нравится ходить чучелом, кто бы спорил, только не я.
В другой день Виталина ответила бы мне за чучело. Сегодня же я лишь присела в книксене и, скрипя зубами, покинула покои сестры.
Оказывается, мои покои не очень-то меня ждали.
Сразу три горничные пытались спешно устранить следы запустения и пыль.
В гардеробной лишь часть одежды осталась нетронутой, бо́льшая казалась наспех рассованной по полкам и вешалкам. Вон у любимой зеленой охотничьей куртки оторван рукав, а на белом плаще, отороченном соболем, пятно.
Я обернулась к горничным.
Те испуганно присели ниже, чем следует, склонив головы.
– Мила назначена моей личной камеристкой, – чеканя каждое слово, сказала я. – Позовите ее. А вы – вон отсюда. Закончите уборку во время ужина. И приведите к утру в порядок мою одежду.
– Мисс… – осторожно начала одна из девушек.
– Вон, – твердо повторила я.
Виталина не будет нарушать наш хрупкий мир из-за прислуги. Тем более сейчас, когда я так послушна, что самой противно. Значит, к ужину мне полагается быть в темно-синем платье? Правильно, оно невероятно не идет мне. Волосы красить – это, конечно, совсем уж блажь, но лучше убрать их, чтобы лишний раз не злить Виталину.
Когда пришла Мила, я уже закончила с умыванием и стояла в одной камизе перед зеркалом.
– Рада видеть вас, мисс Лирей! – поприветствовала меня горничная, присев в книксене.
Я улыбнулась девушке.
– И я тебе рада, Мила.
Мила маленькая, еще меньше меня ростом, с копной белокурых кудряшек и пухлыми румяными щечками. Хоть и молодая, в уголках глаз пролегли складочки – Мила постоянно хохочет.
– Какое платье подать?
– Вон то, – хмуро буркнула я.
– Синее? Но оно совсем вам не идет!
– Вот и Виталина того же мнения.
Мила хмыкнула, но промолчала.
Когда я уселась перед наспех протертым зеркалом, Мила бухнула на туалетный столик шкатулку с щетками и заколками.
– Платье вас, конечно, бледнит, мисс, но не беда. Я сейчас такую прическу сооружу, королева обзавидуется! И серьги с изумрудами наденьте! Они так к вашим глазам подходят, что сдохнуть можно, все ахнут!
Я расхохоталась.
– Спасибо, Мила. Просто раздели волосы на пробор и собери в низкий узел. А серьги дай вон те, серебряные с лазуритом, и брошь в комплекте, да, эта.
Мила вздохнула.
– Вы как смерть бледная, ей-богу!
– Пусть Виталина порадуется.
Мила фыркнула. Сделалась серьезная, а потом проговорила:
– А знаете, кто только что приехал? Может, когда узнаете, хоть серьги человеческие наденете и дадите причесать вас, как будущую герцогиню?
Зеркало отразило стремительную бледность моих щек, которые через секунду налились румянцем. Я закусила губу и захлопала ресницами, точно совершенно не понимаю, о ком говорит Мила.
Горничная прыснула и часто закивала.
– Да-да, мисс Лирей, он здесь, – сказала она заговорщицким тоном и покосилась на портрет на стене.
– Да кто он-то? – спросила я неправдоподобно дрогнувшим голосом.
– Ой, да ладно вам! Все вы поняли! Герцог де Шеврез. Ваша детская любовь.
Глава 2
Герцог де Шеврез. Андре де Шеврез. Наш кузен – и двоюродный брат королевы по материнской линии.
Он… Он папин воспитанник. Когда папа женился на маме, для них обоих это был второй брак. Отец сестер, граф Эрсийский, скончался, когда Микаэле был всего год, а Виталине три. Мама вышла замуж за вдовца, у которого остался пасынок от первого брака. До двенадцати лет Андре жил с нами, я этого почти не помню, я была совсем маленькая. Затем он учился в духовной семинарии, нас навещал на каникулах. Сколько его помню – все время в фиолетовой рясе. Он хотел стать священником, об этом знали все. О набожности и нелюдимости юного герцога де Шевреза ходили легенды. После того как его величество не разрешил ему принять сан и посвятить жизнь Церкви, Андре удалился в свое герцогство на юге империи – небольшое, но прибыльное. Нас он навещать почти перестал, говорили, что юный герцог изводит себя и поселян строгими постами и превратил свое герцогство в монастырь.
Никогда не верила в эти слухи. Да, с остальными, даже с Виталиной и Микаэлой, он держался отстраненно, а я… у меня никогда не было друга ближе, чем Андре.
Мама рассказывала, он с удовольствием заменял мне няньку, когда я была крохой. Возился со мной, гремел погремушками, водил за ручку по замку, стоило мне сделать свои первые шаги.
– Принеси мне стакан воды, Мила, – дрогнувшим голосом попросила я.
Когда шаги Милы стихли, я осторожно покосилась на противоположную стену.
У нас с Андре есть совместный портрет: стройный тонкокостный юноша с бледным лицом, завитыми белокурыми локонами в фиолетовом камзоле и кюлотах держит на коленях рыжего кудрявого младенца в белом – чепце и кружевном детском платьице, отделанном розовыми лентами. У младенца пухлые розовые щечки, круглые изумленные глаза, на губах довольная улыбка.
Вообще, изначально планировалось писать меня на коленях у мамы, но я капризничала, вырывалась, успокаивалась, только когда Андре был рядом. Так и получилось – у всех детей первый потрет с родителями, а у меня с Андре.
Из трех сестер Андре выделял меня, и теплоты между сестрами это не добавляло… Но кого это волновало? Уж точно не нас с Андре.
Мы рыбачили, охотились, пели, плясали, играли в догони-поймай, найди эльфа, дурачка Петруччо, лазили по деревьям, скакали наперегонки, кстати, именно Андре научил меня уверенно держаться в седле.
Я прикрыла глаза, и по щекам заплясали солнечные зайчики, в воздухе запахло цветущим миндалем.
По залитой солнцем аллее сада бежит вприпрыжку девочка лет восьми в нарядном голубом платье. Над цветущим розовым кустом склонилась стройная рыжеволосая женщина, увидев ее, девочка издала ликующий вопль – ни дать ни взять туземец, вышедший на тропу войны.
– Мама, мама! – кричу я.
Мама разогнулась и тыльной стороной ладони убрала рыжий локон со лба.
– Эя, – ласково говорит мама. – Ну на кого ты опять похожа.
Девочка с разбегу обнимает женщину в нежно-розовом платье, затем хватает за руки и кружит.
– Мамочка! Ты не представляешь! Андре лучше всех! Он самый лучший на свете!
Вокруг кружатся голубые, зеленые, розовые сполохи, мама очень любит цветы, а я ее, и сейчас, когда нашла ее в оранжерее, мне не терпится поделиться своим счастьем.
– Тише, Эя, тише! Ты совсем меня закружишь.
На щеках мамы играют озорные ямочки. Она такая красивая в лучах солнца, словно загадочная эльфийка из рассказов старой Пепы. Самая красивая из всех, кого я видела.
– Когда я вырасту, мы обязательно поженимся! Я хочу его, мама! Его, и больше никого!
– Лирей!
Мама остановилась, застыла как статуя, покраснела так, что, кажется, поднеси к ней сейчас свечку – загорится. Она смотрит не на меня, а на кого-то за моей спиной.
Судя по вытаращенным глазам, часто хлопающим ресницам, там…
Я медленно, как в кошмарном сне, оборачиваюсь…
Андре красив, как статуя в королевском саду. Белокурые локоны ниспадают на фиолетовую сутану, голубые глаза – само отражение неба, на устах мечтательная, как всегда, чуть снисходительная улыбка.
– Мамочки, – прошептали мои губы, и я поспешно закрыла рот рукой. – Нет! Нет, только не это…
Я развернулась и понеслась прочь.
– Лирей! – раздался вслед мамин голос.
– Оставьте ее, леди Ньюэйгрин, Эя чиста и невинна, как и любое дитя в ее годы…
Я спряталась тогда в лабиринте живой изгороди. Упав на колени, уронила в ладони лицо и рыдала, рыдала, пока не уснула. Слуги нашли меня спящей и отнесли в мои покои.
Андре уехал в тот же день. Его каникулы закончились, и он уехал к своей мечте. Все детство он намеревался посвятить себя служению Богине.
Вернулся он через полгода, когда с папой случилось это. Я тогда старалась не отходить от мамы, которая внезапно высохла, словно утратила жизненный сок, а взгляд ее остановился. Я боялась оставаться с ней наедине и одновременно боялась уйти.
Андре приехал, и я так много раз представляла эту встречу… как я буду сгорать от стыда, а он, как всегда, немного покровительственно улыбаться и рассказывать о Богине и святых девах. Но когда встреча случилась, все было иначе.
Едва заметив, как к замку приближается одинокий всадник в черном плаще, из-под которого виднеется фиолетовая сутана, я, роняя башмаки, побежала вниз и бежала навстречу, задыхаясь, когда он на ходу спрыгнул с коня и тоже устремился ко мне.
С размаха обняла его, уткнувшись в сутану, вдохнула знакомый запах ладана, свечей, благовоний и громко, впервые с момента гибели отца, надрывно заплакала.
Андре гладил меня по спутанным волосам, прижимая к себе, и бормотал:
– Эя… Моя маленькая Эя, любимая моя крошка, теперь все будет хорошо, теперь я с тобой. С тобой, Эя…
Он прожил в замке месяц, и я отчетливо понимала, что мы просто не справились бы без него.
Даже сестры это понимали. Но вели себя по-дурацки. Если раньше они фыркали и делали вид, что не очень-то и добивались внимания Андре, то теперь без конца шушукались, переглядывались, даже просили их исповедовать. В исповеди им с недоумением было отказано, ведь Андре не имел сана, но к долгим душеспасительным беседам сестры готовились, как на бал. Как-то я услышала, что Виталина сетовала на траур, мол, не может надеть красное платье, которое просто «чудо как идет ей». Я тогда дернула ее за волосы и пообещала, что расскажу маме, а Виталина назвала меня чудовищем и туземкой. Маме я, конечно, ничего не рассказала, но в тот же вечер мама сама не допустила Виталину к ужину, развернув и отправив умываться прямо в дверях. Сестра подвела алой краской губы и нарумянила щеки.
Его не было четыре года…
– Ваша вода, мисс Лирей. Вы побледнели. Вам плохо?
– Нет, Мила. Мне просто не хватает свежего воздуха. Открой пошире окно, сейчас пройдет.
Мила скрипнула зубами и, открывая окно, помянула Виталину нехорошим словом, но я сделала вид, что не услышала.
И вот он приехал. Он прямо сейчас здесь.
Богиня!
– Мила, – позвала я камеристку. – Скажи, Андре… То есть герцог де Шеврез… Он что же, вот так, без предупреждения приехал?
Мила замерла посреди комнаты, гневно уперев руки в бока.
– Это как же без предупреждения, мисс Эя? Да ваша сестра вчера от него голубя получила и сразу в печку, но бумага-то церковная, магическая, поэтому и не горит! А к тому же адресован голубь вам! Виталина его спрятала куда-то, а нам всем велела молчать. Думаете, меня так просто на кухню перевели?
Вот как!
Ну, Виталина! Ну, лисица! А ведь я почти поверила тому, что сестра выпустила меня из башни, потому что простила. Как бы не так! Даже если бы я не пришла к ней, меня бы все равно выпустили, иначе как бы она объяснила Андре мое отсутствие?
А тут так кстати пришлось мое раскаяние – Виталина просто играла свою роль, делала вид, что забыла все, что было между нами.
Стоп! Значит, не факт, что, когда Андре покинет замок, я снова не окажусь в башне! Проклятье!
В дверь постучали.
Дождавшись приглашения войти, Нэн сообщила, что меня ожидают к столу. Только меня, это она особо подчеркнула и, бросив недовольный взгляд на Милу, вышла.
Я окинула взглядом свое отражение в зеркале и поморщилась. Действительно, бледная как смерть, из-за этого гадкого оттенка синего такое ощущение, что под глазами круги. Гладко причесанные волосы делают меня похожей на святую Иулию или любую другую праведницу. В общем, Виталине должно понравиться.
Идя по широким коридорам замка, я чувствовала, как дрожат колени, а когда оставался последний поворот, остановилась и перевела дыхание.
Пожилой лакей Савьер поклонился и, прежде чем распахнуть передо мной дверь, шепнул:
– С возвращением, мисс Лирей! Мы все очень вас ждали и молились за ваше здоровье Богине и святым девам.
Я кивнула Савьеру, поблагодарив его, и вошла в распахнутую дверь с гордо поднятым подбородком и прямой, как доска, спиной.
За период моего заточения обеденный зал не изменился, разве что гобелены вычистили к весне и огромную люстру в несколько ярусов венчают новые осветительные мотыльки – с желто-розовыми крыльями. Свет, который они отбрасывают, чудесно оттеняет нежную оливковую кожу сестер.
За узким длинным столом расположились сестры и гости.
Виталина уселась во главе стола, на месте мамы, и это сразу заставило меня нахмуриться. По правую руку от нее – герцог Эберлей, высокий брюнет с длинными, убранными в хвост волосами, темными, почти черными, глазами и крючковатым носом.
Граф Рьвьер – его племянник, невысокий блондин, с чуть одутловатым лицом, хоть и молодой, но пухлый и уже с одышкой. Он сидит рядом с Микаэлой. На сестру он смотрит, словно на саму святую Иулию. Когда я зашла, он как раз подливал Мике что-то в кубок.
На Виталине бордовое платье с широким золотым поясом под грудью, на Микаэле лиловое, с квадратным вырезом, отделаное золотой каймой. Прически у сестер высокие, завитые локоны обрамляют лица, визуально удлиняют шеи.