- Какие волнения? - испугалась я. - Вы чего-то недоговариваете. Где отец?
- В больнице, - помолчал дядя Леша, потом добавил. - Ты где?
- В какой больнице? - проигнорировала вопрос. - Я сейчас буду.
Больше начальник СБ не стал задавать вопросов, деловито объяснил куда ехать. Нажав "отбой", скомандовала:
- Поехали!
Герман ничего не сказал. Просто довел меня до распахнутой дверцы автомобиля, помог сесть, закрыл дверь, обошел машину и устроился за рулем. Он не стал спрашивать куда ехать, и я не стала объяснять, было ощущение, что он прекрасно все знает и так.
- Это твои штучки? - первая как обычно не выдержала я.
- Какие? - уточнил Герман.
- С отцом! - разозлилась я.
- В чем именно ты меня подозреваешь?
- В том, что ты что-то говорил про то, что меня некому хватиться. Не ты ли устроил это некому хватиться, а?
- Ты об этом? - он все так же не отвлекался от дороги и даже не повернул голову ко мне, пока отвечал. - Да, я.
- Урод! Ненавижу! Сволочь! Что ты с ним сделал?! - держать себя в руках становилось все труднее и труднее.
Хотелось разбить о непробиваемую башку собеседника кучу разных, травмоопасных вещей. Таких как тарелки, бокалы, пару дубин в щепы расколошматить и еще чего-нибудь такого же действенного. Может тогда удастся его пронять?
Впервые за весь разговор он взглянул на меня, пожал плечами, потом ответил:
- С ним все будет хорошо, это была временная мера.
- Подонок, для тебя все средства хороши, так? Ненавижу! - отвернулась к окну и вцепилась зубами в кулак, стараясь сдержать рвущиеся наружу слезы.
У меня есть гордость! Не буду плакать при нем! Никогда и ни за что! Не дождется! Я гордая, я гордая!
Все это я повторяла про себя как мантру всю оставшуюся дорогу до больницы. У медучреждения, когда машина еще толком не остановилась, открыла не запертую в этот раз дверь и выкатилась кубарем на тротуар, поднялась с колен и попыталась рвануть в сторону здания, но была остановлена Германом:
- Куда ты? Нам в другую сторону!
- Испарись! - выдернула свою руку из плена. - Хватит меня преследовать! Сама дорогу найду, не маленькая!
- Со мной будет вернее, - отозвался он, и зашагал к другому блоку зданий, показывая дорогу.
Как ни хотелось плюнуть вслед и пойти своим путем, пришлось унять гордость, обиду и злость, и отправиться за добровольным провожатым. В фойе, у регистратуры мы столкнулись с мамой, которая, видать из-за проблем со здоровьем у отца, решила бросить свои Мальдивы и вернуться домой.
- Мама! - хоть какая-то радость в этой вакханалии неприятностей.
- Лера! Как я рада тебя видеть, - мамина улыбка была немного искусственной и натянутой, поэтому вновь испугавишсь за отца, спросила:
- Что-то с папой?
- С папой все хорошо, я узнавала, сегодня его выпишут, - все так же искусственно улыбаясь, ответила она.
- Тогда что случилось? - нахмурилась я, мне не нравилось мамино поведение.
- Я знаю, сейчас не самое подходящее время, дочь, но лучше тебе это знать, как бы ни хотел папа другого. Мы решили развестись с твоим отцом, - на одном дыхании сказала она, для того, чтобы не успела ее перебить, не иначе.
- Что? - новость оглушила меня, ноги подкосились, и, нащупав позади себя диванчик для посетителей, села на него. - Почему? Ведь все было так хорошо!
- Лерочка, - присела мама рядом со мной и с жалостью заглянула в глаза. - Я знаю, как отец тебя ограждал от всего, что могло, по его мнению, травмировать маленькую девочку. Уже давно в нашей семье все не так хорошо, как тебе казалось. Любовь прошла, осталась привычка. В отличие от отца я вижу в тебе взрослого, самостоятельного человека, который сможет меня понять. Возможно, мы с Толей и смогли бы жить дальше вместе не любя друг друга, только ради твоего душевного спокойствия, но так получилось, что я встретила одного человека... Уверена, когда ты с ним познакомишься, он тебе понравится.
- Я не хочу с ним знакомиться! - здравствуй злость, мы расстались с тобой ненадолго, теперь будем снова вместе. - Ты предательница! - подскочила с дивана, пылая праведным гневом. - Ненавижу! - и ты - ненависть, здравствуй опять, видать и ты поселилась во мне надолго. - Не хочу тебя видеть!
- Ты так и не выросла, - с грустью сказала мама мне вслед, когда я развернулась и побежала по коридору туда, где должна была находиться папина палата.
Герман привычно слился с обстановкой, так, чтобы никто не замечал его и задумался. Он получил ненависть, не такую сильную, как было необходимо, чтобы прописаться в этом мире надолго, но и страсть, и наполнение контракта энергией давали не мало. Год, чтобы выполнить задуманное, а значит все совершенное того стоило. Но почему так погано на душе? Когда он был там, у границы, все казалось правильным, все принятые решения, выбор конкретно этой девушки не вызывали ни сожалений, ни колебаний. Что же изменилось с пересечением границы? Даже при прохождении Контроля, мужчина так не переживал, как сейчас из-за сдерживаемых рыданий какой-то девчонки.
А у границы было чего бояться. К нелегалам, покидающими Ту Сторону, по поддельным документам, отношение было строгое, и не смотря на то, что Герман находился на особом счету, второго шанса, если бы случился провал с переходом, у него бы больше не было. Ад со своими жертвами расставался неохотно. Пусть и вины за Германом, до нелегального перехода границы, не числилось никакой.
Сейчас же блестящий план по получению постоянной прописки в реальном мире мог провалиться только потому, что мужчина оказался довольно мягкотелым и не смог сделать все так как надо. Столько лет, потраченных на подготовку, летели к псу под хвост, и на повестке дня, первым вопросом, после поддержания статуса липового легала, была необходимость прийти в себя и взять в руки управление чувствами, и в дальнейшем не поддаваться таким эмоциям как жалость. Прошлого и сделанной ошибки уже не возвратишь, а значит надо вступать в игру с тем раскладом, который есть сейчас на руках. Кое-кого сегодня ночью ждет неприятный сюрприз, который, Герман очень надеялся, придется врагу по вкусу. Пришла пора приступать собственно к тому, ради чего мужчина пошел на преступление. Месть - блюдо, которое едят холодным, и Герман собирался насладиться им в полной мере. Пока же стоило присмотреть за подопечной, пока она не наделала каких-либо глупостей. Юношеский максимализм, наивность и доверчивость, те качества, которые так нужны были для того, чтобы эмоции, испытываемые привязывающей, были ярче, сейчас могли сыграть с Лерой злую шутку.
Спокойное и голубое небо быстро хмурилось, затягиваясь черными, грозными тучами. Ветер налетал порывами, со скоростью несущегося поезда, и все увеличивал усилия по ухудшению погоды. Капитан на яхте озабоченно вглядывался в горизонт, который не сулил спокойной ночи. Волнение усиливалось, и яхта все более неуклюже преодолевала огромные волны, а ветер все набирал силу.
На палубу, держась за руку высокого, темноволосого молодого человека, вышел седой господин в сером костюме. Одетый таким торжественным образом, он прошествовал, поддерживаемый парнем, до верхней палубы и, нисколько не пугаясь непогоды, поднял голову к небу. Бледные губы напряженно зашептали что-то неразборчивое. Через минуту такого шептания, старик вырвал руку у юноши, воздел длани над головой и заговорил громче. Гортанные, отрывистые слова срывались с губ и неслись высоко, к небу, но небо отвечало на них громовыми раскатами и молниями, змеящимися яркими линиями по тучам. Все явственней проступало на морщинистом лице недоумение, все громче становились слова, но проливной дождь и усиление ветра стали ответом.
- Дед, остановись! - молодой человек почтительно дотронулся до плеча старика.
- Я не понимаю, - опустил руки пожилой господин. - Почему заклинание не действует?
Внук никогда ранее не видел своего могущественного деда таким растерянным, сколько себя помнил, молодой человек видел деда всегда уверенным в себе и в том, что способен справиться с любой бедой.
- Ты же знаешь, я тебе в этом не помощник, - грустно ответил парень.
- Я не потерял силу, я ведь не потерял силу окончательно? - спросил старик, с надеждой вглядываясь в глаза внука.
- Нет, пусть она и уходит, но это происходит постепенно, запас должен был остаться, - юноша сжал морщинистую трясущуюся руку, которую старик протянул ему. - Дед, это что-то другое, наверняка.
- Ты не понимаешь! - оттолкнул внука пожилой мужчина. - За все надо платить, а я когда-то совершил грех, тяжкий грех, который долгие годы камнем висит на душе. Пришло время отчитаться за него, - он снова поднял голову и закричал. - Небо, ты видишь, я раскаялся, так за что же ты наказываешь меня?!
Мощный раскат грома стал ему ответом, сильный порыв ветра зачерпнул соленой морской воды и плеснул огромной волной на палубу. Чудом люди были не смыты. Вымокшие до нитки, молодой человек и его дед, медленно, оскальзываясь на мокрой поверхности, вернулись в каюту.
Буря пусть и не унесла жизни ни одного из членов экипажа, бушевала долго, наводя ужас, пугая звериным оскалом молний и громким рыком небес. Когда качка закончилась, старик, сидящий на диване в каюте, оторвал ладони от лица и прошептал:
- Неужели все? Так что же это было? Буря? Но почему корабль не утонул? Ни чей-то ли это злой умысел был? Надо разобраться.
Господин Антонов был человеком, который никогда не пасовал перед трудностями и всегда достигал целей, любыми путями. Он находил способ обходить запрет, который налагался саном Мастера Жизни. Врагов можно было устранять и не убивая. А странность бури, которая даже не повредила яхту и не поддалась на заклинание того, кто был способен остановить ее, говорила о том, что появился враг, могущественный враг, который предупреждал, что схватка начата.
Долго еще пожилой мужчина мерил шагами каюту, прислушиваясь к звукам затихающей непогоды, долго думал, размышлял, но так и не пришел к каким-либо определенным выводам. Мастеров Жизни во все мире было всего трое и всех их, Антонов хорошо знал. Ни один из них не способен был вызвать бурю такой силы, вот остановить да, а вызвать, это только Мастерам Смерти под силу. Но испокон веков, Мастера двух направлений никогда не враждовали. Внутри своего круга да, шла подковерная борьба за звание Мастера, но вот между двумя течениями магии никогда не было споров и раздоров.
Мастеров Смерти, как и Мастеров Жизни было всего трое и их Антонов хорошо знал. Ни один из них не стал бы нарушать традиции и вытворять подобное, а значит появился кто-то неучтенный и скорее всего Мастер Смерти, не связанный, как и все они, запретом убивать. Вот только откуда он появился и зачем устроил эту показательную бурю? Да и почему буря не поддалась? Никогда такого не случалось, чтобы Мастер Жизни не мог остановить шторм, прекратить засуху или поменять погоду. Вот только смертельно опасных ураганов не мог вызывать Мастер Жизни. Подобные игры прерогатива Мастеров Смерти. И где искать врага? Среди молодых подающих надежды учеников? Но как можно было проспать такой сильный талант? Вопросов было слишком много и весь опыт, накопленный за долгие годы жизни, не помогал найти ответы.
Убедившись, что море успокоилось, старик снова сел на диван, прислонился к спинке и закрыл глаза, отдыхая. Ему хотелось немного отдышаться, прежде чем идти разоблачаться и ложиться спать. Но, сон сморил его прямо здесь, в кают-компании.
Отец так и не успел расспросить меня ни о чем. Я ворвалась в палату с возгласом: "Папа!" и подкатывающими к горлу рыданиями. Кроме дяди Леши и пары охранников у кровати топтался некто в белом халате и внушительно что-то вещал. Осознав, что видимо это кто-то из важного медпероснала, проглотила все слова, все жалобы на жизнь, все слезы, которые хотела вылить на самого близкого мне человека, и попыталась вникнуть в то, что говорил врач, не обративший на мое вторжение никакого внимания.
Попала я прямо к выписке, эскулап вещал о том, что отцу нежелательно нервничать, курить, пить, заниматься сексом (ему это и не грозит, с последними новостями о маме и ее хахале) и вообще стоит избегать нагрузок на нервную систему и организм в целом. Тут я призадумалась. Привыкла чуть что, выплакивать все переживания из-за случающихся со мной подлянок на папиной груди, привыкла, что отец решает большинство моих проблем, а сейчас пришло осознание того, что если не хочу потерять дорогого и единственного любящего меня человека, стоит все свои проблемы оставить при себе. В свете последних новостей, решила не рассказывать папуле ничего. Пусть ничего не знает и ни о чем не подозревает. А раз так, то стоило придумать легенду поубедительней, чтобы объяснить свое исчезновение на некоторое время.
В машине, при маме, отец не стал меня пытать и задавать лишние вопросы, лишь внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:
- Ты его любишь?
Онемев на некоторое время, ответила с запозданием:
- Да, - соврала и не покраснела.
Следовало ожидать, что отец тщательно контролирует мою липовую самостоятельность, а значит, в курсе, что я с кем-то ночевала за городом, так пусть считает, что было это по любви, а не просто так, ради развлечения. Надеюсь, папочке будет так спокойней.
- Познакомишь, - сказал он и закрыл глаза, напрочь игнорируя нас с мамой.
Мать молчала, я тоже, с грустью размышляя о том, что даже поделиться не с кем и остается всю горечь унижения, обиды, одиночества нести самой и некому этот груз со мной разделить.
От враждебного молчания родителей, им явно было уже не о чем говорить, давно друг другу все сказали, стало только хуже. Поняв, что не выдержу этой атмосферы, съэгоистничала, отпросилась домой, попросив звонить если что. Меня милостиво отпустили, наверняка после того как пропадала невесть где столько времени, охрана теперь будет дежурить прямо у дверей квартиры. Но мне уже все равно. День был выматывающим, очень выматывающим и отходняк от него, в виде депрессии, обещает быть затяжным.
Дома отходняк и начался. Когда зашла в квартиру, включила свет и увидела свое отражение в зеркале в прихожей, когда взглянула самой себе в глаза, а правде в лицо, вот тогда отчаянье и тоска навалились со страшной силой. Закусила губу, сдерживая рыдания, сглотнула колючий комок в горле, отключила думалку самым простым способом, переключив на повторение одной и той же фразы: "Душ, душ, надо принять душ!". На автомате, не задумываясь, разделась, обнаружив, что белье испачкано. Невольно вспомнилась сцена в автомобиле и в душе всколыхнулась ненависть к проклятому красавчику, который оказался прав. Но снова зазомбировав себя, теперь уже фразой: "Мыло, мыло, куда делось мыло?", отвлеклась на процесс помывки. Хотелось смыть с себя все произошедшее за день. Поэтому тщательно терла и терла кожу мочалкой, смывала, намыливала и опять терла. Только когда тело стало гореть, успокоилась, облилась холодной водой напоследок, тщательно вытерлась, натянула халат на голое тело, про сменное белье в состоянии несоображания забыла напрочь и поплелась в спальню, стараясь не мучить себя вопросами о том, где сейчас Герман и что еще он мне готовит.
Плюхнулась в расправленную кровать, так и не сняв халата, натянула на себя одеяло и закрыла глаза, пытаясь уснуть. Ох, зря я это сделала, зря. Тут же как живая встала перед глазами картина моего падения, рождая мучительный стыд в душе и вызывая новый спазм в горле. Слезы пошли на штурм и отступать никак не хотели, долго сдерживать себя не получилось. Закусив край подушки, завыла еле слышно, сотрясаясь в рыданиях. Боль, внутренняя, жестокая, разрывала душу, выжигала огнем дорожки на щеках, для слез, а легче не становилось. Я задыхалась, крича беззвучно, утыкаясь носом в скомканное одеяло, так, чтобы меня никто не слышал. Первые в закончившемся детстве разочарование и предательство были такими неподъемными, такими горькими, что я корчилась на кровати от муки, от эмоций, переполнявших меня. Коктейль из омерзения к себе, из ненависти к тому, кто в одночасье порушил все мои замки из песка, безжалостно, не задумываясь, был отвратителен на вкус, а я не готова была испить эту чашу до дна. Но пришлось. Снова и снова накатывали то страх за отца, то боль из-за предательства матери, то унижение при воспоминании о своем сегодняшнем поведении и, снова и снова, глотала слезы, стараясь сдержать рвущийся наружу крик.