– Казалось, это нормально – так и надо, – прошептала я, – новостей особо не было.
Мама села рядом и обняв меня, легонько похлопала по плечу.
– Почти у всех так, не только ты... А чего это ты виновата с этим Артемом, не к ночи будь помянут?
– Виновата я не перед ним…
Обреченно вздохнув, я рассказала ей о первой нашей встрече здесь, о пощечине, о сегодняшнем разговоре. Пришлось рассказать. Так уж получилось, что они могли в будущем столкнуться, а может и не раз, и он обязательно поздоровался бы.
– Я не собираюсь страдать, мам, не переживай. Все равно у нас с ним ничего не вышло бы. Его хотелки для этого было мало, а больше ничего и не было – ни уважения… ладно – за что там меня было уважать тогда? Но благоговение это первое – святое, тайный трепет перед девочкой, в которую влюбился… оно должно быть. Когда же этому чистому и светлому и проявляться, как не в юности для первой своей любви? В любом случае, я бы не простила просто тона того их разговора. Это было оскорбительно… Страшная обида и разочарование, мама – да, они были. Но то, что я учудила потом… по сравнению с его детской… даже не выходкой, а просто… отношением таким поверхностным, это вообще сюр. Конкретный такой неадекват.
– Глупости! – рассердилась она, – если так переживала, значит, причина была серьезной.
– Да не была… как теперь оказалось, – улыбнулась я.
– Оказалось – через двадцать лет. Ты серьезно сейчас? – уставилась она на меня.
– Я не знаю, мам, сейчас уже мысли путаются. Но что-то тогда точно было неправильно.
– Все неправильно. Но уже случилось так, как есть. Мусолить опять точно не стоит. Считай – я ничего не спрашивала.
– Мама, – улыбнулась я, послушно уходя от темы: – Есть сюрприз – я взяла двойной курс косметических процедур и еще там есть интересная штука – стеклянные шарики в центрифуге. Они ласково полируют пяточки и успокаивают нервы. Я, правда, опасалась грибка, но они каждый раз воду меняют и что-то льют туда – синее, – прикрыла я глаза, – о! Снова село давление, я и в парикмахерской засыпала. Адаптация называется. Пойду-ка я поваляюсь.
– Полежи… Не нужно было покупать на меня эти процедуры, не особо-то и…
– Деньги есть, мама, – остановилась я в дверях, – Паша сказал, что выслал – Усольцев там оставил. И потом тоже… будет много денег. Он отдаст все, что у нас есть – совесть свою будет давить. А я возьму.
– Не будь так уверена в этом. Я тоже думала, что знаю Игоря, – звенела мама в мойке посудой.
– Я знаю его, мам.
– Хорошо… иди – полежи. Сделаю чаю, хочешь?
– Не надо… потом. Вместе попьем.
На второй этаж поднималась по скрипучим старым ступеням. Прошла в свою комнату – небольшую, в чуть темноватых и теплых медовых тонах. Задернула штору, разделась и в одном белье прилегла на бок, прямо на флисовое покрывало, накинув на спину его край.
Значит, там были деньги… Я где-то так и думала, но мы же птицы гордые? И сколько там, интересно? Обычная сумма, которую мы вдвоем откладывали из его зарплаты, или больше? Это будет показательно, очень показательно… Деньги, продукты… похоже, он все-таки не ждал, что я уеду. Хотя точно знал, что обязательно отреагирую, и реакция эта может быть не совсем адекватной. Это меня не красит, конечно, но тут уж… что имеем... Чего же он ожидал от меня, когда уходил этот раз, о чем думал? Скорее всего, Пашка успокоил его, что присмотрит за мной и придержит моих коней. И придержал-таки – бромом.
И что там – в письме? Я догадывалась... Почему тогда так страшно-то? Там же просто информация, которой мне так не хватает, а с ней придет и определенность. Наверное, бояться не стоит, потому что Усольцев кто угодно, но не подонок-тихушник. Просто мне не повезло – Усольцев полюбил. Отпустим Усольцева… потянула я на себя покрывало – зазнобило.
Отпущу, конечно... да меня и спрашивать никто не будет. Они не спрашивают – всегда рвут с корнем и кровью. И погружусь я в серое липкое болото из отчаянья и тоски, пострадаю, покопаюсь в себе, выискивая свою вину, как водится. А потом попробую найти новый смысл в жизни, но уже без него. Трудно будет… наползает уже, тянет лапы, подбирается все ближе что-то совсем жуткое. Не такое отчаянное, как вначале, но более обширное, что ли? Глобальное. Как бы не пришлось искать вторую Нину Осиповну... Царствие небесное – не хватает ее конкретно.
Я же даже знала, когда меня накроет, давно уже вычислила – как только пойдут холодные дожди. Тогда нужно будет уехать на время, чтобы не мучить маму… вот хоть повидаться с мальчишками. Увидеть в них поддержку.
Сейчас меня держала вера в Усольцева. Прошло не так много времени, но я уже чуть остыла. Схлынуло темное и мутное, затопившее тогда мозг, и рассуждать я стала более здраво, что ли? Не зря думала все эти недели и вспоминала. Известная картинка никуда из памяти не делась, но выводы из увиденного теперь напрашивались другие – более милосердные для меня. Ну, не падает бомба в одну воронку дважды! Тогда я как-то пережила, а вот от Виктора такого, наверное, не вынесла бы – неуважения, грязи в наших отношениях. Этого просто не могло быть – я его знала…
И это сейчас моя святая мантра – я знаю и уважаю его. Само собой, он уйдет, и оставит меня всю искореженную внутри, но одно останется нетронутым – мое достоинство. И я не пафосно пыхчу сейчас – это супер-важно для меня еще с тех пор, именно это – не оказаться еще раз униженной. Я воевала за это с Усольцевым, я так объясняла ему свои требования – со мной нужно считаться, игнорировать, как личность – нельзя! И он понял это... понимал. Я могу и буду люто ненавидеть его за новый выбор, умирать от обиды, плакать от горя, но я всегда знала, что люблю достойного человека.
Когда немного схлынуло наше первое – совсем дурное и чувственное, я смогла трезво оценивать его слова и дела, узнала его и ни разу не пожалела о своем выборе. Мы с ним оба совсем даже не идеальны, и я могла быть недовольна какими-то его поступками, как и он моими, но уважала я его всегда. В том числе за профессию – очень скоро он стал для меня неотделим от нее.
Это было настоящим открытием в свое время, и даже потрясением – узнавать такие вещи. Увидеть лодку – огромную, сложную до жути, людей, которые доверили ему свои жизни. Я знала их семьи – детей, жен... По моей просьбе он несколько раз рисовал мне элементарную схему, объясняя самое простое – за счет чего лодка погружается и всплывает. Я внимательно слушала о клапанах вентиляции в позиционном положении, о кингстоне, который открывается… Смотрела на лодку в разрезе – прочный корпус, легкий корпус, а между ними те самые топливно-балластные цистерны… Но на атомоходе система немного другая, а именно – …, я поднимала взгляд на мужа и он все понимал без слов. Смеялся:
– Зачем тебе это нужно? Там все просто и надежно – не переживай.
А я переживала. Потому что они тонули – еще на дизелюхе, когда он служил старпомом. На том самом проклятом месте – за Кильдином. Мне рассказали другие – не он. Рассказали, что перископ двигается в шахте, которая в режиме подвсплытия заполняется водой. При погружении вода оттуда откачивается в трюма. В тот раз в наружном люке вынесло какой-то болт – отверстие крохотное. Но под давлением шахта заполнилась очень быстро, и тогда выдавило такие же болты в нижнем люке, который ведет в носовой отсек. Дежурный по отсеку доложил о течи. Командир уточнил:
– Размер струи?
– Карандаш… стакан… сорвало, товарищ командир.
– Пузырь в нос! Рули на всплытие!
На принятие решения у них иногда есть только доли секунды, и это всегда риски. Тогда лодку выбросило с двухсотметровой глубины за одинадцать секунд. С корабля сопровождения наблюдали это зрелище – она вылетела, как пробка, в воде оставались только кормовые винты.
Я выспрашивала потом Виктора – что он чувствовал? Что делал и говорил тогда? У меня вот сердце замирало от жути, будто перед глазами стояло – сильный крен, мигающие лампочки тревоги, рев воды, хлынувшей в лодку…
– Спросил командира – включать насосы или нет? Он сказал – не время еще, – хмыкнул он, будто тогда не случилось ничего страшного.
Конечно, не случилось – просто лодка стала стремительно проваливаться книзу носом в глубину. А там действительно – секунды до точки невозврата, когда уже не спасет никакой пузырь в нос. И понятно, что времени испугаться просто не было – верю. И что они все просто делали свою работу – отмечали толщину течи, следили за приборами, стояли на рулях, ожидая приказа. Ничего же страшного! Просто отмечал потом второй День рождения, а так…
Потом командиром стал он. И уже он отдавал команды, которые спасли корабль – третий День рождения Усольцева. Он умел принимать решения, не колеблясь – на службе и в жизни. Там это было необходимо, а в обычной жизни стало его натурой – принимать только твердые и взвешенные решения. И сейчас оно тоже не могло быть другим, просто он выбрал не меня. Выбрал и написал об этом. Ему сейчас плохо, наверное, и он чувствует свою вину, но если там накрыло хотя бы на десятую долю, как нас тогда… от этого просто нет спасения.
Я приму это – а куда, собственно деваться? Но при этом останется целой хотя бы моя проклятая гордость. Потому что, даже если и не любил, то уж хотел – точно, а еще считался со мной и уважал меня. Нет, в одну воронку точно не может… это просто немилосердно…
– Зая… ты не уснула? – поскреблась в дверь мама, – пошли чай пить, с кусочком сахара. У меня завалялась пачка рафинада.
– А чайная ложка разве не то же самое? – выпуталась я из флисового кокона.
– Не задумывалась как-то, но всегда можно взвесить. А давай лучше пускай загадка будет…
Мы легко болтали, пили чай, а потом пошли к Тасе. Мама натянула на меня большой синий халат и шапочку на голову. И уже сверху – косынку.
– Пахнет мною, она не испугается.
– А если испугается?
– Отступит в сторону, хлестнет хвостом или дернет ногой. У меня выбила когда-то подойник с молоком.
– Ничего себе… – села я на маленький стульчик под боком у Таси. Она повернула голову и покосилась на меня.
– Давай… помой ей вымя, ты видела – как.
Вымя я вымыла, это было несложно. Промокнула чистым полотенцем и намазала руки специальным кремом. Тася жевала сено.
– Мам, а зачем ты даешь ей сено? – шепотом поинтересовалась я, – она же весь день траву жрала?
– Жалко тебе? Давай… пробуй, как я показывала.
Хвостом по спине пару раз я таки получила и не сказать, что это было совсем не больно. Еще пару раз Тася переступила на месте, отходя от меня, и пришлось подтаскивать за ней стульчик. А потом как-то наладилось – я нашла удобную позу, упираясь ей в бок головой, и наловчилась не дергать, а поэтапно сжимать соски пальцами и ладонью. Молочные струйки зазвенели о дно и стенки подойника. Они падали под углом одна к другой и взбивали молочную пенку в ведре.
– Руки устали, может – все? – спросила я с надеждой.
– Давай я закончу. Ты справилась лучше, чем я первый раз.
Теплое молоко из-под коровы имело совсем другой вкус, чем охлажденное. Я думала, что не смогу его пить. Но когда мама процедила его через много слоев марли и поставила передо мной кружку, взяла ее в руки.
– Будешь пить теплое молоко, можешь не есть хлеба, – пообещала мама, – но со свежей корочкой оно вкуснее… и с жидким медом, если макать. Пей. Я сделаю из тебя человека.
– Делай... А давай мальчишкам похвастаемся? – надумала вдруг я.
Мы говорили с ними по громкой связи, перебивая друг дружку. Обсуждали в основном эту единственную новость и ржали над ней вчетвером... Само собой, гвоздем программы была я – доярка.
Глава 18
– Зоя… – негромко раздалось из-за спины.
Я подняла голову, снимая с пальца окровавленную ватку – ранка уже затянулась. Посмотрела на Артема… Какой все-таки взрослый мужик уже – даже дико, честное слово. Как меняют нас годы… А в нашем случае это особенно наглядно – будто кадр сменился и – хоп! Из семнадцати в почти сорок. А ведь половина жизни прошла... необычное чувство, странное. И сам Бокарев тоже странный – не снимает белый халат, даже выходя из кабинета на территорию. Антисанитария сплошная.
– Мне нужно кое-что сказать тебе…
– Я просила тебя держаться на расстоянии, – напомнила я ему нейтральным тоном, – объяснила, что мне неприятно с тобой общаться.
– Давай… клюй меня, Зойка, кусай, грызи, жаль! А мне только легче станет, веришь? Я не на разборки… это о твоем лечении.
– Говори, – поднялась я с диванчика и направилась к выходу. Коридор был длинным, в стенных нишах между кабинетами напротив окон были устроены мини-садики – с камнями, крохотными фонтанчиками и кучей зелени. Он помешал мне помедитировать на все это. И вообще… то ли раздражал, то ли просто нервировал.
– Давай сейчас сходим и пообедаем – я приглашаю. Здесь кормят просто, но качественно, – уже очень сильно наглел Бокарев.
– Я давно простила тебя и забыла, Артем, не парься ты так! – вырвалось у меня с досадой.
– Спасибо… – как-то отстраненно поблагодарил он и уточнил: – Но сейчас я не об этом. И проголодался. Не хочешь обедать, поговорим здесь.
И свернул к ближайшей лавочке, присел на нее и с ожиданием уставился на меня. Я молча села рядом.
– Я не согласен с Токаревым по поводу гликемии. Уровень мог снизиться разово, а он любит перестраховаться. В ранних твоих анализах уровень глюкозы был в норме. Безуглеводная диета, нервные расстройства… могут привести к снижению, особенно на фоне сильного стресса, потери веса.
– Это все обо мне. Что ты предлагаешь? – вздохнула я. Все так – хлеб и сахар это углеводы, а псих я, наверное, уже хронический. И стресс тоже имел место – в десятку!
– Вмешиваться некорректно, я просто заберу тебя у Токарева, – резко обернулся он ко мне, – он назначил тебе тест на толерантность к глюкозе. Возможно, планирует капельницы. Гликемия пока не подтверждена – только эпизод. Пока что попринимаешь глюкозу перорально. Носи с собой плитку настоящего, хорошего горького шоколада, съедай кусочек, когда накатит слабость или закружится голова. Это, как скорая помощь. Я подробно расписал тебе питание. Пока исключи сахар, белый хлеб…
– Он тоже говорил про шоколад, и я решила, что нужно понемногу есть сахар.
– Давай, сейчас ты не будешь решать? – смотрел он на меня в упор, – а будешь делать, как скажу я. Ничего страшного с тобой не происходит и срочно спасать тебя не нужно. Сейчас я руководствуюсь исключительно принципом – не навреди.
– Что мне нужно сделать? – согласно кивнула я.
– Я подойду к нему сам, и скажу, что ты согласилась наблюдаться у меня. Выглядеть буду, конечно, не самым лучшим образом, но это мелочи. Совру что-нибудь. Ты согласна?
– А что мне остается? Но ты меня обрадовал. Еще одной болячки совсем не хочется. Я гуглила… все там безрадостно и сложно с этой гликемией, и перспективы – так себе. Спасибо, Артем.
– Пока не за что. Будем смотреть – что там у тебя сегодня. Возможно, прав он, а не я, – пожал он плечами, – хотя – не думаю.
– Ну, я пойду? У нас с мамой после обеда еще косметика, – засобиралась я.
– Тебе не косметика нужна. Вот чуть поправиться определенно нужно – для здоровья.
– А от глюкозы… перорально меня не разнесет? – надумала вдруг я. Вспомнила, как рассказывала мама – сразу после родов она ползала по стеночке. Тогда ей влили чью-то кровь и поставили капельницу с глюкозой. А когда выписали через неделю, то она не влезла в свою одежду – пришлось срочно покупать на два размера больше.
– Нет, – улыбался он, – разве что чуть-чуть. Ты посвежеешь и станешь чувствовать себя лучше – исчезнут слабость и сонливость.
– Слушай, а пошли обедать, – вдруг решилась я. С души будто камень упал. Отсутствие еще одной болячки – исключительно замечательная новость, а с ними у меня последнее время...
Я доложила маме, что у меня разговор и обедаю я в санаторном кафе, на что она невнятно буркнула и отключилась.
Кафе находилось у пруда под все теми же ивами, только огромными и старыми. Серые монументальные стволы с потрескавшейся корой, длинные тонкие плети веток, достающие до воды, сама вода прямо перед глазами – хорошее место и знакомое еще с детства. Артем огляделся, прошелся взглядом по моей одежде и ногам, и предложил: