– Еще рано говорить об этом, – отстраненно отозвался он, – мне звонил Павел Силин.
– Паша? Правда? – удивилась я, – а как он тебя нашел? То есть…
– Тут как раз все просто, – объяснил Артем, – он время от времени созванивался с Токаревым, а тот, видно, рассказал ему, что теперь ты наблюдаешься у меня, и дал мой номер. Он спросил меня – какого черта?
– Черта? А почему? – опять удивилась я.
– Так получилось, Зоя… я же сказал тогда, что придумаю что-нибудь для Токарева, ну и… сказал, что ты первая моя, еще школьная любовь и я хочу общаться с тобой, переживаю… Даже не соврал, а что он там наговорил этому Паше… – виновато улыбнулся он, – кто он такой вообще – кроет матом, как дышит, – взъерошил он короткие бронзовые волосы и улыбнулся уже не виновато, а весело.
– Пашка – друг. Мой единственный друг и мой лечащий до тебя – военврач, терапевт. Он не справился, а может и не мог – у нас там плохой климат. И теперь тоже, наверное, переживает, – грустно улыбалась я.
– Думал – из трубки выскочит... Токарев наплел ему что-то о бурном примирении… я же ходил тогда к нему со следом от твоей пощечины. Спалились мы с тобой, подруга, и что теперь делать? Улыбнись что ли веселее, что ты такая… ситуация забавная и только, согласись?
– Ты меняешь мне назначения в связи с новыми результатами анализов или нет? Я пришла узнать это, Артем, – встала я.
– Пока нет. Принимай глюкозу и все остальное, а через пару дней посмотрим. Зоя… я не очень понял – что там про мужа? С ним что-то не так?
– Что-то не так…
– А я встретил вчера Светку Антонюк, – вдруг вспомнил он, – из вашего класса… Замечательно выглядит и такая же щебетуха. Не замужем, но родила себе сына – четыре годика сейчас, – улыбался Артем.
Вот как... Мужчина поинтересовался, пускай даже просто из вежливости, а я просто сделала у нее маникюр. Провалилась с головой в свои проблемы и людей вокруг себя уже не вижу, просто не замечаю…
– Светка замечательная…
– Да… очень мягкая и домашняя… уютная, – согласился Артем.
Я уже собралась уходить, но остановилась:
– Немножко не поняла, а ты что – недавно тут? Совсем недавно?
– Конечно, – удивился он, – чуть больше месяца. Прибыл менять Токарева, а раньше жил и работал в Питере.
– А как случилось, что семья в Москве? – не подумав, ляпнула я.
– Хочешь – расскажу? – мирно поинтересовался он.
– Не настаиваю. Это может быть неприятно для тебя.
– Ничего подобного, – возмутился он, – а ты расскажешь – где ты жила, покажешь фото сыновей.
– Хочешь, расскажу про Пашку? – зачем-то спросила я. Нет, мальчиков я ему, конечно же, покажу…
– Ну, – хмыкнул Артем, – что-то о нем я и сам понял. Интересный мужик.
– Пашка, он очень… уверенный, раскованный, немного отвязный и даже хамоватый, но я безоговорочно доверяла ему жизни своих детей, – призналась я.
– Это сильно, – серьезно признал он, – Катрину я не доверю никому.
– Знаешь, очень любопытно – что же за разговор у вас случился? Но мне уже пора, Артем, – взглянула я на большие часы в холле, – предлагаю завтра посидеть и отобедать в том кафе. Ты снова угощаешь – мужчина все-таки и лучше знаешь их меню.
– А сегодня? – достал он из кармана бумажник и помахал им – готов, мол.
– Не получится – мама ждет на обед. Я вчера сильно проштрафилась, Тема… не хочу расстраивать ее лишний раз. Так что извини.
– Тема – это приятно слышать, – серьезно кивнул он, – ты больше не сердишься на меня, Зоя? Правда? Просто взяла и простила? А если я не заслуживаю?
– Отработай тогда свой грех и вылечи меня. Ты должен помнить – я ужасно не люблю болеть, – оглянулась я, уже уходя.
– Помню, как не помнить? Я постараюсь. До завтра тогда.
– Ага! – легкомысленно отозвалась я.
Все то время, что на меня воздействовали электросном, а потом – лежа в теплой минеральной ванне и глядя, как медленно тает песок в верхней половинке песочных часов, я думала о Пашке. И грызла меня совесть из-за того, что посмела подумать о нем плохо. Потому что сказала я Артему чистейшую правду.
Пашка, казалось, был с нами всегда. Вначале мы с Виктором служили в другом месте – там, где дислоцировались не атомные, а дизельные подлодки. Усольцев ушел туда с Белого моря с экипажем, а мне пришлось одной везти мальчиков поездом. Где-то недоглядела, где-то не справилась, но трехлетний Сережка, а за ним и Ромка, заболели в дороге. Пока мы добрались до городка, я думала, что поседею с ними…
Виктор встретил нас в Мурманске, спросил меня о симптомах, отзвонился кому-то и сразу купил нужные лекарства. Я вымоталась тогда так, что он выносил меня на берег на руках. Паша уже ждал на пирсе, куда подошел наш катер, и быстро взбежал на него, как только перекинули сходни. А я увидела высокого молодого мужчину, бритого наголо, и его погоны с красным просветом и медицинской эмблемой… И внутри будто сломался стержень, который держал меня – я с облегчением разревелась, а потом вдруг споткнулась слабыми ногами на ровном месте… Виктор вручил Пашке и второго пышущего жаром малыша, а меня подхватил, прижал к себе и быстро понес на берег – по палубе, по сходням, по пирсу... Ничего не говорил – молчал, и только часто целовал в волосы – жалел, наверное. Я очень плохо выглядела тогда. Дома мужчины уложили меня спать и велели не беспокоиться. Я проспала тогда почти сутки. А они лечили мальчишек.
Паша получил назначение на ту же лодку, где служил Виктор, там они и познакомились, а потом и подружились. Медик обязательно участвует в каждом выходе в море. А когда лодка стоит у пирса, а команда переходит жить с корабля в расположение экипажа, медики приказом командируются в санчасть или госпиталь.
Наши мальчики росли, болели, резали пальцы на руках и ступни, сбивали коленки… О, это было, наверное, самое страшное из тех воспоминаний – когда Ромка повторно снес толстую, только наросшую на все колено корку. Там даже крови не было – одна лимфа сочилась. Я так страшно растерялась тогда первый и единственный раз в жизни. Это был какой-то непонятный ступор – пятилетний сын не подпускал меня к себе, обзывал дурой и визжал дурным голосом. Я все понимала – он помнил как больно было, когда его лечили прошлый раз, видела как больно и как страшно ему сейчас, но только глупо хихикала, слушая про дуру… Сережа тогда сам сбегал за Пашей. Тот сразу пришел и очень скоро Ромка сам, морщась и всхлипывая, лил на свою многострадальную коленку перекись.
А еще однажды тяжело заболела я... Вспоминая все это, я удивлялась даже сейчас – в самые сложные моменты Пашка всегда оказывался рядом, будто сам Бог хранил нашу семью его присутствием. Вот Виктор отсутствовал очень часто – что-то там не довели на заводе и они пропадали то в Росте, то в Росляково, кочуя от одного ремонтного дока к другому. Но в тот раз Виктор был дома и вызвал Пашу среди ночи, и именно тогда тот окончательно перестал быть для меня существом мужского пола. Он выслушивал и выстукивал полуголую меня, руководил тем, как Усольцев обтирает меня водой с уксусом и укутывает в мокрую простынь. Колол мне задницу, заглядывал в смердящее ангинозное горло и ставил подмышку градусник, приподнимая грудь… Тогда он стал нам самой близкой родней, буквально вошел в нашу семью, а для меня стал почти братом.
Хотя еще с самого начала я знала, что в отношениях семьи Усольцевых с Пашей я шла довеском, впрочем, как и друг его Виктор. Увидела это еще тогда – на пирсе, когда он шагнул и принял из рук у отца наших малышей. И смотрел на них так же – встревожено и чуть… деловито? Мужчина уже тогда принимал на себя ответственность за них, избавляя от нее меня, как и Виктор еще в Мурманске.
Потом Паша почти всегда смотрел на наших мальчишек иначе – с радостным ожиданием, что ли? Словно ждал от них исключительно радости для себя и на самом деле получал эту радость с каждым их словечком и каждой пацанячей выходкой. Незадолго до нашего приезда его жена подала на развод и уехала домой, забрав с собой и сына, которого Пашка любил до умопомрачения.
Это бывало и бывало не так уж и редко – женщины так и не смогли прижиться в обшарпанных тесных квартирах, совсем без развлечений и даже без возможности найти работу. Или просто не выдерживали долгого женского одиночества. Насколько я знала, дома Пашина жена быстро вышла замуж и с ним не общалась никак. Он потом пытался найти их, чтобы увидеть своего Лешку, но так и не смог – они куда-то переехали.
Потом мы с Пашей расстались – поехали в Питер, в академию. Это были самые лучшие два года в моей жизни – Усольцев каждый день возвращался домой к шести вечера и каждую ночь ночевал дома. Феерические ощущения, на самом деле – точно знать, что в назначенное время обязательно прозвучат на площадке за дверью его шаги, и я пойду встречать его у порога. Я давно уже приучила его к этому и если иногда чуть задерживалась, когда он входил, то меня громко спрашивали с наигранной претензией:
– А почему никто не встречает?
Мы снимали двухкомнатную квартиру, которую оплачивали мои родители. Папа сказал, что можно, конечно, пожить и у них, но лучше все-таки – семьей. Мальчишки пошли там в школу. Я подняла старые связи и мне по старой памяти подкидывали переводы, я даже что-то зарабатывала на них. Каждый вечер перед сном мы все вчетвером выходили погулять в большой сквер под окнами. А на выходные мои работающие в будни родители забирали мальчиков к себе, и наступало наше личное время… удивительное время.
Но самым главным удивлением для меня было знать, что не прозвучит вдруг звонок в дверь и вестовой не передаст приказ Усольцеву немедленно явиться в расположение. Кино и выставки, пару-тройку раз – оперетта и рестораны… Денег на то, чтобы пошиковать всерьез, тогда особо и не было. Зато были прогулки по нашим памятным местам, поцелуи на лавочках с оглядкой – как после свадьбы, когда я ждала его в увольнение под училищем. Дождаться дома иногда не хватало сил, и мы двигались домой перебежками – от сквера к скверу.
Каждый раз я ждала очередных выходных, как ждут Нового года или Дня рождения. Такие счастливые два года, удивительные…
Возвращались уже на новое место службы – на атомоход. Там Усольцеву выделили совершенно убитую квартиру, зато это была трешка. Виктор попросил меня немного задержаться, чтобы к нашему приезду хоть как-то привести ее в божеский вид. Рассказывал потом – потолочная побелка валилась из-под шпателя тяжелыми пластами, количество сорванных слоев обоев перевалило за десяток… Он клеил обои и белил потолок сам, заняв у кого-то пылесос. Белил зубным порошком, потому что кто-то сказал – приятный мятный запах будет держаться очень долго. Запасы этого порошка были полностью изъяты им из магазина Военторга. С этим ремонтом случилось и не очень приятное приключение – он велел матросику, который помогал ему, вымыть после побелки пол. И тот сделал это по-флотски – ведро воды на пол и уже потом – тряпкой. Вода хлестала из розеток на всех трех этажах внизу…
Когда мы приехали и чуть обвыклись – через пару дней Виктор решил отпраздновать новоселье. Я немного удивилась, но поняла это так, что он хочет ввести меня в новый круг знакомых – его теперешних сослуживцев. Должно было подойти всего два человека, но я расстаралась, наготовила... Принарядилась, как положено и, немного волнуясь, ждала незнакомых людей, а пришел Пашка. Увидев за спиной Виктора знакомую хитрую физиономию, я завизжала и бросилась к нему мимо мужа, который довольно смеялся – обрадовался, что сюрприз удался. Я висела на шее у Пашки, а на его ногах, уцепившись за штанины – орущие от счастья мальчишки.
Тогда я первый раз увидела Саню. Паша познакомил нас с ней – своей девушкой тогда, а потом и женой. Она недавно пришла к ним в отделение медсестрой – светлая, тонкая, спокойная и тихая. Мне она понравилась безоговорочно и сразу – Пашкина же.
Что же такого случилось у них, что стало причиной разлада? Неужели и правда – просто то, что Санька знала и не сказала? Это просто невероятно… Причины могли быть самыми разными – мы все разные. Я действовала бы, а она не решилась или забоялась. В конце концов, это не она целовала тогда Сысоеву, это делал Виктор… Она потребовала не звонить Пашке и я не стану – подожду когда между ними все прояснится. Хотелось верить, что это случится, потому что терять Пашу очень не хотелось. Я зря себе надумала – не мог он быть сапогом-парой.
И Виктор не мог... не смог бы врать столько лет... не так. Я верила в это. Хотела верить. Но уже сомневалась. Потому что не уловила тот момент, когда все изменилось, не смогла. Наоборот... мне казалось, что последнее время все у нас было особенно хорошо. Радостное состояние это... из-за поступления мальчишек, оно словно приподняло нас обоих над землей. Всегда хорошее настроение, улыбчивый Усольцев – какой-то по-особому бодрый, подтянутый и мобилизованный... на очередной виток нашего счастья – не иначе. Я так и чувствовала. Мы соскучились за месяц и было много секса. А то, что теперь можно слегка пошуметь, вносило свежие нотки в знакомый процесс. Забота, тепло... это, как обычно. Я ничего не заметила, совсем... А, значит, могла не замечать и раньше. Наивная, доверчивая... простая, как пять копеек, жена.
Настроение подпортилось. Я шла под дождем по дороге к дому и наблюдала, как он потихоньку усиливается. Решила позвонить папе.
– «Сапе-ерави», Зо-оя, – объявил он с ходу.
А я рассказала ему, что давление у меня почти в норме, и какая классная штука электросон, а уж минеральная ванна… и что я ему все это настоятельно рекомендую и не если, а когда он соберется в санаторий или куда там – на реабилитацию, восстановление, профилактику? А еще у нас с мамой сегодня травяное обертывание и это тоже что-то с чем-то. Настроение поднималось. Я вошла в дом с улыбкой.
Глава 23
Мальчишки прислали фотографию. И почему-то с чужого номера, что вначале удивило, а потом я вспомнила, что смартфоны у них отбирают и выдают только в определенное время – как срочникам. И желательно бы мне иметь информацию по этому графику.
На фотографии они были не в морской форме, как на тех снимках, которые привез Виктор, а почему-то в камуфляже. Наверное, это повседневная форма, а морская в академии используется, как парадная или на выход. Я всматривалась в снимок очень внимательно, стараясь угадать их настоящее настроение и даже понять – высыпаются ли, сыты... довольны? И будто бы не находила плохих признаков, и поэтому улыбалась, любуясь ими – мои дети очень похожи, но сразу понятно – где кто. Сережка смотрит цепко и внимательно – как отец, а улыбается только слегка. Ромкин рот растянулся от уха до уха, а глаза нагло прищурены, в них почти всегда смешинка – так улыбается... улыбался раньше мой папа. Хорошие мальчишки... Какие же хорошие у нас мальчишки!
И вспомнился вдруг тот мальчик-солдатик, который ехал в отпуск и сидел рядом с нами в электричке. Деревенский мальчик, весь такой светленький… по ощущениям – и снаружи и внутри. Когда мимо понесли пирожки, он протянул монеты продавцу, а она взглянула на его руку и просто подарила ему пирожок, а потом сунула еще один:
– На вот… с капустой еще возьми.
Мальчишка широко и растерянно улыбнулся и поделился с нами своим удивлением:
– Мне и мороженое купили на остановке, а я даже не просил.
Усольцев был тогда не в форме, а в гражданке. Он тихо улыбнулся парню, заметив:
– Любит Родина своих героев. Далеко едешь, боец?
И тот рассказал нам про своих маму и бабушку. А еще очень обрадовался, что мы тоже едем на Ладожский вокзал:
– А можно и я с вами? Рядом? Не был в метро ни разу…
Мы доехали до вокзала, и тут он забеспокоился, когда понял, что мы уходим:
– Тут где-то платформа… у меня записано.
– Я уверен – ты справишься сам, – ответил ему Виктор, – ты же боец.
Вынув сверток с детской едой, я сунула парню в руки пакет:
– Тут запеченная курица, хлеб, помидоры, ряженка, соль в коробочке…салфетку расстелишь. У нас билеты с питанием, это оказалось лишним. Возьми-возьми…