– Но вы делайте, как считаете нужным, Зоя… может вы и правы, – пожала она полными круглыми плечами, – когда-то я сделала так же.
– Да? – вернулась я в кабинет, прикрыв дверь за спиной.
– Тогда, собственно – вопрос, с которым я шла к вам.
Она внимательно смотрела на меня и пила свой чай. Только я уже передумала. Какая разница – когда мне станет не просто плохо, как сейчас, а плохо невыносимо? Важнее другое – когда это закончится?
– Когда вам стало легче, через сколько времени? Мне не скажете? Выдайте великую женскую тайну, Роза Давлятовна, я сохраню ее – честно. Нужно знать, – улыбалась я ей.
– Никогда. Легче не будет, – милостиво кивнула она.
– Ну, вот… а я так надеялась.
– У вас может быть иначе. У всех ведь по-разному. Да, Зоя? Зависит от силы чувства.
– Наверное. До свидания, большое вам спасибо, – прикрыла я за собой дверь. И опять вернулась.
– Да, Зоя?
– Усольцев в море... вы уверены, что... Господи! Вы сами сказали, что его состояние тогда...
– Я поняла, – кивнула она, – я общалась с ним перед выходом.
– На каком основании? Чья это была инициатива?
– Большая деревня, Зоя... Вы сами понимаете. Поступила команда на освидетельствование психической вменяемости.
– Спасибо, Роза Давлятовна! Огромное вам спасибо!
– Господи... девочка... Я все понимаю. Не переживайте вы так... он вполне адекватен, я так и доложила. Молюсь теперь.
Я напряженно уставилась на нее.
– Не смотрите так. Я говорю правду. Ваш муж дурак, Зоя, но дурак сильный, вменяемый и разумный. С адекватной реакцией. Но вы тоже молитесь... на всякий случай. Я буду знать об этом и мне будет легче. Обещаете?
– Да, обещаю.
Я понимала, что она сделала для Усольцева. Он командир, а командир незаменим по определению. Значит, пришлось бы отменить выход Усольцева (говорим Усольцев, понимаем – экипаж, лодка). В самый последний момент это ЧП. И ЧП такого масштаба... уровня даже не флота, а Министерства обороны. Тех самых котов, которых регулярно показывают крысам... я просто не осязала разумом уровень катастрофы. Речь даже не о том, что для него это крест на карьере. А о том, что на экипаже Усольцева они не остановятся и пройдутся катком по всему, до чего дотянутся, раз уж их выдернули из первопрестольной. Полетят должности... Витьку возненавидят все, абсолютно! И командование тоже, потому что вынуждено будет угождать и подлизывать... Это... да, я буду молиться. Если не за него, то за экипаж. Виктор сильный, он официально справляет свой День рождения три раза в год, потому что было... и он справился.
А то, что он испугался за меня... ? Все правильно – если бы я, не дай Бог, умерла, то мальчишки бы не простили. Он просто перестал бы для них существовать, вплоть до того, что сменили бы отчество… мои мальчики.
Глава 4
Это красное пальто… будь оно неладно! Его же видно за километр! Может и прав был Пашка, когда предлагал помощь? А я в своем прибитом состоянии, сама себе противная, но гордая – да, отказалась. Жаль его было– весь день на работе и после этого еще нянькой к взрослой тетке?
– Ты здесь все время на людях и худо-бедно держалась. Я боюсь, что зайдешь ты домой и сразу начнешь выть. И все коту под хвост! Давай схожу с тобой, просто посижу рядом. Санька, конечно, была бы полезнее – тряпки собрать, но она дежурит.
– Спасибо, конечно, Паш, но не нужно – истерить не собираюсь. Во мне до сих пор твой «не бром» плещется, – получилось спокойно и даже отстраненно. Я и правда, мыслями была уже далеко – соображала, что нужно сделать в первую очередь.
По сравнению с жарко натопленным помещением на воле дышалось намного легче. После серии штормов ветер на время стих и сейчас обдувал лицо слабо и осторожно, даже дождь закончился. Пасмурно, будто в самом начале сумерек; бакланы, как оглашенные, орут возле контейнеров с мусором – все привычно… нормально. Вот только пальто это проклятое… доберусь до дома и изрежу к чертям! Жутко хотелось взвыть и бегом вернуться в терапию – под крыло к Пашке, чтобы никто меня не увидел.
Но Зоя уже взрослая, Зое почти тридцать девять и она умная девочка, как недавно уверяли… Вначале нужно было сходить на работу – отдать больничный и написать заявление об увольнении. Это к Санычу – там не страшно, но потом еще к кадровичке и в бухгалтерию. Может случиться, что рассчитают сегодня же и хорошо бы, потому что после покупки билета на карточке и в кошельке осталось не так много. Не готовилась как-то…
Денежное довольствие Усольцев уже должен был получить, но даже думать сейчас о том, чтобы говорить с ним о деньгах, даже если бы он был дома... Боже упаси! Мы же птицы гордые, хотя и не очень умные – Паша сильно ошибается на мой счет. Умом здесь и не пахнет – сейчас одни эмоции. Это потом, позже, будет и разумный подход и практичность проснется... Хотя и сейчас я уже могла рассуждать вполне здраво.
Раньше мы выкладывали обе наши зарплаты на стол и делили на кучки – вместе планировали крупные и неотложные расходы. На питание я всегда брала одну и ту же сумму, и продуктовые закупки тоже делала сама. Последние месяцы, когда мальчики уже уехали поступать в медакадемию и остались там на учебу, на домашние расходы стало хватать моей зарплаты – Усольцев часто питался в нарядах и походах, а я, оставаясь одна, ела совсем мало. Свое денежное довольствие он сразу же снимал с карточки и клал в Сбербанк на пополняемый счет.
Вот эти деньги и поделим потом поровну, а сейчас цыганить их было бы просто тошно. Хотя на путевку, о которой говорил Паша, у меня сейчас точно не хватит. Но этот вопрос я буду решать в порядке очереди. Да, расчет сразу это было бы замечательно, но только вряд ли. Пока нет приказа на увольнение, нет и основания для выплат.
Сцепив зубы, я, наконец, сошла со ступенек и двинулась в сторону Дома офицеров. Незаметно осматривалась вокруг. Как только перестало штормить, сразу оживились улицы, замаячил народ. А я, как фонарь над публичным домом. Что вообще меня толкнуло выбрать этот цвет? Скоро из-за поворота показалось место работы и внутри что-то неприятно закопошилось.
Начальник подписал заявление почти без вопросов. Я сразу сунула ему под нос выписной эпикриз с настоятельной рекомендацией лечащего врача сменить климат, а иначе будет жопа.
– Так и сказал? – удивился Саныч, не став читать и полностью доверившись вольному пересказу. Раньше я посмотрела бы на этого невысокого коренастенького мужика умильно – замечательный же дядька. На работе я со всеми поддерживала приличные отношения, только их дистанция разнилась. Между нами с Санычем она была минимальной. Человек он был простой и прямой в своих понятиях и рассуждениях, как гимнастическая палка. Впрочем, как и многие другие военные в пенсионном возрасте.
– Более длинно и запутано, но… да.
– И что, все настолько…?
– Владимир Саныч, – терпеливо вздохнула я, – ну вы же сами все понимаете. Давайте просто разойдемся, как в море корабли. Подписывайте уже.
– Жаль, Зоя, мне сильно жаль… – начал он, и я ощутимо напряглась. Но нет, речь пошла о вещах нейтральных: – Хорошая идея была с танцевальной студией.
– А мне-то как жаль… просто поверьте на слово. Но и правда – чтобы профессионально преподавать танцы, нужно соответствующее образование – хотя бы школа. А у меня та же студия сто лет назад.
Саныч провел меня к кабинету кадровички. А я шла рядом с ним, и в груди отчетливо так щемило. Решительная мысль об отъезде отчего-то превращалась в тоскливую. Такая вот молчаливая мужская деликатность трогала почти до слез. А может, настроившись исключительно на негатив, я слишком остро воспринимала нормальное человеческое отношение и простую заботу? А она была вполне оправдана.
Потому что моя ровесница Ася была будто и неплохим человеком, но слишком уж… просто болезненно любопытным. Может, если бы ей не отвели отдельный кабинет и дали возможность работать в коллективе и постоянно греть уши, то любопытство не приняло бы такую болезненную форму, а так… человек скучал.
При взгляде на меня ее лицо ожидаемо приняло скорбное выражение – брови нахмурились, губы поджались. А этот голодный взгляд жаждущего сенсации из первых уст...? А ведь я морально готовилась к этой встрече, что ж так тошно-то? Хотя, действительно – что мне до этой самой Аси и до неизбежных сплетен, если они самая мелкая и ничтожная из моих бед, да и вообще уже завтра меня здесь не будет?
– Анна Ильинична, – привычно руководил Саныч, – завтра это будет в приказе, так что заранее подготовь трудовую Зои Игоревны к выдаче. А ты тогда послезавтра подойди, – обернулся он ко мне.
– Завтра у меня уже самолет, Владимир Саныч, – развела я руками, – а давайте – почтой? Если нельзя получить расчет сразу.
– Много там и не будет, недавно ж зарплата была. Так сильно денежка нужна? – качая головой, Ася опять участливо поджала губы и понимающе опустила очи долу.
– А кому она не нужна? – мирно поинтересовался Саныч, – ну, почтой, так почтой. Оставь тогда адрес.
Так же вместе мы зашли и в бухгалтерию, и я сдала больничный. После быстрого прощания и короткого расшаркивания под пристальными взглядами двух скучающих дам я вышла в вестибюль мокрой, как мышь. Достала из сумочки платочек и промокнула лоб. Это просто слабость, а не трусость, еще чего? Пролежала бревном десять дней, вот и… вот. Прислонилась на минуту к гардеробной стойке, решительно тряхнула головой и шагнула к выходу.
– Зоя! Я тут подумал… – догнал у самых дверей мой теперь уже бывший начальник.
– Держи, я думаю – больше десятки там и не будет. Потом получу за тебя. Суета с переводами… – сунул он мне в руку две красные бумажки.
– Спасибо, Саныч, действительно… – обняла я его, прощаясь еще раз. И думала о том, что очень хорошо, если тысяч шесть наберется. Да и он знал это. Но торговаться почему-то было неловко.
Ничего-ничего, первый акт Марлезонского балета прошел нормально. Второго нужно просто не допустить. Никаких знакомых, соседей, даже к телефону подходить не стоило. Хотя, по-хорошему, нужно бы попрощаться со всеми, с кем общалась более-менее тесно. Все-таки пятнадцать лет в гарнизоне, и меня здесь не то, что… каждая собака знает. Особенно из-за последнего места работы.
Вся эта насыщенная жизнь – праздничные концерты с участием самодеятельности (в моем лице, в том числе), их организация, поиск местных талантов, постановки, которые нужно было организовать… на одного «Федота-стрельца…» я угробила, считай, пару месяцев жизни. Последние несколько лет, оставив работу в школе, я всегда была на виду и сильно на виду.
Сейчас же я категорически не понимала этого своего явно нездорового энтузиазма. Больше того – вспоминая свои танцевальные выкрутасы на сцене и роли в спектаклях, я чувствовала не просто недоумение и неловкость, а и стыд… самый что ни на есть настоящий. Зачем все это было? И кому оно было нужно? Господи… давал бы ты ума с молоду.
То есть… правильно было бы всех знакомых обзвонить. Принять от каждого соболезнования в связи с семейной драмой, выслушать какая исключительно редкостная сволочь Усольцев и что вот именно я такого точно не заслуживаю... Каждый вежливо посочувствует моей болячке, держа для себя в голове ее причину, а как иначе? Абсолютно же все в курсе дела – живо обсуждали дома и на работе, делились мнениями... гарнизон явно гудел почти все эти дни.
Против вот этого всего яростно протестовала вся моя натура. И пускай мой отъезд будет похож на трусливый драп – я-то знаю, что просто берегу свое здоровье. От состояния нервов оно зависит напрямую, а в моем случае – так точно.
По дороге к дому сказочно повезло не встретить никого из близких знакомых. Так… пару раз коротко поздоровалась. Пристальные взгляды, приторная вежливость… или мне это просто казалось – мнительность зашкаливала? Не все люди злорадны, не все находят в этом удовольствие.
Пришло вдруг в голову, что я никогда раньше не задумывалась о том, как живут здесь те, кому некуда уехать. У кого жилье только здесь, дети школьники, а работа тут – основной способ прожить, не считая чисто условного дохода от алиментов. Как они выживают под такими вот понимающими взглядами, под шепотки за спиной и пересуды? А еще периодически сталкиваясь со своими бывшими, в хорошую погоду дефилирующими по тротуарам под ручку с дрянями? Сколько их здесь, таких? Не мало.
Не потому, что военные особенно сильно подвержены… известному явлению. А потому, что они ни на грамм не лучше остальных мужиков. А в не таком уж и большом городке все тайное рано или поздно становится явным. Все случаи обязательно получают широкую огласку, оживленно обсуждаются и смакуются, как в большой деревне, не оставляя семье и шанса. Доктор Исупова во многом была права. К сожалению или к счастью? Я не знала.
Глава 5
Подъезд окутал теплом и привычными запахами жилья. Поднимаясь на четвертый этаж, я изо всех сил старалась не цокать каблуками по бетонным ступенькам. Почему? А кто его знает! Но желание стать невидимой не проходило. Площадки тоже проходила на цыпочках, сгорая от стыда и ярости одновременно. Какой там выть, Паша? Дай Бог не разнести всю квартиру, а найти в себе силы притормозить и сделать это выборочно.
Открыв дверь, ввалилась в прихожую. Добралась-таки… и почти без потерь. А свою гордость можно засунуть в одно место, если уж ей повезло не так уж и сильно корчиться на публике.
В прихожей было темно, а в квартире пусто и тихо. Разувшись, прошла в комнату и осмотрелась, вбирая в себя запах дома. Соскучилась... и сильно.
На столе в тяжелой парадной вазе ожидаемо красовался букет роз. А из-под вазы выглядывал раскрытый конверт… Серьезно?! После напряжной прогулки по гарнизону, предельно вежливого общения с кадрами и бухгалтерией, после этой ходьбы на цыпочках… яростное желание запулить в стенку Витькин ноут, его любимую чашку и еще пару-тройку по-настоящему дорогих для него вещей, вдруг исчезло… истаяло.
Присев на краешек дивана и недолго помедитировав на конверт, я решила, что не стану даже в руки его брать – не хочу! Или же боюсь, и это больше похоже на правду – неважно. Разные мысли... мстительные и злорадные просто захлестывали – вот он вернется и увидит, что плевала я с высокой колокольни на его послания. Даже не прикоснулась – не интересно! Хотя, скорее всего, кроме записки, там еще и деньги. Усольцев просто не мог не оставить их, почему-то я была в этом уверена. Но вот взять их оттуда… глупо, но внутренний протест... детство какое-то – назло маме поморожу уши. Нет, не смогу.
А вот он пусть делает, что хочет – уходит сам, приводит дрянь сюда... И даже если уже пожалел обо всем – тоже неважно. Что бы он там ни писал, Паша прав – на выяснение отношений сейчас нет ни сил, ни желания. Вот подлатаю себя изнутри, подкоплю этих самых сил с запасом, тогда и поговорим… может быть.
Следующие два часа я разбирала свои вещи. Оказалось, что многие давно уже пора было выбросить. Их я со странным удовольствием и злостью совала в большие мусорные мешки и трамбовала безо всякой жалости. Растерзанное пальто, само собой, оказалось там же. Я не собиралась оставлять здесь вообще ничего личного. Не хотелось чужих рук на своих вещах. Вдруг вспомнилась Рая Ромашова, не вовремя вернувшаяся из отпуска и заставшая любовницу мужа в своем халате и тапках.
Забрать все я не могла, да и Паша просил не звереть. Поэтому к сортировке подошла сурово – чем ни разу не пользовалась последние два года, то отправлялось в утиль. Туда же – концертные костюмы. А дорогие сердцу предметы и тряпки временно перемещались на диван. Постепенно очистилась спальня, потом гостиная, а дальше и ванная с кухней. С антресолей были сняты дорожная сумка и чемодан на колесиках. В них аккуратно складывались то, что я заберу с собой сразу.
Я спешила, даже не стала готовить себе еду, наскоро перекусив бутербродом и выпив чая, потому что была занята, очень сильно занята. За этим занятием некогда было думать о посторонних вещах. Мне нужно было здесь и сейчас решать сверхзадачу – что взять с собой, а что выбросить. Это действительно отвлекало. Только иногда, нечаянно натыкаясь взглядом на злосчастный конверт, я отворачивалась и поджимала губы. Сейчас нельзя было не то, что… даже думать об этом. Иначе сорвусь, развлекая соседей. А среди них были... были люди, для которых чужое горе – двойная радость.