Уставившись в потолок, я не спал в ту ночь. Мой палец очерчивал линию вниз по запястью, прослеживая путь, который она, должно быть, вырезала ножом. Я вздрогнул.
Кто мог сотворить такой ужас?
Глава 7.
Кэт.
Прошёл час, может, два, прежде чем он вернулся на кухню. Я немного успокоилась. Он же не стал бы зашивать меня перед убийством, верно? По крайней мере, в моей голове это имело смысл. Если бы я сумела задобрить его, то смогла бы выяснить способ выбраться отсюда, даже если на это потребовалось бы какое-то время. Даже если бы он… Кое-что мне сделал. Я содрогнулась от непрошеного желания, переполнившего меня от этой мысли.
Тем не менее, когда он вошёл с блестящим ножом, я не смогла не поёжиться.
— Полегче, котёнок, — произнёс он.
Затем открыл холодильник и достал тарелку с чем-то, что я не смогла распознать.
О, Господи, надеюсь, это не человеческие органы.
Я сглотнула и попыталась расслабиться. Вопросы. Нужно усыпить его бдительность.
— Меня зовут Кэт, — произнесла я. — А как зовут тебя?
— Котёнок, тебя зовут «котёнок». Почему ты хочешь знать моё имя? — он был повернут ко мне спиной, столовое серебро звякнуло о тарелку.
— Я хочу узнать о тебе побольше, — сообщила я, сглатывая.
Он бросил на меня взгляд через плечо, подозрительно сведя брови.
— Имя ничего не значит. Можешь называть меня Гейбом.
— Гейб, — я рыскала в своём мозгу, пытаясь продолжить разговор с ним. — Это сокращённо от Гэвин? (прим. пер.: Gav — имя Гейба на языке оригинала, имеет два перевода: Гейб (Габриель/Габриил); Гэв (Гэвин/Гавриил).
— Габриель, — ответил он. — Мои родители были религиозными. По крайней мере, мама была.
Он обернулся, удерживая тарелку, и я тут же хорошенько её рассмотрела. Никаких человеческих органов: курица-гриль, картофельное пюре и зелёная фасоль. Он опустил тарелку рядом с моей головой. Я ощутила аромат курицы, и он напомнил мне запах человека, которого он сжёг в камине. Желудок свело, и я попыталась подавить тошноту.
Громкий лязг снова обратил моё внимание на стоящий рядом стол. Он положил нож прямо рядом с моей щекой.
— Чт… Что это?
— Ужин, — ответил Гейб.
Он запустил кусочек курицы на вилке себе в рот.
— Я имею в виду нож.
— Это нож, котёнок. Ничего больше. Обычный реквизит. Если я стану серийным убийцей, у меня должен быть нож, — он усмехнулся.
— Ты и есть серийный убийца. Что ты подразумеваешь под «обычный реквизит»?
— Обычный реквизит. Как нож Чехова, — его челюсти заработали, разжёвывая очередной кусочек мяса, и я нахмурилась.
— То есть, Чеховское ружьё (прим. пер.: Чеховское ружьё — литературная техника, суть которой состоит в том, чтобы в начале истории вскользь упомянуть о чём-либо и не раскрывать его значения до самого конца).
— О, нет, — ответил Гейб. — Я не верю в пушки. Вот, — он поднёс вилку с курицей мне под нос. — Покушай.
Живот заурчал. Даже с ужасным напоминанием, коим служил запах мяса, я была голодна. Я не ела с тех пор как… Ну, с обеда накануне. Нехотя я открыла рот. Его глаза пристально следили за моими губами, не опуская с них взгляда, даже когда я принялась пережёвывать холодную курицу. Аппетит вернулся сразу же после первого укуса.
— Почему нет? — проглотив, осведомилась я у него.
— Что «почему нет»?
— Почему ты не веришь в пушки? — спросила я.
Он предложил мне ещё одну вилку с едой, и я её приняла.
— Если ты стреляешь в кого-то с достаточно дальнего расстояния, ты не сможешь сказать наверняка, умер ли он. Ты даже не увидишь, как он умирает. Даже не увидишь, что наделал. Это стерильно и безвкусно. Это не убийство, если оно происходит не вблизи. Ты упускаешь самые лучшие части.
Я почти подавилась кусочком еды, но сумела проглотить.
Он продолжил кормить меня маленькими порциями картофельного пюре, фасолью и курицей. Хоть это были и холодные объедки, я никогда не пробовала ничего столь же вкусного. В то время как его слова заставили меня дрожать, его действия, напротив, подсказали мне, что он меня не убьёт. Нет, он поступит хуже. Но, возможно, я сумею сбежать.
Он вздохнул, наблюдая за тем, как я заканчиваю пережёвывать.
— Пушки делают смерть бесчеловечной, — ответил он.
— Можешь ли ты назвать себя человеком? — спросила я с тонкой гранью горечи, прорывающейся в голосе.
— Конечно, я человек. Человек — вид биологический. Но я негуманный, вот и всё. Нечеловечный.
Его глаза, казалось, поменяли цвет, пока он говорил. Сероватые оттенки зелёного и синего кружили по всей поверхности, но всё никак не проникали в глубину.
— Тогда кто ты?
Он пожал плечами:
— Личность. Персонаж на странице, включающий в себя такие же составляющие, как и острие ножа. Я убиваю, вот и всё. Вот что я такое. Нож.
— Ничего больше?
Мне хотелось заглянуть за маску, которую он надел. Я была уверена, что за ней он скрывал большее, что-то большее, чем то, что он давал мне. Нечто, что я могла бы использовать, чтобы всколыхнуть в нём чувство вины, нечто, что я могла бы использовать, чтобы соблазнить его.
— Что ты хочешь мне сказать, котёнок?
— Не знаю. Хоть что-то. Что угодно. Или ты всегда был только серийным убийцей?
— Я многое делал. Врач, целитель.
Я поперхнулась, а он рассмеялся над моей реакцией.
— Да, целитель. Сейчас, правда, я не просто зашиваю раны. Я останавливаю кровотечение из раны прежде, чем оно начнётся.
— Ты убиваешь плохих людей.
Я старалась показать ему, что поняла. Хотя и не была уверена, что это сработает. Он вздохнул:
— Я предполагал, что ты это скажешь. Я заставляю их страдать. Отпускаю их грехи.
— Это, должно быть, тяжело.
— Когда именно? Во время похищения, пыток или…
— После.
— После того, как я убиваю их?
— Разве ты… Разве ты не чувствуешь себя плохо? Чувство вины?
— Я почти ничего не чувствую, котёнок. Полагаю, ты об этом не так уж много знаешь. Есть кое-что во мне: тень. Она притупляет всё, делает мир чёрно-белым. Я не чувствую себя виноватым, хорошим или плохим, только не тогда, когда тень на месте. Я чувствую…
— Оцепенение?
Его глаза обратились к моим, и я разглядела в них боль, которая тут же испарилась. Он будто немного открылся мне, позволяя мне заглянуть за дверь, а после захлопнул её.
— Что-то вроде того.
Небольшой комочек пюре спикировал с вилки на подбородок. И приземлился на мою грудь, мягкий и тёплый у моей обнажённой кожи. Его рука двинулась вниз, и я подумала о том, как он касался меня ранее. Воспоминание шевельнуло что-то в моём теле, то, о чём я предпочитала не думать.
Он решительно и грубо вытер пальцем картофельное пюре с кожи моей ключицы. А затем поднял его к моим губам.
— Последнее, — сообщил он.
Я не посмела ослушаться. Наклонив голову, я всосала его палец, слизывая картофельное пюре. Его ресницы дрогнули, когда мой язык коснулся его кожи, а уголки его глаз немного смягчились, но другой реакции он не выдал. Я проглотила.
— Габриель?
Его глаза снова похолодели, когда я произнесла его имя.
— Да?
— Что ты собираешься со мной делать?
Спокойствие, с которым он вернул мне улыбку, сделало ответ ещё более жутким.
— Ты закончила с ужином? Да? Тогда пора бы вернуться обратно в подвал.
Он спрятал нож в задний карман и ослабил ремни. Прежде чем я зашевелилась, он обвил рукой мою талию, помогая слезть со стола.
— Как лодыжка? — спросил он.
— Лучше, — ответила я честно.
Боль всё ещё была на месте, но она не простреливала мою ногу, когда я оказывала на неё давление. Всё же хорошо было иметь кого-то, на кого можно было опереться, спускаясь по ступеням подвальной лестницы. Я, хромая, шагала с ним, полунесущим меня к середине подвала.
Окно было укрыто деревянными досками, прибитыми со всех сторон. Он отпустил меня, и я схватилась одной рукой за стену.
Гейб протянул руку и защёлкнул наручник вокруг моего запястья. Я рванула руку назад, но он уже защёлкнул другой на водопроводной трубе рядом с окном.
— Что? — я тупо опустила взгляд на своё запястье.
— Так ты не испробуешь ещё одну идиотскую попытку побега. Опять же, моя сигнализация, помнишь? Я узнаю, где ты, ещё до того, как ты успеешь и два шага ступить. Так что не пытайся, маленький котёнок. Даже если тебе удастся выбраться, это будет самоубийством.
Он разинул рот, как будто собирался что-то сказать, а затем закрыл его. Острая ярость стиснула мою грудь. Я запнулась. Он не мог этого сделать. Нахождение в плену, удерживание в подвале, и так радости не доставляло. Теперь же я была прикована наручниками к трубе?
— Нет, пожалуйста, — я шагнула к нему, но наручники удержали меня. — Обещаю, я не стану пытаться сбежать. Клянусь. Прошу тебя, не надевай на меня наручники.
— Стоило подумать об этом раньше, котёнок.
— Прошу тебя. Что, если подвал затопится? Что, если тут возникнет пожар?
— Тогда, думаю, ты умрёшь. Не тяни слишком сильно за эту трубу. Мне бы не хотелось потопа.
Гнев душил меня. Он накормил меня, помог. Как ни странно, я чувствовала себя обманутой. Не знаю, чего я от него ожидала, но он заставил меня подумать, будто испытывает ко мне какие-то чувства. А сейчас он посадил меня на поводок как домашнего питомца. Во рту стало сухо, но я не собиралась просить у него воды. Он бы, наверное, поставил для меня миску на пол, чтобы я попила из неё.
Он накрыл одеялом мои ноги и развернулся, намереваясь уйти. У меня в голове промелькнула мысль.
— Габриель?
— Что?
— Ты сказал, что не веришь в пушки.
— Это верно.
— Но до этого ты сказал, что у тебя есть пистолет. Ты сказал, что спустишься и пристрелишь меня, если я попытаюсь что-нибудь натворить.
— Я солгал.
— Ты… Ты не можешь лгать! — выпалила я.
— Конечно, могу, — сообщил он, и даже при том, что не могла видеть его лица, я знала, что он улыбался. — Разве ты никогда не слышала о ненадёжном рассказчике?
Он закрыл дверь, оставляя меня одну. Мои глаза всё ещё моргали, словно если я хорошенько постараюсь, то смогу хоть что-то различить в окружающей меня тьме.
Гейб.
Тем днём я отправился в бар на окраине города, находящийся недалеко от места, где я жил. Туда я ходил, чтобы цеплять женщин. Да, я делал и это. Я нормальный человек на самом-то деле, за исключением «смертельного укуса». Тени, обнимающей меня так крепко, что я был не в силах дышать.
Оцепенение. Вот оно подходящее слово — оцепенение. Вот что я чувствую, когда тень приближается.
Но я недавно убил, и жажда оставалась удовлетворённой. Мир вновь стал ярким, и я мог видеть. Своего накрепко запертого котёнка.
По телевизору я смотрел репортаж. Спустя час потягивания пива увидел первое упоминание о случившемся. Фотография моего котёнка появилась на экране, и я оглянулся на оставшихся в баре. Всем было всё равно. Никто не смотрел. Никто не знал довольно милую молоденькую штучку, которую похитили.
В новостях не упоминалось о её родителях. Вообще ни о ком из семьи. Ни о ком, кроме подруги по колледжу, девчонке с ещё большим количеством отверстий (прим. пер.: piercings — пирсинг), чем я оставлял на своих жертвах, плачущей и молящей о любой новости о моём котёнке. Выглядела она как-то знакомо.
Со щелчком узнавания, я отпрянул от барной стойки.
Она работала в библиотеке. Она видела меня.
Сердце заколотилось быстрее, и я поднял пиво к губам, пытаясь скрыть замешательство.
— Ещё? — осведомился бармен.
— Нет, — произнёс я, бросая двадцатидолларовую купюру на прилавок. — Я закончил.
Надеюсь, я не приговорён. Мне бы узнать о ней побольше. Узнать, кем она была, почему её родители не появились в новостях, умоляя, чтобы её нашли.
Столько тайн было у моего котёнка. Почти столько же, сколько и у меня.
Кэт.
Прошли часы. Трудно описать, насколько ужасен был мрак. Одетая только в нижнее бельё, я поёжилась, остро уязвимая для каждого воображаемого кошмара, таящегося в углах тёмной комнаты. Время от времени я чувствовала, как по моей ноге ползает жучок, и с содроганием стряхивала его. Тараканы? Многоножки? Я не знала, не могла и увидеть, отчего становилось только хуже.
Разок жучок коснулся моей руки, и я инстинктивно дёрнулась назад, выворачивая запястье в наручнике. Металл порезал руку лишь слегка, но я почувствовала, как по запястью заскользила, щекоча, кровь, пока не засохла. Бинты на моих руках, повязанные поверх порезов от стекла, начали развязываться, и я безуспешно пыталась удержать их обёрнутыми вокруг моих ладоней.
Я не знала, сколько было времени, будь то день или ночь. Снотворное, которое он ввёл, размягчало мой мозг даже сейчас, когда его действие прошло. Подвал был совершенно, абсолютно чёрным, и я давно перестала пытаться вылезти из наручников. Я и кричала какое-то время, но это не возымело результата, только лишь обезвожило меня.
Мне было необходимо хоть что-то выпить. Когда он кормил меня, у меня не было хоть какого-нибудь питья, отчего горло пересохло. Язык прилип к сухой верхней части нёба, когда я провела им по нему. Я прикрыла глаза, мечтая о водопадах и дождевых тучах.
Вода. О Боже, что бы я только не сделала ради всего одной капли. Журчание водопроводной трубы рядом с моей головой насмехалось надо мной, и я потянула за трубу, прежде чем поняла, что не существует ни единого способа, которым бы я смогла разломить толстый металл.
— А-А-А!
Я закричала, и горло заныло ещё хуже, напряжённое и сухое. Всего несколько часов назад я говорила себе, что не стану ни о чём его просить. Забавно, как быстро всё меняется.
Какое-то время я ничего не слышала. Может, его и не было дома.
Затем за дверью зажглись фонари, и через дверной косяк просочилась полоска света. Раздался грохот шагов, спускающихся по лестнице за пределами подвала.
Гейб. Он хотел наказать меня за крики? Он сказал, что у него не было пушек, но я всё же представила его, скривившегося от отвращения ко мне, поднёсшего пистолет к моей голове и спустившего курок. Я бы сглотнула, но у меня во рту не осталось запаса влаги, чтобы это проделать.
Дверь распахнулась, ослепляя яркостью, являя его тёмную фигуру в дверном проёме.
— Я вернулся, котёнок, — спокойно оповестил он, словно просто был мужем, который вернулся домой. Прохлада его голоса вынудила меня напрячься. — Ты всё это время кричала?
— Воды, — прохрипела я. Язык прижался к нёбу, пытаясь его увлажнить. — Прошу тебя. У меня нет ничего, что можно было бы попить.
Он ступил вперёд, ко мне. Его очертания стали чёткими, стоило моим глазам привыкнуть к свету. Он не выглядел сердитым. Это было хорошо. Он присел рядом, заглядывая мне в лицо с почти ласковым выражением. Он действительно ушёл на несколько часов, оставив меня здесь? Тогда у меня появилась надежда на побег: когда-нибудь, когда он уйдёт…
— Ох, котёнок. Не получилось, конечно, — промурлыкал он. А затем потянулся к наручникам, и я поднесла к нему свою руку, надеясь, что он их снимет. Вместо этого он покачал головой, скользнув пальцами по моим повреждённым запястьям. — Ты пыталась сбежать, котёнок?
— Нет! — вышло громче, чем я думала, и першение в горле подвергло меня новому приступу кашля. — Нет, я… Я… Здесь был жучок. Я отпрянула и… Поранилась. Я не пыталась сбежать, клянусь, я клянусь…
Я, охватываемая кашлем снова и снова, замолчала. Его пальцы легонько пробежались вниз по моей руке.
— Жучок? О Боже, жучки. Жуткие штуковины, не так ли? — в его глазах танцевало веселье, когда он посмотрел на меня.
— Пожалуйста. Воды.
— О, да. Вода. Ты хочешь воды. Отлично. Тогда мы поторгуемся.
Поторгуемся? Моё сердце сжалось в груди. Что же ему предложить взамен? Что я вообще могу ему предложить? У меня не было денег, а единственная ценная вещь, которая мне принадлежала, — машина — видимо, находилась на дне каньона благодаря сумасшедшему убийце, стоящему передо мной.