Белов встречает нас вопросительным взглядом поверх очков:
— Чем обязан?
— Вперед, — киваю Ирке, вынуждая ее приблизиться к преподавательскому столу.
Она вся сжимается, смотрит затравлено, не понимая, какая муха меня укусила.
— Я вас слушаю, — взгляд у Белова цепкий, словно багор.
— Давай, — снова киваю.
— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — Ирина капризно надувает губы.
Понятно, дуру решила включить.
— Рассказывай про украденные документы.
Борис Тимофеевич вскидывает брови, и взгляд становится на десять градусов холоднее.
— Я… не... ничего не крала.
— Ты только что хвасталась тем, что вытащила документы у Осы… у Осиповой.
Белов снимает очки и поднимается из-за стола, а Верховцева при этом испуганно отступает. Ее взгляд затравленно мечется по кабинету, скачет то на меня, то на препода.
— А сам-то! — наконец, истерично выкрикивает, покрываясь красными пятнами. — Кто курсовик ей поменял?!
— Ну, допустим, я, — равнодушно жму плечами.
Ирка изумленно затыкается. Неужели думала смутить? Зря. Меня таким не проймешь.
Белов смотрит на меня, я смотрю на него. Прямо, не скрываясь, не отрицая. Да, я.
— Вы понимаете, что у вас будут большие проблемы? У обоих? — наконец, произносит он, и по интонации понимаю, что ничего хорошего жать не стоит.
— Вполне. Можно идти? Спасибо, — и, не дожидаясь ответа, выхожу в коридор.
Перепуганная, бледная как смерть, Ирка бежит следом.
— Ты охренел, Меранов?! — она подлетает ко мне и с размаху толкает в грудь. — Совсем чокнулся?!.
Возможно.
— Да он нас сожрет на защите! Кишки будет медленно на палку наматывать и в глаза смотреть! Какая муха тебя укусила?!
Смотрю на нее, не понимая, как мог столько времени потратить впустую. У Верховцевой вытягивается лицо.
— Нет, Мерз. Нет! — тянет недоверчиво. — Только не говори, пожалуйста, что это из-за суки Осиповой.
Снова молчу.
— Из-за нее да? — появляются истеричные ноты, которые я на дух не переношу, — из-за этой…
— Все, свободна, — просто ухожу, и мне плевать, что она там кричит мне в спину.
***
День прошел каком-то сумраке, между попытками дозвониться до Осы и бессмысленными делами. Сконцентрироваться на чем-то конкретном не получалось, все мысли только вокруг непутевой одногруппницы крутились. Сказал бы мне кто-нибудь в самом начале, что так будет — я бы рассмеялся в лицо. Теперь уже не до смеха.
За весь день из полезного только то, что мать по магазинам свозил да сумки помог дотащить. Все остальное — тлен.
Верховцева одолевала звонками. Первый раз — истошно орала о том, какая я скотина, обижаю ее, не ценю, а она все для меня делает. В чем именно ее дела заключаются, я так и не понял. Второй раз звонила и ревела, спрашивала, серьезно ли я ее послал на хер. Серьезнее не бывает. Третий раз я не ответил, просто забросил номер в черный список.
Надежды на то, что Оса объявится и сама мне перезвонит, не было ровным счетом никакой. Не перезвонит. Даже не подумает об этом. Но найти ее надо.
Поэтому вечером все-таки не выдержал. Собрался и поехал в общагу.
Комендантша встретила меня грозным взглядом, но ничего не сказала, только демонстративно на часы посмотрела, намекая, что для гостей поздновато. Но когда меня это останавливало?
Лифт почему-то не работал, пришлось подниматься по темной обшарпанной лестнице. По пути мне не встретилось ни единого студента. Кто-то уже уехал домой, кто-то добивал сессию или готовился к защите, синея над учебниками и конспектами.
Оказавшись перед нужной комнатой, я прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука, но внутреннее чутье настойчиво твердило, что она там. Я чувствовал ее — притяжение, будто ножом по нервам.
Постучался. Отрывисто, нетерпеливо. И снова прислушался.
Легкий шорох, а потом снова тишина. Все ясно. Не откроет. Тем более мне.
Ну что ж, сама напросилась. Впервой, что ли, в ее комнату без разрешения забираться? Здесь двери из говна и палок, а замки вообще из разряда — дунь, плюнь и развалится. Я в прошлый раз его пластиковой картой отжал. В этот раз — тоже.
Легкий щелчок, и, толкнув дверь плечом, захожу внутрь. В комнате царит полумрак. Горит лишь тусклый светильник, торчащий уродливым шаром у окна.
Оса сидит на кровати, привалившись спиной к стене, и встречает меня холодным… пьяным взглядом. Рядом с ней большая бутылка коньяка. Наполовину пустая.
Я мысленно присвистнул. Похоже, девочка решила сегодня оторваться по полной.
— Ты знаешь, что в одиночку пью только закоренелые алкаши? — подхожу ближе, всматриваюсь, пытаясь оценить масштабы катастрофы.
Она берется за бутылку и делает большой глоток, при этом, не отрываясь, смотрит не меня. Мда-а…
Глаза у нее зареванные, опухшие, а по щекам красные пятна. И это царапает, задевает что-то внутри.
— Зачем пришел? Я тебя не приглашала, — вроде с вызовом, но жалко и неубедительно.
— Поговорить хочу.
— Я не хочу, — затылком прижимается к стене и лениво рассматривает меня, водя взглядом то по лицу, то по телу.
— Через не хочу.
Оса хмыкает:
— Мерз во всей своей красе.
Я ничего не отвечаю на ядовитое замечание, просто продолжаю стоять над ней, как надзиратель. Она поднимается с кровати, обходит меня, словно прокаженного и, пошатываясь, направляется к выходу. Широким жестом распахивает дверь, при этом едва успевает схватиться за косяк, чтобы не упасть.
— Все, красивый, на выход, — кивает в сторону коридора, — не до тебя. Видишь, девушка в печали и хочет пострадать в гордом одиночестве.
Хрен тебе, Оса, а не выход. Я весь день думал только о том, как до тебя добраться.
Игнорируя ее слова, стаскиваю куртку и бросаю ее на стул. Я здесь надолго. Потом беру полупустую бутылку и пью прямо из горла — алкоголь обжигает пищевод, падая в пустой желудок злым огненным ежом. Сорок градусов как-никак. Совсем не девичий напиток. После этого бесцеремонно плюхаюсь на старую раздолбанную кровать, поднимаю взгляд на взъерошенную хозяйку.
Аня все так же цепляется за косяк, мотается, а на лице растерянность, смешанная с раздражением:
— Не уйдешь?
— Не уйду.
Она шумно выдыхает, обреченно поднимает глаза к потолку, а потом захлопывает дверь.
— Ну и хрен с тобой, Меранов. Хрен. С тобой.
Я хлопаю по кровати рядом с собой, предлагая ей присесть. Пока предлагаю. Не сядет сама — усажу силой. Наверное, своими пьяненькими мозгами Осипова это понимает, беспомощно дергает плечами и идет ко мне.
Так и сидим. Молчим.
— Я хочу знать, что происходит.
— Ничего не происходит. Жизнь прекрасна, — выдает таким бесцветным голосом, что хочется ее встряхнуть хорошенько.
— Что тебя связывает с Денисом?
— Трепетные и нежные чувства.
— Не хочешь говорить? Без проблем. Значит, я все узнаю у Гордеева.
От этой фамилии Аньку передергивает, и она снова тянется за коньяком, но я опережаю, успев выхватить бутылку у нее под самым носом.
— Эй! Это мое! — она пытается отобрать ее у меня.
Я отвожу руку в сторону, поднимая выше, чтобы не дотянулась. Но Осипова не сдается и в результате тщетных попыток победить просто валится на меня сверху, в тот же момент испуганно замирая. Я непроизвольно перехватываю ее поперек талии, чувствуя, как напрягается обычно гибкое, но сегодня чертовски неуклюжее тело.
— Руки, Меранов! Руки! — пыхтит Оса, упираясь мне в грудь.
— Думаешь, меня заводит твоя пьяная полуживая тушка? …Твою мать! Не кусайся! — Она тяпнула меня за плечо, потом попыталась цапнуть за руку. — Оса! — хватаю за плечи, пытаясь отстранить.
Пьяное недоразумение не слышит и продолжает буянить. Приходится опрокинуть ее на подушки и навалиться сверху, чтобы не дергалась.
— Что ты там говорил по поводу того, что тебя не заводят полуживые тушки? — с ядовитой насмешкой трется о мой пах.
— Это телефон в кармане!
— Угу.
За это глубокомысленное «угу», хочется надавать по жопе, но вместо этого сгребаю ее в охапку и, перекатившись, усаживаю к себе на колени.
— Все, Оса. Давай рассказывай. Ты же знаешь, я не отстану.
— Ты — сволочь
Она пытается брыкаться, но я лишь сильнее прижимаю ее к себе.
— Я в курсе. Рассказывай.
— Мерз, хватит, — голос Ани сердито звенит, — отпусти и иди по своим делам. Уверена, у тебя есть более интересные занятия, чем докапываться до меня со своими вопросами.
— Нет.
— Иди, поиграй в машинки.
— Не хочу.
— С парнями своими куда-нибудь сходи.
— Не хочу.
— Тогда вали к Ирке.
— Пфф, тем более никакого желания. — Она опять пытается меня укусить, но я уже готов к такому повороту и крепко ее держу, не позволяя дотянуться до стратегически важных мест. — Мы с ней расстались, — зачем-то озвучиваю это вслух, — сегодня. Насовсем.
Оса замирает и, чуть отклонившись назад, одаривает меня подозрительным взглядом.
— Надеюсь, не ждешь, что я от восторга пущу теплую лужицу?
Не знаю, чего я жду, но точно не холодной иронии. Это бесит. Цепляет за какие-то скрытые в груди крючки, поэтому огрызаюсь:
— Я жду ответов.
— Почему расстались? — опять подозрительный взгляд.
— Тебе же все равно, — хмыкаю раздраженно.
— Просто интересно, чем тебе твоя белобрысая кукла не угодила? Вы идеальная пара. Отлично смотритесь вместе, — ее слова не имеют ничего общего с комплиментами.
— Уже не смотримся. Разговор не переводи. Я все равно не отстану.
Эти слова действуют на нее, словно красная тряпка на быка.
— Пусти!
Осипова снова начинает вырываться. Зло, отчаянно. Но ни черта у нее не выходит. Держу как в тисках. Жду, когда устанет, выдохнется и устало поникнет в моих руках.
— Ань, давай, рассказывай, — прошу тихо, прижавшись лбом к ее виску.
Она судорожно вздыхает, как-то съеживается, становясь совсем маленькой и беззащитной. Мы просто сидим и молчим, прислушиваясь к тому, как грохочут сердца.
И мое, и ее.
— У него на меня компромат, — наконец, произносит Осипова. Через силу, словно слова причиняют физическую боль.
— Компромат? — смотрю на нее удивленно. — Что ты сделала? Убила кого-нибудь?
— Слава Богу, нет.
Я больше не дергаю ее, просто жду подробностей. Аня собирается духом и, наконец, начинает говорить:
— Пару лет назад я оказалась на ночных гонках. И все. Пропала. Сначала просто смотрела, наблюдала со стороны. Потом потихоньку начала пробовать сама. Оказалось, это хлеще наркотиков. Затягивает так, что не соскочить. На одном из заездов познакомилась с Деном, — она невесело усмехнулась, — он был просто прелесть. Веселый, обаятельный, харизма через край, да еще и в гонках ему равных нет. Девки вокруг него хороводы водили. Пищали от одного взгляда. А он меня выбрал. Сука…
Оса сокрушенно качает головой.
— Нет. Сначала все было хорошо. Гордеев многому меня научил: чувствовать машину, играть жестко на грани дозволенного. Я даже была счастлива. Несколько месяцев. Пока пелена влюбленности не спала, и я не стала подмечать неприятные детали. Жестокость. Не по отношению ко мне — к другим. Смены настроения. Страсть к манипулированию. Денис умело прятал равнодушие за обаятельной улыбкой, а на самом деле ему было насрать на всех. И этого почему-то никто не видел…
Не скажу, что приятно слушать про их высокие отношения, но деваться некуда.
— И в какой-то момент я поняла, что больше не могу. И не хочу. Поэтому прямо сказала, что нам надо расстаться.
— А он? — цежу сквозь зубы, почему-то злясь с каждым мигом все больше.
— А что он? Это же Гордеев. Сказал: без проблем, Оса, давай останемся друзьями. И напоследок покатаемся. Ну я, дура, и согласилась, села за руль его колымаги, у него тогда эклипc был. Тоже красный. И понеслось. Прямо по городу гоняли, по центральным проспектам. Весело было… потом я не справилась с очередным заносом и въехала в витрину магазина…
Бля. Оса в своем репертуаре.
— Расхерачила там все к чертям собачьим, — категорично рубит рукой по воздуху, — и магазин, и тачку. Хорошо хоть живы остались. Ни царапины у обоих.
Дуракам везет. Не иначе.
— Мы с ним едва ноги унесли. Я неделю от каждой тени шарахалась, все ждала, когда за мной придут и под белые рученьки за решетку утащат. Но Гордеев все вывернул так, будто его машину украли злоумышленники и совершили этот наезд. Он сволочь, но такая убедительная… В общем, поверили ему. Стали искать мифических воришек и, конечно, не нашли — ни следов, ни свидетелей. Провальное дело. Висяк…
Я уже знаю, что она скажет дальше.
— И вот когда я окончательно успокоилась и поверила в то, что все осталось позади, ко мне пришел Гордеев и принес видеозапись из магазина, которую он каким-то образом забрал, утаив ото всех. Там абсолютно четко видно, что за рулем я.
— И что?
— И все. Сказал, что я должна ему дохера за машину. Выдвинул ультиматум: или я возвращаю деньги, или он относит запись в полицию. Денег у меня не было… Пришлось отрабатывать по-другому.
— Заняла бы…
— Меранов не тупи. Дело не в деньгах. Это просто повод. Ему нужен был рычаг воздействия. Ему надо было вернуть меня.
— Снова стала его девушкой?
— Я разве сказала, что он хотел вернуть меня обратно в роли девушки? — ядовито смеется Оса. — Об этом речи не было. Игрушкой. Бесправной. Безмолвной. Так я познакомилась совсем с другим Деном, с той его стороной, которую он до этого прятал от меня, держал в узде. Я не буду рассказывать, что происходило. Приятного мало. Скажу только, что ты — ласковый котенок на его фоне.
— И ты терпела? — спрашиваю напряженно, не узнавая своя голос.
— А что делать? Лучше так, чем за решеткой. А прошлой зимой он встретил девку. Тоже Анечку, и запал на нее. Настолько, что про меня начал забывать. Мог неделями не появляться. Она его жутко ревновала ко мне, и в какой-то момент Гордеев уступил. Сказал, что могу валить на все четыре стороны. Но если он когда-нибудь узнает, что я села за руль — наказания не избежать. В общем, должна была я сидеть тише воды нижу травы и не отсвечивать.
Она грустно шмыгает носом и с надеждой косится на бутылку, но я не отпускаю.
— В общем, я решила от греха подальше свалить из Москвы. Мало ли. Сегодня отпустил, а завтра опять на пороге появится. Документы из универа забрала, сюда перевелась в надежде, что мне удастся спокойно доучиться полгода. Но ни хера не вышло, — разводит руками, словно извиняясь, — тебя встретила. А потом на этих гонках сраных засветилась. Идиотка конченая. Поддалась эмоциям, хотя знала, что нельзя…
Я помню, какая она была после гонки. Разбитая. Несчастная. Я тогда понял, что не могу смотреть на ее слезы.
— Какая-то сука выложила видео в сеть, и, по закону подлости, Ден на него наткнулся… С Анькой своей он, к сожалению, расстался. Она оказалась для него слишком скучной и правильной. Так что останавливать его было некому, поэтому собрался и приехал, — под конец голос совсем затих, — он хочет забрать меня обратно. Через неделю.
— У тебя диплом.
— А ему похер. Он это делает специально. Чтобы мне плохо было. Наказывает.
В комнате горькая тишина. Оса грустно смотрит на бутылку, я смотрю на Осу. Картина маслом.
— Как ты умудрилась во все это вляпаться?
— А как я умудрилась вляпаться в тебя? — отвечает вопросом на вопрос.
— Почему ты не сказала?
— А почему, собственно, я должна говорить? Ты мне кто? Затяжной геморрой и вечная головная боль?
У меня в мозгах не укладывается вся та хрень, которую она мне вывалила. От тех картин, что рисует шальной мозг, красная пелена перед глазами. Я даже знать не хочу, что у них происходило. Оса стальная, и если ее пробрало до такой степени, что сбежала, поджав хвост, то это было что-то из ряда вон.
Игрушкой. Бесправной. Безмолвной.
Слова гудят в голове набатом, выворачивая наизнанку.