Но что он здесь делает?
В том, что пришел именно Андрей, Дашка уже не сомневалась. Идиотка, сидит тут с его деньгами в обнимку и строит красивые планы! А он — ясновидящий, что ли? — приперся ни с того ни с сего и делает вид, что играет с собакой. На самом деле он что-то узнал. Почувствовал, быть может, или кто-нибудь напел. Точно, за ней следили, наверное.
В панике Дашка метнулась на кухню, попыталась спрятать сумку в духовку, отдышалась, поняла, что все напрасно, и ринулась на второй этаж. В Степкиной комнате она остановилась и сунула ридикюль в письменный стол. Вряд ли Андрей… Стоп — МДД, вот он кто! Вряд ли МДД решит проверить дневник у сына или просто поинтересуется содержимым его ящиков, а стало быть, и сумку не обнаружит. Успокоиться и не трястись. Дышать ровнее.
Что он здесь делает?! От этой мысли Дашка на несколько секунд замерла в ступоре. Господи, почему он приехал?! Зачем? Даша устало опустилась в кресло. Она знала, сейчас Андрей найдет ее здесь, устроит допрос с пристрастием, прожжет ее насквозь своим страшным взглядом, и все будет кончено. Нет никакой надежды, что он приехал просто перекусить. Или поболтать со Степкой, например. Даша договорилась с сыном, чтобы он сегодня папу не отвлекал. Да, она все предусмотрела, тщательно взвесила и прикинула и только потом отрезала.
Неужели действительно уже отрезала? И пути назад нет? И прошлое не вернуть?
Дашка была уверена, что возвращаться просто некуда. Никто не звал, и никто не ждет. Только вперед, и кому какое дело, что стонет душа, что волосы на голове шевелятся от страха, что собственное отражение в зеркале вызывает оскомину.
Ей вспомнилась вдруг та страшная депрессия, когда она почти не выходила из дома и толстела на глазах, и все в том же распроклятом зеркале ее встречала незнакомая женщина со старым, изношенным лицом. Кирилл, подвернувшийся под руку, ничем не помог. Но почему-то именно в тот момент, когда он появился, когда Дашка снова научилась разговаривать с людьми и получать удовольствие от общения, когда душа жадно потребовала радости — Даша почувствовала, что все можно изменить. Словно сильные, настойчивые ростки пробивались в ее подсознании новые мысли. «Мир вокруг нас только зеркало. Если нам плохо, то вокруг видится все плохое. Если хорошо, то видим только хорошее. Постарайся во всем видеть хорошее. Пусть его будет немного, пусть оно будет слишком малым по сравнению с плохим. Но с каждым разом его будет все больше. И однажды ты заметишь, что изменилась».
«Мы все актеры, так перестань играть несчастную и попробуй наоборот. Хорошей для всех быть нельзя, так будь хорошей для себя. Это твой мир, и тебе решать, каким ему быть».
И она решилась, и Кирилл пришелся кстати не только в роли страстного любовника. Так почему же до сих пор ее держит здесь что-то? Собственная нерешительность или любовь, которую Дашка давно забросала камнями, сровняла с землей и поставила тяжелый крест?
Дверь в комнату раскрылась неслышно.
— Привет. А Степка еще не пришел?
Андрей смотрел на жену, крепко сжимая ручку двери.
Дашка увидела, как побелели костяшки его пальцев.
— Нет. Привет. Степка еще не пришел.
— А ты чего здесь? Кормить меня будешь?
Ему хотелось крикнуть — взгляни на меня! Хотелось тронуть прокуренными, запыленными губами кудряшку у ее виска, наткнуться на знакомую тяжесть груди. Хотелось пройтись по этому желанному телу сапогами, затоптать следы не его объятий, заорать и двинуть кулаком в дверь, плюнуть в душу, как плюет сейчас она, не желая понимать, чего стоит ему этот бодрый тон и встреча с ее равнодушными глазами.
Он сам виноват. Он понимал это раньше, понимал каждый день, каждый миг их новой жизни, их новой эры, которую сам обозначил.
— Хочешь, ударь меня, — сказал он ей тогда, когда она уже сидела на чемоданах и собиралась поставить точку.
— Хочешь, я умру, — сказал он ей тогда, когда она не ударила, но и точку поставить не смогла.
Даша уже не плакала и уже не обжигала ледяным спокойствием. Она сидела, сложа руки на коленях, вот как сейчас. Ее лицо было красным от слез, губы прыгали. Она была похожа на ребенка, которого не забрали из детского сада, который не знает дороги домой и фамилию свою с перепугу забыл, и реветь уже нету сил, и остается только смириться с тем, что он никому не нужен.
— Ты нужна мне, — сказал Андрей тогда.
— Я не верю, — она подняла на него воспаленные глаза, — я никогда больше не поверю тебе, неужели ты не понимаешь?
Вот именно, он не понимал. Он изменил ей, изменил не впервые, но впервые она узнала об этом. Андрей даже не думал никогда, что случится, если вдруг Даша обнаружит в его жизни другую женщину. Это ведь и не женщина была вовсе, и не в жизни, а только в постели. Какая-то случайная, пятиминутная знакомая, какой-то ресторан, важная встреча, после — койко-место в дешевом отеле. Дашка узнала и собрала чемоданы, Андрей недоумевал и раскаивался. Он спал с другой не потому, что жена была для него плохой и негодной, не от того, что разлюбил, и не от скуки. Это было развлечением. Инстинктом, если хотите. И Дашка сказала — «Кобель!». Не крикнула, не прошептала с бессильной яростью, а просто констатировала факт: кобель, он и в Африке кобель. Но Андрей и не думал обидеть ее. Он вообще тогда мало думал.
— Я докажу тебе! Я поклянусь, чем хочешь! — вырывались у него глупые, пошлые фразы. Но отчаяние в голосе заставило Дашку протянуть руку и погладить Андрея по волосам.
— Как же больно, Андрюша.
— Так не будет! Я хочу, чтобы ты была счастлива! Я сделаю тебя счастливой!
Она покачала головой. Она говорила, что не сможет саму себя обмануть и жить рядом с человеком, который предал ее, тоже не сможет. Для него это было развлечением, для нее стало предательством. Весь мир зиждется на том, что каждый из нас воспринимает его по-своему.
— Представляешь, во что превратится наша жизнь? Твои слова для меня всегда будут иметь подтекст, я стану искать в твоих глазах ложь, и все твои поступки переворачивать с ног на голову. Я не смогу.
— Сможешь. Мы сможем, если будем вместе.
— Нет. Я ухожу, я все решила. Вернусь в свой город, а Степке скажем, что пора познакомиться с бабушкой.
Это был удар ниже пояса. Андрей вдруг до конца осмыслил размеры катастрофы, словно прямо на него несся огромный огненный шар. Андрей забыл о Дашке.
— Сына я не отдам, — сказал он спустя мгновение, играя желваками.
И эта фраза решила все. Уже не было их, любящих и любимых, виноватых и виновных, запутавшихся. Осталась только боль. И Дашке потом еще долго вспоминались чьи-то слова, о том, что земля — это ледяная пустыня, а люди — дикобразы, и от холода, от ветра они прижимаются друг к другу, пытаясь согреться и обогреть. И ранят друг друга своими большими колючками. Больно ранят.
Она тогда сразу поняла, что Андрей пойдет до последнего, деньги и сила на его стороне. Дашка поняла, что он готов лишить ее сына, как минуту назад готова была на это она. И опустился железный занавес.
А сейчас они оказались рядом, близко-близко. Дашка видела тяжелое мужское запястье, пальцы, желтые от табака. Навечно въевшийся запах бензина, с тех времен еще, когда Андрей проводил за баранкой по четырнадцать часов в сутки, щекотал ей сейчас ноздри. Дашка почувствовала, как уголки ее губ тянутся вверх. Память тянула их. Этот бензиновый аромат Даша терпеть не могла, и тащила Андрея под душ, и терла до красноты его могучую спину, шею, заставляла отмачивать руки в мыльной воде. А потом, когда она забеременела, бензин стал ей дорог, словно любимые духи. Однажды Андрей после поездки привычно потопал в ванную, но жена налетела на него, словно коршун, и вжалась всеми ребрами в его потное, уставшее тело. Ноздри ее бешено трепетали от наслаждения.
— Ты что, малыш? — удивился Андрей.
— Какой кайф, какой кайф, — бормотала Дашка, по-собачьи обнюхивая его.
Сейчас она вспомнила выражение его лица — беспокойное, с примесью оторопи и отчаяния. Он не знал, что и думать.
— Погоди, в психушку пока звонить рановато, — засмеялась Дашка, — беременность таких осложнений не дает.
После, вдоволь позабавившись над ее новой причудой, Андрей долго катал жену по городу, предупредив, что это в последний раз и что бензин и всякие такие штучки для нее вредны.
— Но сейчас так и быть, я тебе доставлю удовольствие, — потешался он, — токсикоманка ты моя, ненаглядная.
Было ли это? Было ли это так — весело, солнечно? Или память приукрашивает все, отбросив обиды и ссоры, горькие слова, черные мысли, предчувствия.
— Я такой голодный, — мечтательно произнес Андрей.
Дашка вздрогнула, посмотрела ему в лицо. Родные черты не принесли успокоения и не добавили решительности. Сколько раз она целовала этот рот… Наверное, столько же, сколько он произносил слова любви… Сколько раз эти руки обнимали ее… Должно быть, столько же, сколько она держалась за них… Сколько раз этот человек — уверенный, смелый, замученный — заставлял ее хохотать от счастья и плакать от боли… Столько же, сколько она…
Даша видела, что ему тяжело. Он постарел, и неприятные, длинные пряди с проседью висели на ушах, и сильно морщился лоб, и в натужной улыбке кривились потрескавшиеся, бескровные губы.
— Пойдем, я покормлю тебя.
Она поднялась и прошла мимо него в коридор. Андрей пошел следом, ошалело улыбаясь. Он и не рассчитывал на ответ, и уж тем более не ожидал предложения, высказанного миролюбиво, даже ласково. Может, у него воображение разыгралось? Ну, не могла Дашка ТАК на него смотреть, ТАК с ним разговаривать. Во всяком случае, уже целую вечность он не слышал ничего подобного. Только если рядом был Степка, жена общалась с Андреем по-человечески. А наедине, кстати, они и не оставались давным-давно.
Дашка чувствовала, как по спине сползают капельки пота. Ей вдруг показалось, что сейчас Андрей тронет ее за плечо, уверенно развернет к себе и… Дальше многоточие, таящее страх и надежду одновременно. Она почти бегом пересекла холл, вошла на кухню и загремела посудой. Вчерашний борщ, вчерашние котлеты — Андрей непременно поймет, почему она не готовила сегодня. Он знает обо всем, вдруг отчетливо поняла она. Но почему ее это должно волновать? И почему он, такой справедливый, такой бескомпромиссный, не спрашивал ни о чем раньше? Наверное, до сих пор он уверен, что она завела любовника в отместку ему. Пусть так.
— Поешь со мной.
— Я на диете.
— У тебя великолепная фигура, к чему эти заморочки?
Как жадно он смотрел на нее! Ее тело помнило этот взгляд, и все в ней отозвалось мучительной, знакомой тоской по его ласкам. Мелькнула безумная мысль. В последний раз. Испытать. Насладиться. Вновь окунуться в бешеный круговорот его рук, в водопад его поцелуев.
— Дашка, — прошептал Андрей, оказавшись вдруг рядом. В его глазах плескалась нежность.
Даша резко развернулась, поставила тарелку с борщом на стол.
— Приятного аппетита.
Андрей провел рукой по лицу, словно сгоняя наваждение. Показалось, примерещилось. Господи, ну зачем он мучает ее, зачем он держит возле себя женщину, которой уже не нужен?! Приятного аппетита. Комок в горле мешает исполнить ваше пожелание, мэм.
— Не уходи, нам надо поговорить, — вздохнул он, ненавидя себя за этот искательный голос и понимая, что разговор — только повод.
Дашка стояла боком к нему, и он видел, как побледнел ее профиль. Ему стало вдруг так жаль ее, словно он обидел беспомощную кроху, взвалив на нее непомерный груз, а после отругав за несвоевременную доставку. Андрей понял, что Даша догадалась, почему он решил поговорить. Именно — почему, ни о чем и зачем. Он хотел видеть ее рядом, чувствовать ее — напряженную, несправедливо обиженную, очень уставшую от борьбы с самой с собой и их бестолковой любовью. Господи, да разве бывает любовь толковая?! Он же видит, как страшит ее все это — их неожиданная встреча в собственном доме, его настойчивость и готовность биться о стены, о те стены, которые уже давно превратились в руины. Андрей ощущал ее страхи, будто свои, но остановиться не мог. И разговор действительно был важным. И надежда — оставалась еще надежда.
Дашка знала, что он смотрит на нее. Он, чей взгляд она искала и ждала так долго. Ей не хотелось объяснений, ее пугали слова, жесты, знакомые ужимки и гримасы. Она бы сейчас бежала далеко-далеко, сверкая пятками. Она бы сейчас пустилась в побег даже без этих проклятых денег, без Кирилла, без сына. Да, даже без Степки, так страшил взгляд его отца! И она поняла, что нет ничего мучительнее, чем страх обрести надежду. Она уже привыкла, находя — терять, и все последние месяцы казались ей игрой в прятки с неосязаемой невеличкой по имени Надежда. Дашка не знала, кто водил, но сейчас она не могла себе позволить открыться, и снова пряталась, пряталась, пряталась… Та же — фантом, привидение, — являлась в одном только обличье, говорила голосом Андрея и заставляла слушать ее и верить ей. Дашка из последних сил затыкала уши, чтобы не сойти с ума от этих сладостных песен, красивых обещаний, уговоров, упреков, от этой бесконечной лжи.
Она запуталась, а надежда все не уходила.
Дашка решилась и уже начала действовать, а надежда заглядывала в лицо и ободряюще кивала. Мол, ничего, это ерунда, пустяки, Главное-то — вот, у тебя перед носом, так что завязывай глупостями заниматься! Бросайся ему на шею, бей его, кричи, целуй любимые губы, обнимай его так горячо, чтобы вам обоим никогда-никогда больше не пришлось мерзнуть. Ну что же ты стоишь?!
Так уже было, вспомнила Дашка то, о чем не вспоминала давно. Видимо, подсознание все-таки зацепилось за это.
Они жили в общаге, в одной комнате, хотя Дашка отдавала половину зарплаты Фиме за жилье. Андрея не волновал этот факт ни в малейшей степени. Равно как и заработок Дашки, который доставался ей тяжело и болезненно. О ее работе Андрей спрашивал редко, да еще издевательским тоном, словно нарочно пытался вывести ее из себя и заставить изменить свою жизнь. Он не понимал, что для нее унижением была не работа, а признание в том, что эта работа — унизительна. Ему некогда было вникать в ее запутанные отношения с окружающим миром и с самою собой. Он учился в университете и пытался сделать профессиональную карьеру адвоката. Ему приходили длинные письма от невесты, на полях она — талантливая художница, по его словам, — рисовала их будущую совместную жизнь. Дашка через широкое плечо любимого смотрела на изображения обнимающихся человечков, на барышню с детской коляской, на дом с трубой, из которой валил дым, а в окне виднелась довольная физиономия, очень похожая на Андрея. Браво автору картины! Андрею льстила любовь уже далекой девушки, и он зачитывал иногда ее письма вслух, дрожащим от гордости и самолюбования голосом. Потом он как бы спохватывался и говорил Дашке:
— Это все в прошлом, малыш. Просто воспринимай ее письмо, как книгу, ладно? Если тебе неинтересно, я не буду читать.
Ну да, не будет вслух, а про себя станет зачитываться еще больше. Дашино малодушие не позволяло хлопнуть дверью или честно сказать, что все это ей противно, что это обижает ее, что чужие письма читать неприлично, в конце концов. Андрей, прекрасно понимая ее чувства, прибавлял томления в голосе, с выражением читал строчку за строчкой. Он будто испытывал Дашку на прочность, словно она была самолетом или новой моделью автомобиля.
Она лишь смутно улавливала его желание унизить ее. Даже сам Андрей не мог точно описать чувства, которые владели им тогда. Была ли это любовь заласканного в детстве, привыкшего к обожанию ребенка? Был ли это рассчитанный ход взрослого мужчины, подсознательно стремившегося подстегнуть Дашку к действию? Ему просто невмоготу было видеть, как терпеливо сносит она все удары, не увертывается, не пытается дать отпор, лишь притворяется равнодушной к боли и страданиям. Ее игра в циничную, все понимающую и допускающую женщину, Андрею казалась слишком жестокой. И он тоже стал жестоким к Дашке.
Иногда, просыпаясь рядом с ней, он внимательно рассматривал ее спокойное лицо — веснушки, тень от ресниц на персиковых щечках, выщипанные в тонкую линию брови, вздернутый нос. Его не томило желание, он не задыхался от нежности, ему просто становилось легко на душе оттого, что эта девочка сладко посапывает и, судя по ровному дыханию, ее сны радостны и безмятежны. В выходные и праздники он часто задавался вопросом, что они будут делать. После завтрака, после любви — неторопливой, но жадной, — после утренних пререканий и примирений, чем заняться двум страшно одиноким людям? Дашка обожала сериалы и ток-шоу, Андрей называл телевизор «черной дырой» и нецензурно ругался, когда она в рассрочку купила его. Дашка не желала учиться, шарахалась от компьютера, Андрей с энтузиазмом просиживал за конспектами, был жаден до любых знаний, мог провести весь день с книжкой в руках или перед экраном компа. У Дашки не было подруг, кроме Фимы, Андрей же в любой компании становился своим, правда, трудно и долго сходился с людьми, но не боялся этого. Он был совой, Дашка — жаворонком. Он рос единственным ребенком в обеспеченной семье, привык подчинять и капризничать, ему нравилось работать над собой и увлекать остальных каким-нибудь делом, он умел радоваться неожиданному снегу в октябре, он умел быстро принимать решение и никогда не жалеть о нем. Он не понимал таких людей, каковой казалась ему Дашка — сбегающих от проблем, смирившихся с обстоятельствами, сильных в своей слабости, правых в своих ошибках. Вся его жизнь была наперекор и вопреки чему-то. Его любили — он отвергал, его баловали — он сбегал из дома и жил в придуманных лишениях, ему врали — он говорил правду.