Бабочка шмыгнула носом, а по щеке скользнула одинокая слеза.
— Все нормально, — с удовольствием отметил, что мы оба ждали, чтобы я ее обнял. Она прикрыла глаза и с выдохом уперлась лбом мне в грудь. Значит, не дом? Ну-ну… — Всегда так было — мужчина закрывает самое дорогое…
Она подняла на меня глаза:
— Мне иногда кажется, что ты не играешь…
51
— Я не играю. Ты знаешь.
— Не знаю, не заставляй думать, что знаю, — нахмурилась она.
— Хорошо, как скажешь. Ты видишь, я слушаюсь?
— Может, тебе за каждое согласие давать лакомство?
— Не люблю перебивать аппетит, — усмехнулся.
— Поехали, Дана ждет…
— Я уже отпустил ее.
Мы вышли из здания за руку. Завтра мир рухнет, но сегодня мне хотелось отметить. Я заказал ужин, вино и новую коробочку фиалковых свечей.
— И как же мне сделать свой дом твоим? — открыл перед ней двери.
— Не все сразу, господин инквизитор, — со стоном сняла ведьма туфли.
— Ванну хочешь? — подхватил ее на руки.
— Прямо в платье? — усмехнулась.
— Нет, позволишь? — И я отнес ее в ванную.
— Ты спрашиваешь?
— Сегодня четное…
Она кусала губы в отражении, пока я тащил молнию платья вниз:
— …Красиво…
— Ты только заметил?
— Да, — и потянул бретельки вниз с ее плеч. — Ты отвлекала от платья…
Бусинки тонко вздохнули, когда остались одни на ее спине. Только тут открылась гениальная задумка дизайнера — их цепляли к белью, а не платью.
— Загадочно, — взялся за застежку, но она не далась, подаваясь вперед к зеркалу. Я проследил ее испуганный взгляд… и забыл как дышать.
… Печать красовалась своими гранями, и все они теперь были цветными.
— Вернон, что это? — и я испуганно провела по печати пальцами. Та только будто стала ярче, словно солнечный луч прошел по краю переплетений, и погасла. — Она целая… стала целой… что случилось?
— Не знаю, — кривил он уголки губ, глядя на меня в зеркало.
— Врешь, — возмутилась я.
— От тебя ничего не скроешь.
— Снова врешь — все скрываешь! Что это значит? — заводилась я.
— Тш, — сцапал меня и притянул к себе. — Тш… все хорошо…
Но я вырвалась из рук и, развернувшись, уперлась в раковину:
— Почему не объясняешь?
Вздернула подбородок, а ему будто это и нужно было — вцепился взглядом, будто у меня на лице появилось что-то новое. И это новое тянуло на какой-то предмет искусства, который он взялся рассматривать в деталях, и с такой улыбкой, словно за этот предмет заломили невероятную цену, но он заплатит.
— Такое невозможно объяснить, — снизошел до ответа. — Странно, как тебя оторвало от корней, Бабочка… Ты, существо чувствующее, требуешь от меня объяснений, желательно еще и письменных, а неплохо бы — моей кровью.
Я тяжело сглотнула — беспощадно, будто экзамен не принял и даже пересдать не предложил. Но смотрел так, что становилось ясным — буду сдавать уже привычным способом. Боже! А он вдруг усмехнулся, будто прочитал каждое слово в моих мыслях:
— Давай, в ванную, — и отвернулся, чтобы включить воду.
Уже лежа в горячей воде, я слышала, как кто-то звонил в дверной звонок. Сначала напряглась, но по шороху оберток и четкому «Спасибо» поняла — доставка. Когда вышла, в квартире уже так вкусно пахло, что я с позором могла признать — такой дом меня устроит даже больше, чем мой прошлый.
И снова без особого пафоса — верхний свет и свечи на подоконнике, тонкий запах фиалок и умопомрачительный — стейка и фруктового салата.
— Держи, — протянул мне бокал с вином. При этом его взгляд так электризовал, что я уже себе казалась пьяной.
— Что празднуем? — уселась.
— Первый день…
— Я предлагала последний…
— К чертям последний, — нахмурился он, и становилось понятно — нервничает. Но смысла дергаться заранее не было. Он ждал. — Знаешь, я все думаю о своих бабке и деде. Они познакомились во время войны и, мать рассказывала, не могли оторваться друг от друга больше никогда. Но она думала, что это все война сделала с ними, заставила врасти друг в друга, чтобы не потерять.
— А ты как думаешь?
— Я не знаю… Но теперь понимаю, что хочу так же.
— Уверен?
— Теперь да, — и он поднес свой бокал к моему. — За твой ночной клуб…
Я прыснула:
— Ничего себе. За ночной клуб?
— Да.
— Ты же собирался отыметь меня…
— Я собирался нарушить целибат, да, — довольно скалился он.
— За деньги.
— И гори все огнем.
— Ой, все, я не буду за это пить, — улыбалась я.
— Пей за что хочешь, — и он сделал большой глоток.
— Я выпью просто так, потому что хочу напиться, — смеялась я.
— Тоже вариант. Напейся. Я хочу, чтобы ты напилась.
— Я тоже.
52
Я выполнила его приказ со всей ответственностью. То есть уже после половины бокала в голове полегчало, а ужин показался запредельным. Как и мужчина рядом. Расслабляться с ним все еще было странно, да и не выходило, потому что каждый его взгляд, движение завораживали. А то, что таким его видела последний год точно только я, добавляло остроты — я ходила по неизведанной территории, выход с которой уже захлопнулся. Вернон рассказывал о родителях, а я с упоением слушала и наблюдала, как раскрывается передо мной редкое зрелище — соцветие скрытой боли такого железобетонного мужчины. Да уже за одно это меня нельзя было выпускать за порог. А он и не собирался.
— Как ты относишься к тому, что я хочу тебя на своем рабочем столе? — вдруг спросил он, и я растерянно моргнула, чтобы тут же задохнуться от его опасной усмешки.
— Нет, — мотнула головой. — Это перебор.
— Я же босс, — вздернул он бровь. — Сочту за неподчинение…
Эти дикости надежно обрубили сентиментальные настроения, мне даже показалось, что все приснилось.
— Любишь раскладывать на своем столе практиканток? — проследила взглядом, как он поднялся и направился ко мне. Нас отделяла друг от друга стойка, которая немного отсрочила мою капитуляцию.
— Не пробовал, но чувствую, что упустил что-то стоящее. — Он склонился ко мне и заглянул в глаза. — Я хочу медовый месяц. С тобой. Раскладывать тебя на всех поверхностях, которые подвернутся, и не думать о работе. Ты выйдешь за меня?
— А если нет? — вздернула я бровь.
— Тогда буду переубеждать, — он подхватил меня со стула, но понес не в спальню, а к дивану.
— Вернон, пока что ты запугиваешь, — вцепилась в его плечи, но он осторожно опустил меня и развернул лицом к спинке.
— Одно другому не мешает.
— Не знала, что ты собирался спрашивать… — пыталась отвлечься на болтовню.
Но когда его руки скользнули по бедрам под халат, задержала дыхание в предвкушении. Я ведь знала, что он не сделает больно, но какая-то темная сторона инквизитора не давала расслабиться, вынуждая замирать в его руках.
— Я сам не знал, — усмехнулся мне в затылок.
— А договор?
— Все, что захочешь…
— Не боишься давать таких обещаний?
— Что бы ни дал взамен, не стоит того, что дала ты…
— Я ничего не дала.
— Узнаю настоящую ведьму, — и он прикусил кожу на шее, а я зашипела, будто обжег. — Тебе ничего не стоит дать мне все…
Только было ощущение, что он все брал без спроса. Его пальцы на шее дали понять, что контроль никогда не был на моей стороне — в этом инквизитор не шел навстречу. Нежность поцелуев между лопаток немного ослабила силу жестких пальцев, которыми он вырвал у меня вскрик. Нежность в жестком мужчине, наверное, явление столь же редкое, как и легендарный зеленый луч над морем, но мне казалось, что и его я уже видела в своей короткой жизни.
— Выходи за меня, — горячо зашептал мне на ухо.
Но ответить я бы все равно не смогла, потому что открыла рот, хватая воздух, когда он медленно заполнил меня собой.
Почему это все было похоже на какой-то сеанс изгнания нечисти, которым не брезговали еще лет триста назад? Я кричала, царапала спинку дивана, дрожала и пыталась дышать, чтобы не отключиться от передозировки чего-то, несовместимого с жизнью.
С холостой жизнью…
Потому что когда мужчина позволяет себе то, что позволял он, варианта остаться своей собственной не существует. Его горячие ладони скользили по животу, ребрам, сжимали грудь и звонко возвращали меня вдох за вдохом к моему обладателю. А еще они творили такое, о чем язык не повернется сказать. И никакой договор не спасет против такого права собственности.
И даже мимолетная грубость добавляла остроты, не более. Когда он загнул меня лицом в подушку и вцепился в ягодицы, я дошла до такой жесткой разрядки, что на несколько вдохов почувствовала себя той, за кого он принял меня в клубе — девочкой для мимолетных утех. Когда эта роль отводится мужчиной всего лишь для удовольствия на несколько минут, а тебя тут же возвращают в почти сказочную реальность — черт с ней. К хорошему привыкаешь быстро, а Вернон доказал мне сегодня еще одну вещь — я хотела вернуться в ту реальность, которую предлагал он, а не ту, из которой меня вытащил. Слабая трусливая ведьма — вот кто я…
— Ну так и что? — прижал к себе спиной на том же диване, потому что сил двигаться пока что не было ни у кого.
— Да. Я спрячусь за тобой.
Чувствовала — он насторожился, но для него чушь, которую несу, давно не имела значения — он видел меня насквозь:
— Что за приступ самоуничижения? Я сделал что-то не так?
— Ты просто появился в моей жизни, — выпуталась из его рук и уселась на край дивана.
— И? Так болезненно смотреть правде в глаза?
Не собирался жалеть, и это мне в нем нравилось до дрожи.
— Да, — полуобернулась, едва не задыхаясь от вида уверенного самца на расстоянии вытянутой руки. Аж голова закружилась. — Я уже говорила: правда в том, что я слабая, трусливая…
— Нет, — перебил он жестко. — Правда в том, что ты меня любишь.
Его блестящий взгляд сказал слишком многое в этот момент, особенно, когда бегло скользнул к печати на моей груди.
…Сильва говорила, что каждый инквизитор вкладывает свои условия в эти печати. Понять все стало просто, особенно по его эмоциям, которые не мог спрятать, выдавая себя с головой каждым вздохом. Мои глаза предсказуемо спустились к его груди, а губы дрогнули в усмешке:
— А ты меня — нет…
53
Я проследил ее взгляд и опустил глаза на свою печать. Последний лепесток был бесцветным.
Никогда еще не хотелось просто перестать существовать…
Что бы ни случалось в жизни, я вставал и шел — сквозь огонь, боль, потери… Я возрождался из пепла и грязи, наращивал мышцы и все более толстую кожу и жил дальше. Но сейчас происходило что-то такое, после чего так быстро не встанешь.
Я не знаю, почему мой лепесток молчал. Говорить за него? Она не поверит, ведь я, как идиот, дал ей понять все. Первый отвечал за ее согласие стать моей, второй — за нашу первую ночь, а третий — за чувства. Конечно, первые два лепестка зеркально окрашивались на моей части договора. А вот чувства дали сбой. Только я не понимал — почему? Не любил ее? Напортачил с договором и вплел не то со своей стороны? Не мог. Напортачить не мог. А вот не любить — наверное… Что такого было у Бабочки, чего не было у меня? Почему ее часть договора печать посчитала выполненной, а мой — нет?
— Зря ты считаешь эту штуку такой красноречивой, — голос охрип. — Может, она вся в меня…
Бабочка внимательно на меня смотрела, не спеша умирать от обиды. В ее взгляде читался неподдельный интерес, но и боли там было достаточно. А еще — она считала, что заслуживает такой расклад.
— У тебя с красноречием как раз все в порядке.
— Я не знаю, почему она не реагирует, — нахмурился. — Был уверен, что они окрасились зеркально.
— Это вряд ли было возможно при том условии, что ты туда вложил. Люди не влюбляются друг в друга одновременно.
— Успокаиваешь меня? — усмехнулся.
— Ты очень расстроен, — пожала она плечами.
— Ты заставила меня чувствовать себя дураком.
— Постараюсь не сильно этим гордиться, — попробовала улыбнуться она.
Что тут еще скажешь?
— А я хочу тебя любить, — заявил глупое и сгреб ее в объятья.
— Я не говорила, что люблю тебя. По-моему, ты все-таки налажал с этой штукой, — обвила она меня ногами.
— Может, она все перепутала? И это я тебя люблю, а ты меня нет? — прошептал ей в шею и понес в спальню.
— Скорее всего, так и есть, — улыбнулась она.
— Тогда я люблю тебя, — поцеловал ее и как-то умудрился лечь вместе с ней сразу, не отрывая от себя.
— Теперь я не усну, — рассмеялась Бабочка. — Ты такое говоришь! Пожалуй, я даже рада, что твоя печать не раскрасилась.
— Люблю тебя.
Пальцы впивались в ее кожу, вплетались в волосы, лоб касался лба. Это я был сейчас в ее руках, а не она в моих. Чувствовал себя слабым, уязвимым и ободранным до костей. А Бэрри смеялась, глядя на все мое внутреннее уродство. Мы же все равно понимали, что слова ничего не значат, но от бессилия что-то ей доказать я хотел умереть…
— У тебя комплекс отличника, Вернон, — прижала меня к себе Бэрри. — Это нормально — иногда получать неудовлетворительные оценки. Тебе просто нужно это себе позволить.
— Не с тобой.
Я уже почти спал, когда она еле слышно прошептала:
— Лучше со мной. Я этим не воспользуюсь.
Как и обещала ему — уснуть не вышло. Но не потому что меня ударило открытием — совсем нет. Ему было больнее. А потом, видя, как искренне он растерялся, я подумала, что сегодняшний день наполнился до краев невероятными зрелищами. И вид раздавленного открытием инквизитора впечатлил меня больше всего.
Ну какой ему прок от моей любви? От слабой, потерянной ведьмы, которая растерянно прячется за его спиной, хотя еще недавно выпячивала гордо грудь и разве что не била в нее пяткой, как хотела бороться с системой. Его «нелюбовь» была гораздо выдержанней и практичней, он предлагал мне защиту и заботу — то, чего на самом деле хотелось каждой салеме в этом беспросветном существовании. Его «нелюбовь» мне нравилась больше… Жаль, что он этого не понимал и искренне переживал из-за случившегося.
Под утро я аккуратно вылезла из его объятий и отправилась готовить завтрак. Хотелось растянуть еще немного эти последние минуты тишины, потому что вот-вот начнется день. Я тихо приготовила все, чтобы быстро сделать ему кофе, но без меня инквизитор отказался отсыпаться… Я даже не услышала, как он вошел в кухню, а когда вскрикнула от того, что на талию легли руки, сцапал и притянул к себе:
— Тш… попалась? Куда тебя черти унесли, а?
Определенно, его нелюбовь мне нравилась все больше.
— Кофе тебе готовить.
Он нежно прижал к себе, зарываясь привычно носом в волосы:
— Идеальное утро, — выдохнул. — Пошли в душ?
— Может, сначала кофе?
— Тогда в душ можем уже не сходить.
Почему — стало понятно, когда Вернон включил новости, и утро кончилось.
54
Город охватила паника. Сюжеты о трагедии мешались с тревожными интервью обеспокоенных граждан, задающих вопросы правительству. А последнее не делало никакой тайны из произошедшего, четко разложив по полочкам, что сгоревшая — Сабина Монвилль, обучавшаяся в королевской инквизиции — внезапно воспламенилась посреди торжественного приема. Вернон щурился на экран так, что страшно было смотреть — не хотелось бы мне когда-либо быть на прицеле такого его взгляда.
— Скажите, мистер Саровский, — вдруг возникла в следующем кадре персона королевского инквизитора, — какие меры предпринимаются?
— Все под контролем, — сурово заявил тот, — сейчас инквизиции проводит проверку по факту возгорания салемы. К сожалению, стало известно еще о нескольких таких случаях, поэтому на данный момент некоторым особо опасным группам салем предписано явиться в инквизицию для проверки…
На этом Вернон резко встал и направился в спальню, а я кинулась за ним:
— Ты туда? В пекло?
— Да, — распахнул он шкаф.
— Что это значит, Вернон?