========== Часть I. Кастиэль рисует розу ==========
Кастиэль рисует розу. Он ненавидит рисовать, но каждый день садится за этот пластиковый стол, берет в руки карандаш и пытается. Каждый вечер он в гневе рвет листочки с набросками и каждое утро просыпается с новым желанием рисовать, потому что рисование для него подобно идеалу совершенства. В его представлении риссовать необходимо до последней линии, так чисто, как у него никогда не получается вечером. Бумага рвется от постоянных попыток стереть неправильную линию, карандаш тупится, а Кастиэль забывает его поточить, и вот он, результат – невзрачный рисунок, словно бы нарисованный неуверенной детской рукой, переходящий в грубый, жирный контур, размазанный непослушными пальцами. Кастиэля не нужно уговаривать пойти на групповую терапию, он всегда согласен, но в такие дни просто стоит перед огромным холстом, отданным ему на растерзание и наслаждается тем, как распускается нарисованная роза на этой белизне в его фантазии. Сестра ругает его каждый раз за то, что он даже не подумал взять в руки кисточку, тогда как Кастиэль улыбается по-особому, застенчиво и смущенно, когда понимает, что нарисованную его воображением красоту видит лишь он один. Часто он протягивает руку, чтобы коснуться влаги на прекрасных листьях, но каждый раз натыкается на бумагу. И тогда очарование исчезает, перед его взором встает снова нетронутый холст, а гневный тон медсестры заставляет инстинктивно сжаться и замолчать. Но Кастиэль всегда молчит. Он лишь ведет мысленные диалоги с самим собой: долгое время он был уверен, что их слышат все, и что это – нормально. В этом заведении он впервые узнал, что никто его не слышит. С ним занимались психологи и знатоки человеческих душ, а Кастиэль только смотрел на них виновато и молчал. Он просто не знал, зачем нужно говорить.
Но когда Кастиэль рисует розу, слабый отзвук его настоящего голоса, несмотря на плотно сжатые губы, все же доносится до его соседа слева. Если попробовать прислушаться, можно подумать, что Кастиэль напевает одному ему известную песню, но его сосед слишком занят своей второй личностью, чтобы обращать на это внимание.
Кастиэль рисовал Розу, когда у него впервые в жизни созрел план.
***
- Пошел в жопу, ублюдок сраный! – проорал в ответ Дин, в ярости сметая с барной стойки все чисто отмытые им же самим стаканы. Те с громким звоном разбились прямо вымытом им же самим полу, а следом раздалась еще более отборная ругань. Дин не проработал здесь и трех дней, когда этот ублюдок смел заявить ему, что сегодня платы не будет, потому что Дин слишком небрежно отмыл стаканы и не долил кому-то несколько миллилитров дешевого пойла. Этот жирный ублюдок следил за ним на протяжении трех дней и подумал, что его, Дина Винчестера, можно подстроить под личные цели. Его масляный взгляд Дин ловил на себе каждую секунду, и поначалу старался удержаться.
Дело даже не в том, что это его десятая попытка устроиться на работу за две недели. Откуда-то он уходил сам в первый же день, откуда-то его выставяли на второй, и только вспоминая своего куратора досрочного освобождения, Дин старался продержаться здесь подольше. И когда хозяин, этот немецкий выродок, сделал ему недвусмысленный намек на то, что если он хочет зарабатывать, ему придется подработать пару минут в личных целях босса, то Дин с каким-то злорадным удовлетворением подумал, что он продержался три дня. После этой обнадеживающей мысли кулак Дина с поражающей силой смял лоснящееся лицо еще не понимающего ничего хозяина. Одного удара хватило, чтобы сломать плоский нос, разбить бровь и губу, благо у Дина была достаточная практика на улицах. Он бы отрезал этому уроду еще и яйца, но не был уверен, что желал их видеть.
Только на выходе из бара Дин сообразил, что немец уже бросился к телефону вызывать полицию и сообщать личность пострадавшего. Он думал быстрее, чем когда-либо. В прошлый раз его брат вытащил его из-за решетки, после чего Дин не раз пожалел, что вообще позвонил Сэму, но в этот раз он подобного унижения не перенесет. В два прыжка он вернулся обратно к подсобке немца, вынес плечом слабенькую дверцу и схватил немца за горло. Не то, чтобы он был сторонником постоянного насилия, но необходимо было что-то сделать, чтобы немец даже не подумал звонить в полицию.
- Дело в том, - прорычал ему Дин, крутя перед его лицом в своей руке маленький складной ножик. – Что достаточно пяти движений, и ты не сможешь показаться на людях. Стоит мне сейчас выйти из себя еще на минутку, и на твоем лбу будет красоваться вечный шрам в виде надписи, которая отлично тебя характеризует. Видел «Бесславных ублюдков», мразь? – спросил он даже нежно, прижимая нож к блестящему от пота лбу. Немец так затряс головой, что его второй подбородок волнами задрожал. – Вот вроде бы фюрера давно нет, а дикое желание убивать осталось, - он нажал на рукоятку ножа, и немец тут же заорал от боли, вырываясь. Но в своем тесном кабинетике он сам загнал себя в угол, и Дин легко удерживал неповоротливое, но слабое тело, пока вырисовывал первую букву «G». Затем, подумав, исправил ее на «F». Чтобы дольше мучился. – Позвонишь в полицию или кому-нибудь еще, и я допишу слово «пидор» до конца, договорились? – он даже понимающе заглянул в полные боли и тупой злобы глаза. – И даже если кто-нибудь из твоих прихвостней позвонит, я все равно приду и допишу. Да я в любом случае допишу, так что проверяй замки каждую ночь, Герман, - и он похлопал его по щеке, не замечая, что пачкает руку в крови.
Улица встретила его солнечным и жарким днем. Стоило ему переступить порог бара, как тошнотворное ощущение безысходности снова накрыло его. Мимо него проходили как назло улыбающиеся люди, разговаривающие большей частью на английском, но и немцев тоже хватало, проезжали на велосипедах, смеясь, маленькие дети, деловые люди говорили по телефону, и до Дина доносились очень важные, заумные, но такие пустые их фразы об акциях и компаниях. Дело было не в том, что Дин не умел зарабатывать деньги. Он умел работать руками лучше, чем большинство своих работодателей, но его проблемы с авторитетом были действительно серьезны. Никто не имел права пошлить на его счет, говорить в его сторону, оскорблять, смеяться и вообще дышать, будь он хоть трижды важной шишкой. У него была работа в автомастерской сразу после освобождения, где один его вид отпугивал коллег по работе на три недели, не меньше, но постепенно они привыкли и снова начали подтрунивать над ним, не скрывая своего презрения и якобы превосходства. Двоих Дин повесил к устройству, поднимающему машины на поверхность для ремонта, еще двоих спустил по конвейеру в отходник. После этого начались его проблемы с работой и, конечно, с деньгами.
В конце концов, от его гордости почти ничего не осталось. Он достал из кармана старый и потрепанный мобильный телефон, после чего еще минуту смотрел на знакомый номер отца. Джон Винчестер так долго старался заработать, чтобы прокормить семью, что однажды действительно неплохо разбогател и завел себе молодую жену, которая, как ни отвратительно, любила его не за деньги. За время его попыток заработать он часто уезжал, оставляя сыновей одних, поэтому никакой особенной любви между ним и сыновьями не наблюдалось. Теперь он, верооятно, был для отца чужим мужчиной, изрядно потрепанным жизнью. Но что бы отец ни пожаловал ему, Дин обязательно бы отработал.
- Да? – знакомый голос отца вернул его в те пять лет счастливой жизни, когда у него был и отец, и мать, и вообще все, что хотел ребенок. Но вот Мэри не стало, Джон Винчестер запил, затем долго выбирался из долгов и впервые уехал, оставив детей у какой-то из теток, которой делать было нечего, как следить за двумя дикарями. Ведь, если подумать, он и виноват в о всех бедах Дина. – Да, я слушаю, говорите, пожалуйста. Если вы по поводу покупки акций, -и Дин тут же нажал отбой. Он не мог слышать об этих акциях, о чем-то возвышенном, не мог вспоминать, как выглядит шикарный дом отца теперь на побережье, откуда с террасы можно было едва ли не прыгать в океан и плавать вдоволь. Он никогда не был там. Только Сэму хватало наглости приезжать к отцу и оставаться у него, потому что они, конечно, были из одной среды. А Дин вот не получился. Он так и представлял картину роддоме, когда врачи совершенно серьезно, передавая маленького Сэма в руки отца, произнесли: «Поздравляем, теперь у вас тоже есть нормальный сын».
Черт возьми, если он опять докажет им обоим, что он ненормальный.
Старая и разбитая Импала, оставшаяся ему от отца и горячо им любимая как иногда единственный шанс где-то переночевать, царапала выхлопной трубой асфальт, но Дину не на что было ее починить. Все свои инструменты он оставил в старом гараже, где жил некоторое время назад и откуда вынужден был срочно убегать, когда вернулись хозяева дома. Он возвращался в офис к своему куратору, не готовя внушительную речь о том, как он виноват, но морально подготавливая себя к унижению.
Полный коридор таких же неустроенных парней, как и он, мгновенно задавил в Дине весь гонор его недавнего превосходства над немцем. Ему показалось, что он мог бы и потерпеть, и договориться с этим уродом, лишь бы снова, как последнему неудачнику, не оказываться здесь. Коридор был белый и совершенно чистый, вместо казенных стульев – мягкие скамейки, - словом, все, чем можно было заставить бывших уголовников чувствовать себя жалкими и нечистыми людьми. Дин сидел, опустив голову, перед кабинетом своего куратора, понимая, что самое тяжелое из всей ситуации в том, что он действительно не хотел разочаровывать старика. Он был старым другом отца Дина, и Дин помнил его старый дом еще в счастливом детстве, а теперь вот, Бобби должен решать его судьбу. А как любой честный старик, ворчливый порой и несносный, он точно не станет слушать любые мольбы Дина.
Когда над кабинетом Бобби вспыхнул номер на его бумажке из очереди, Дин уже знал, что с этого момента снова катится по наклонной к самому дну, где его, видимо, очень ждали. Он толкнул дверь, думая о том, что стоило бы нацарапать на лбу немца слово до конца. Просто из-за своей неудовлетворенностью жизнью.
***
Кастиэль никогда еще не был захвачен никаким стремлениям к приключениям. Он не стал пить таблетки, принесенные ему к ужину, а просто спрятал их между задними зубами, где у него от рождения было слишком много пространства. Сестра грубовато схватила его за подбородок, обследуя открытый рот, после чего отпустила и прикрыла за собой дверь. От этих таблеток, конечно, Кастиэль должен был бы немедленно упасть и заснуть, а этой ночью он никак не мог допустить подобного. Он не был настолько сумасшедшим, как все остальные его соседи в этом учреждении, потому более изобретательным. Он свернул бумажку с вырезанным из журнала рисунком розы и спрятал ее за пояс больничных штанов, воображая ее своим амулетом. Он продумал все до последней детали, нужно было лишь раздобыть ключи от старого душа, веревку и маленький стульчик, что был у его соседа слева. Труднее всего, конечно, было раздобыть ключи.
Кастиэль бесшумно поднялся на ноги и, пригнувшись, прошел под окном. Он не знал, что в углу комнаты установлена камера, как не знал, что именно в этот вечер несколько медсестер договорились дать пациентам больше седативного и устроить этой ночью небольшой отдых себе, с алкоголем и несколькими медбратьями, давно за ними ухаживающими. Они не смотрели, конечно, на мониторы выдеонаблюдения, так что не могли видеть, как Кастиэль выбирается из своей комнаты.
Тем временем Кастиэль сходил с ума от азарта, накрывшего его с головой. Вот он с гулко бьющимся сердцем заглядывает за угол и обнаруживает коридор к посту медсестер пустым. Постом был небольшой кабинетик с пластиковыми окнами, ведущими в комнату досуга, куда всех пациентов обязательно сгоняли после завтрака. Так сестры могли постоянно их контролировать. Кастиэль смотрел много фильмов в этой комнате, так что он точно знал, что нужно делать. Он выменял у Хохотушки Бетти на забавный стишок спрятанную невидимку, после чего совершенно отчаянно, не рассчитывая даже на вероятность неудачи, попробовал открыть дверь на пост медсестер. Он слышал голоса за стенкой, после чего молчание и отчаянные вздохи. В один момент Кастиэль испугался, что там кого-то убивают, но решил, что не хочет на это смотреть и просто займется своими делами. Как и всякий, кто не знает о невозможности своей затее, Кастиэль смог открыть дверь через десять минут попыток. Однако стоило ему взяться за ручку двери, как из сестринской вывалился грузный и пьяный медбрат. Он был пьян до такой степени, что не заметил первым делом Кастиэля, и это позволило ему, невысокому и худому, тут же спрятаться за декоративной колонной стены. Медбрат, шумно высморкавшись, потопал по направлению к туалету. Кастиэль выглянул, после чего удостоверился, что никого нет. Он шустро юркнул за дверь на пост медсестер, где тут же скользнул белыми штанами по грязному полу под стол. Здесь стояли неприятно пахнущие туфли и огромная бутылка чего-то темного, однако Кастиэля больше интересовали ящики. Он выдвигал один за другим, находя какие-то мягкие цветастые конвертики, отобранные бритвы, журналы с раздетыми мужчинами и женщинами, косметички, игрушки, шприцы, пока, наконец, не выдвинул тот самый ящик с ключами. Конечно, обычно медсестры обязательно запирали этот ящик, но именно сегодня одну из них отвлекли на Барона Крана, который опять обманул нового уборщика и, подкравшись к тележке с инвентарем, назлебался моющего средства. Кастиэль пожалел, что он не видел, как Барон Кран счастливо изрыгает пузырьки и сползает в обморок, однако он успел застать Гарта, очень высокого и худощавого мальчика, который убедил его поставить один черничный кекс, что Барон Кран проведет еще одного уборщика, новенького, на следующий день. Гарт считал, что новенького уборщика трудно будет провести сразу после, а Кастиэль поставил на Барона – это был весьма целеустремленный мужчина, которого моющее средство лишь поселяло на несколько часов в туалет, но к вечеру уже отпускало, и он снова бегал по коридору, размахивая простыней, завязанной на шее, и хихикал себе под нос.
Простыня! Ну конечно, зачем Кастиэль будет лезть в хозяйственную кладовку, когда можно воспользоваться простыней Барона! Ему единственному позволили ее оставить, потому что ее невозможно было отнять, но Кастиэль дружил со всеми своими коллегами по коридору, так что мог одолжить простыню на один вечер. Хотя, наверное, стоило бы сделать это днем, тогда меньше шансов, что в его план вмешаются. Так что Кастиэль задвинул ящик с ключамии обратно, лишь открыв ящик с личными вещами пациентов и найдя свою собственную вещь, единственную, что осталась у него от мамы – дешевую брошку с розой.
К полуночи под кроватью Кастиэля уже хранилось все, что ему было нужно. Маленький стул, простыня и ключ от старой душевой. Он ложился спать с ощущением, что уже завтра все будет хорошо. Он спал, как человек, который сделал все, что хотел.
***
- И после этого ты просишь меня дать тебе еще один шанс? – до того Дину казалось, что Бобби слушал его даже очень внимательно. От этого он даже несколько расслабился, однако вот он, тон Бобби, после которого Дин считал себя зарвавшимся зверьком. – Знаешь, что, Дин… - в этот момент его прервал телефонный звонок. Он поднял трубку, не отрывая тяжелого взгляда от лица Дина, выслушал все, что ему говорили, аккуратно записал в толстую тетрадь перед собой, скупо попрощался и повесил трубку. – Знаешь, Дин, тебе сегодня повезло. Это твой последний шанс, или я буду вынужден снова отправлять тебя в руки полиции как социально опасный элемент, коим, конечно, ты и яыляешься. Тебе ведь уже двадцать пять, Дин, ты взрослый парень и должен понять, что для спокойной жизни нужно уметь прогибаться… Нет, я не в том смысле, - поправился он смешно. Дин кивнул – конечно, не в том. Только он не станет подставляться ни одному из этих уродов. – Если бы не просьба прислать тебя как можно быстрее, я бы, конечно, уже отправлял тебя с офицером полиции.
- Спасибо, Бобби, - только и сказал ему Дин, сжимая в руках оторванный лист из пухлой тетради. – На эту работу, наверное, было много кандидатов, а получил я, - Бобби взглянул на него из-под кустистых бровей, но ничего не сказал, только махнул рукой, мол, иди отсюда, пока я не передумал.
- Сынок, у меня тоже не было отца, но я вовремя одумался, - донесся до него ворчливый и тихий комментарий, но обернуться Дин уже не успел. Он подумал о том, что Бобби делает для него – по крайней мере, не звонит отцу. Тут, конечно, свои проблемы, потому что сам отец так и не позвонил Бобби с тех пор, как наконец устроился в далеком и шикарном городе, так что и Бобби не стал бы набирать его номер, однако теоретически мог бы, чтобы сказать о том, на что похожа жизнь Дина. А может, старик действительно настолко проницательный и знает, что звонок ничем не поможет парню вроде Дина.