Пройдя мимо двери, откашливаюсь, привлекая к себе внимание.
— Привет, ангелочек, — говорит отец.
— Привет. — Взгляд Хадсона встречается с моим.
— Чем занимаетесь? — спрашиваю я.
— Хадсон пытается помочь мне с сараем, который я хочу вновь построить. Он говорит, что может спроектировать такой, чтобы он подходил под наш дом. Как миниатюрная версия. Твоя мать вечно говорит, что не хочет такую комплектацию, которая торчит как бельмо на глазу. — Отец улыбается, когда смотрит на Хадсона. Каким-то образом, меньше чем за двадцать четыре часа ему удалось растопить холодное сердце моего отца… что совершенно немыслимо, учитывая всё, что я знаю об этом мужчине.
— Мама велела позвать вас к столу, — говорю я, а в сердце поселяется тяжесть.
Одно дело, когда Хадсон очаровывает моих родителей, чтобы убедить их в своей любви ко мне.
И совершено другое, когда он дает обещания, которые не собирается сдерживать. Очень сомневаюсь, что он действительно нарисует план сарая, ведь, как только мы вернемся в Нью-Йорк, его будет ждать список очень важных, денежных мешков, которые с нетерпением ждут встречи с самым востребованным архитектором во всем Манхеттене.
Резко развернувшись, я ухожу, захлопнув за собой дверь.
Глава 12
Хадсон
После ужина я нахожу Мари, сидящей на передних ступеньках дома.
— С тобой всё в порядке? Ты молчала весь день.
Она поднимает свой взгляд на меня.
— В разговоре с тобой и моими родителями я не могу вставить и слова.
— Ты так говоришь, будто это плохо. Я им нравлюсь. Ты должна быть рада этому, — усмехаюсь я.
— Я не против, что ты им нравишься, Хадсон, но обещать моему отцу спроектировать сарай? Обещать маме, что ты купишь ей билеты на «Гамильтон»? (Примеч. «Гамильтон» — бродвейский мюзикл о жизни первого американского министра финансов, государственного деятеля Александра Гамильтона). — Она отворачивается. — Тебе не нужно покупать их любовь и уж точно не нужно добиваться их расположения с помощью подарков и обещаний.
Я занимаю место возле нее, опираясь ладонями на прохладный и шершавый бетон.
— Не понимаю, в чем проблема, Мари. Всё идет хорошо, — говорю я, глядя на нее краем глаза.
— Слишком хорошо.
— И?..
— Не причиняй им боль, — просит она. — Сдержи свои обещания. Все.
Я смеюсь.
— Так вот оно что? Думаешь, я не сдержу свое слово?
— Насколько я тебя знаю, ты никогда особо не славился добротой и щедростью, — говорит она. — Поэтому мне всё это кажется каким-то неискренним. — Она выставляет руку. — То есть, я-то знаю, что всё это притворство. Но мои родители? Они настоящие люди с настоящими чувствами.
Я беру ее за руку.
— Это мило, что ты так переживаешь за них. Но могу тебя заверить, Мари, я намерен сдержать свои обещания. Тебе не стоит беспокоиться.
— А если не сдержишь? — спрашивает она.
— Сдержу.
Она делает медленные вдохи и выдохи, вглядываясь в закат, пока солнце опускается над игровой площадкой вдалеке.
— Мне нужно прогуляться, — сообщает она. — Пойдешь со мной?
Мари встает и отряхивает ладони.
— Но на тебе нет обуви, — говорю я.
— Давно я не бродила по улочкам босиком. — Медленная улыбка изгибает ее губы. — Тебе тоже стоит попробовать.
— Ты поранишь пятки о бетон.
Мари пожимает плечами.
— Ну и что, мне нравится это ощущение. Просто попробуй. Доверься мне.
Я колеблюсь, и, заметив это, она опускается на колени, и сама начинает развязывать мои шнурки, снимая обувь, а затем откидывает их на траву.
— Идем, пижон. — Мари тянет меня за руку, и я следую за ней по подъездной дорожке к разбитому тротуару, в трещинах которого прорастают сорняки, и к зеленым лужайкам, которые, судя по всему, находятся здесь уже несколько десятилетий.
— Вот значит, как вы развлекаетесь здесь, в Орчард Хилл? — шучу я.
— Не смейся. Это не вежливо. — Она подталкивает меня, пока мы бредем по бетону. Я не хочу признавать, но каким-то странным образом мне нравятся эти ощущения… Я будто обретаю… свободу.
— Так чем же еще вы здесь занимаетесь?
— Эм. — Она размахивает руками, делая длинные, медленные шаги. — Обычно мы проводим время в компании. С друзьями, семьей. Большая часть моих родственников до сих пор живет здесь. Бабушка с дедушкой, две тети и один дядя живут в радиусе пяти кварталов отсюда.
— Ты шутишь.
— Нет. — Она смотрит на меня, улыбаясь. — Тебе это не кажется странным?
— Нет. Просто непривычно, — отвечаю я.
— Я никогда не осознавала, насколько уникален Орчард Хилл, пока не уехала отсюда, — говорит она задумчиво. — Никто здесь не закрывает свои двери на замок. Вероятно, ты сможешь войти почти в каждый дом, если захочешь.
— Это безумие.
— Знаю! Но здесь почти нет преступности. Все друг друга знают. Наверное, люди здесь просто более доверчивые. Теперь, учитывая всё то, что мне известно, и прожив в городе несколько лет, я бы не уехала отсюда. Но здесь всё именно так. И это норма.
Мы заворачиваем за угол, взбираясь на небольшой склон, окруженный модными домами середины прошлого столетия и причудливыми маленькими ранчо. Вдалеке появляется квартал частных домов: дома викторианского стиля, европейского романтизма и эпохи королевы Анны. Уверен, в былые времена эти дома принадлежали местным врачам и юристам. Я только надеюсь, что нынешние хозяева смогли сохранить их былое великолепие.
— Где ты вырос? Ты сказал моим родителям, что родился в Манхеттене, а рос ты там же? — спрашивает она.
Я останавливаюсь.
— С детского сада до пятого класса я посещал школу-интернат в Коннектикуте. В старших классах родители отправили меня в подготовительную школу, которая была очередным интернатом, а затем в колледж. Не уверен, что меня воспитывал кто-то, кроме учителей и школьной администрации.
— О. Мне жаль, — говорит Мари, и мы замолкаем, думая каждый о своем. — Паршиво, что у тебя не было обычного детства.
— Да, — говорю я с горечью в голосе. — И правда… паршиво.
— Должно быть, это ужасно, — шепчет она нежно, — будучи ребенком быть отосланным и не понимать почему.
— Родители всегда говорили, что это для моего же блага. Ради моего будущего. Ради меня. — Я качаю головой. — Но на самом деле всё делалось только ради них. Им хотелось плавать на яхте на Мальдивах и кататься на лыжах во французских Альпах. Ребенок сделал бы их жизнь… затруднительной. Легче было отправить меня куда-нибудь, где есть круглосуточный надзор, трехразовое питание и высококлассное образование.
— Это они тебе так сказали?
— Мы всегда проводили лето в Монтоке. Только там наша семья воссоединялась.
— И это всё? Несколько месяцев в году, а затем они тебя снова выпроваживали?
— Ага.
— Это ужасно, — говорит она, вздыхая. — Прости. Я не хотела осуждать твоих родителей.
— Не волнуйся. Я осуждаю их всю свою жизнь, — фыркаю я. — Они такие, какие есть. Ничто не изменит их. Время не повернуть вспять.
— Поэтому ты взваливаешь на себя столько работы? — спрашивает она.
Я смотрю вперед. Мы приближаемся к улице с античными домами. Кроме них я больше не могу ни о чем думать. Не хочу больше обсуждать свое детство. Не хочу ни говорить, ни думать о том, ощущаю ли я себя брошенным из-за того, что никогда не чувствовал себя желанным ребенком.
Это уже не важно. Правда.
— Видишь этот белый дом? — показываю я на сервер. — У него треугольный фронтон, пристроенный к крутой крыше с мансардами. Это эпоха королевы Анны.
— О, — восклицает она. — Мы всегда называли его домом Поули. В нем обитают призраки. Ну, по крайней мере, так все говорят. В двадцатых годах в нем умерло несколько детей. Они утонули в бассейне, когда няня должна была присматривать за ними. Так грустно.
— Как трагично.
— А этот каменный дом? Всегда считала, что он похож на замок, — признается она. — Когда я была маленькой девочкой, каталась на велосипеде по этой улице и представляла себя принцессой, живущей в этом доме.
— Это европейский романтизм, — говорю я. — Это можно определить по асимметричной композиции и по деревянно-кирпичному акценту. Также для этого стиля характерен светлый камень. Иногда можно увидеть лепнину.
Теплые капли дождя начинают накрапывать на тротуар. Где-то вдалеке раздается раскат грома. Весна — словно темпераментная женщина: в одну минуту она тебя любит, а в другую прогоняет.
Не говоря ни слова, мы разворачиваемся обратно, покидая живописную улицу, и, к тому времени, как проходим полдороги до дома, дождь усиливается и начинает лить, как из ведра. Шелестящие листья старых дубов над нами совсем не спасают нас, и, когда мы достигаем передней двери дома, оба промокаем до нитки.
Мы стоим в фойе, и наши взгляды встречаются. Мари смеется, ее волосы липнут на щеки и шею, а дождевая вода стекает с наших босых ног. Моя обувь осталась во дворе, но сейчас она меня совсем не волнует.
Я не могу престать смотреть на Мари, такую мокрую и уязвимую.
Может, наши отношения и фальшивые, но эта женщина самая что ни на есть настоящая.
Мой взгляд опускается на ее губы, а ладони покалывает от желания дотянуться до ее подбородка и приподнять его. Просто так.
— Пойду, переоденусь, — говорит она, словно догадавшись о моих намерениях.
Взбежав по лестнице, она исчезает, повернув за угол.
Глава 13
Мари
— Мари? — Хадсон прокрадывается в мою темную комнату. Я слышу, как он снимает свою сырую одежду и надевает что-то сухое, а затем чувствую, как прогибается матрас, когда он садится рядом со мной.
Не знаю, что произошло.
Всё шло хорошо, пока мы не оказались в фойе, промокшие от дождя. Мы не сводили друг с друга взгляда. Что-то подсказало мне, что он собирался меня поцеловать, а я не могла этого допустить, поэтому сбежала.
Спряталась.
Заперлась в своей комнате и укуталась в одеяло, уткнувшись носом в книгу в телефоне.
— Ты просто бросила меня. Я думал, ты вернешься, — говорит он. — Ты в порядке?
Нет.
Нет, я не в порядке, потому что какая-то часть меня тоже хотела его поцеловать. Он начинает мне нравиться… не в романтическом смысле, а как человек.
Вся эта затея казалась намного проще, когда я его так яростно ненавидела.
— Прости. Мне нужно было прилечь, — оправдываюсь я. — Я не собиралась бросать тебя одного.
— Всё нормально. Твой отец хотел обговорить еще кое-какие идеи по поводу сарая, — говорит Хадсон, забираясь под одеяло.
Сейчас темно, отчасти благодаря бушующей грозе. Дождь неустанно барабанит в окно.
— Ты ведь хотел поцеловать меня? — вдруг спрашиваю я. Если не решусь и не скажу этого, буду мучиться всю ночь и не усну, а завтра утром нам нужно еще успеть на ранний рейс.
— Что?
— Ты слышал меня. — Я сажусь, поворачиваясь к нему.
— Поэтому ты убежала? Потому что подумала, что я собирался поцеловать тебя?
— Не думала. Я знала. Чувствовала. — Пытаюсь разглядеть очертания его тела в темноте в редком освещении вспышек молнии. Он привлекательный, в том смысле, в котором я никогда не хотела признавать. Мускулистый. И прекрасный. Длинные темные ресницы. Ямочка на подбородке. Голубые, как бездонный океан, глаза. Густые волосы, по которым я могла бы провести рукой. Тело, созданное для греха. Этот список можно продолжать бесконечно.
— Рано или поздно тебе придется поцеловать меня, — говорит он. — Если, конечно, не хочешь, чтобы наш первый поцелуй случился в день свадьбы.
Делаю вдох и через несколько секунд выдыхаю. Слова ужасные, но они так и вертятся на моем языке, и я должна произнести их.
— Не хочу, чтобы всё еще больше запуталось. Не хочу, чтобы мы не понимали, где заканчивается обман и начинается правда, — выпаливаю я.
— Мари, я не хочу быть женатым. Меня не привлекает моногамия или обязательства. Если я поцелую тебя… если прикоснусь к тебе… это будет только потому, что я считаю тебя красивой и сексуальной, и ты заводишь меня. Но не потому, что я влюбился в тебя и хочу провести с тобой остаток своих дней. Можешь не беспокоиться о том, что хоть что-нибудь из этого станет правдой. Это может принести кучу удовольствия, но это не станет любовью на всю жизнь. Обещаю.
Его грубая честность жалит, несмотря на тот факт, что он говорит слова, которые мне нужно услышать.
— Я не вступаю в отношения без обязательств, — признаюсь я.
— Что, совсем?
— Это было только однажды и закончилось не очень хорошо для меня.
— Что произошло? — спрашивает он.
— Предпочитаю не говорить об этом.
— Дай угадаю, — начинает Хадсон. — Ты хотела отношений без обязательств, но влюбилась в парня и решила, что именно ты изменишь его, а вместо этого он бросил тебя на произвол судьбы.
— Неа.
— Тогда что же?
— Я же сказала, что не хочу говорить об этом.
Он дотягивается до моей щеки, заставляя меня вздрогнуть от прикосновения.
Всего несколько недель назад от одного вида этого мужчины у меня от страха сжимались все внутренности, а сейчас он лежит в моей постели и прикасается ко мне, словно я фарфоровая кукла, предмет его воздыхания.
— Я не стану целовать тебя, если ты этого не захочешь, — говорит он. — Но я просто хочу сказать… что тебе это может даже понравиться.
— Очень сомневаюсь.
— Черт возьми, ты пытаешься убедить себя, что по-прежнему ненавидишь меня? — спрашивает он.
— Я не ненавижу тебя, Хадсон.
— Знаю. Но тебе бы хотелось меня ненавидеть, — говорит он.
— Ты прав. — Я не могу спорить с ним. Он попал в точку. Перевернувшись на спину, я тяну одеяло на себя и ложусь на подушку, уставившись в потолок и изогнутый вентилятор, который колеблется от каждого вращения. — Ты абсолютно прав.
Глава 14
Хадсон
— Новенькая, напомни-ка мне, как тебя зовут? — спрашиваю я в понедельник утром брюнетку, занявшую прежнее место Мари. Агентство временного найма прислало ее, после того как я попросил самого лучшего работника. Это, должно быть, какая-то чертова шутка. Девушка дрожит как осиновый лист, сидит, прижав руки по швам, словно боясь к чему-нибудь прикоснуться.
— Шошанна, — отвечает она, ее голос смиренный, как и жалкая аура, исходящая от нее. Несколько месяцев работы со мной, и у нее прорежутся зубки, я в этом уверен.
— Ладно, Саванна, я пью кофе в восемь пятнадцать, и, если дверь в мой кабинет закрыта, значит, ты должна представить, что меня не существует. — Я хватаю пачку писем, лежащую на углу ее стола. — Если тебе что-то понадобится, спроси у девушек в холле.
— Хорошо. Да. Ладно, — говорит она, быстро кивая. — И меня зовут Шошанна.
— Я так и сказал. — Разворачиваюсь и направляюсь в свой кабинет, пытаясь не засмеяться. Мне никогда не надоест ломать новеньких.
Когда вхожу в кабинет, я включаю компьютер и открываю программу проектирования. У меня целая куча проектов, но я обещал Абелю, что набросаю для него чертеж сарая его мечты для заднего двора, поэтому именно этим я и собираюсь заняться.
Я работаю над двускатной крышей, когда раздается звонок.
— Да, Саванна? — отвечаю я.
— Ш-шошанна, — исправляет она меня снова, запинаясь. Должно быть, я уже внушаю ей ужас. — У вас звонок на второй линии.
— Кто это? — спрашиваю я, хмурясь.
— Я-я не спросила. Простите.
— Всегда спрашивай, Саванна. — Я отключаюсь и нажимаю на вторую линию. — Хадсон.
— Ты был любезным? — доносится женский голос на другом конце линии.
— Прошу прощения?
— Ты сказал, что сегодня у тебя будет работать новая девушка. Я просто звоню удостовериться, что ты был с ней любезен.
— Привет, Мари, — усмехаюсь я. Всезнайка. — Тебе что-то нужно, или ты звонишь, чтобы поделится своим мудрым советом?
— Мир полон засранцев. Так зачем быть одним из них?
— У меня нет времени на пустые разговоры.