На данный момент моей проблемой был и остается грек из Парги, которого Хатидже, насколько я знаю эту влюбленную овцу, уж точно помилует. Истерики позакатывает, Нигяркину башку отрубленную в лицо бросит, поревет в три ручья —, но не разведется. Уж больно она на его «большом и толстом» помешана, уж простите мне мой цинизм.
А теперь вопрос на миллион — нужен ли он мне живым, или продолжить тему с отравлением? Первая попытка провалилась, но, как говорят в России: «Третий раз — алмаз!»
Так что не все еще потеряно.
Пока я предавалась размышлениям о судьбах своей Родины, успел вернуться взмыленный евнух. Выражение его лица мне почему-то не понравилось.
-Рассказывай, -дружески похлопав по кровати и предложив ему сесть рядом, сказала я.
-Госпожа… Это катастрофа! –обреченно застонал Гюль-ага, прикрыв лицо ладонями. Я пожала плечами. То, что сегодня выглядит как катастрофа, завтра может оказаться несущественным. — Шах Тахмасп прислал нашему Повелителю наложницу!
-Ну, что-то такое я и предполагала, — деланно спокойно сказала я. Тахмасп начинал меня понемногу раздражать. Присылать мужу наложниц, не спросив позволения жены — далеко на самая лучшая идея… И ему следовало бы об этом задуматься! — Какая она?
-Ей… ей лет десять, султанша! — вот тут мои глаза слегка полезли на лоб. И что с ней Сулейман делать должен?! Что может знать эта малолетка?!
-Я хочу сама на нее посмотреть, — неожиданно пришла в голову светлая мысль. — Позови ее ко мне, Гюль-ага. Сделаем вид, что я собираюсь объяснить ей правила жизни в гареме.
Евнух, почему-то молча, поплелся выполнять мой приказ.
Если бы я обладала даром предвидения и могла хотя бы предположить, какие неприятности мне устроит эта «малолетка«… Но чего нет — того нет. И мозгов у меня тоже нет, как оказалось.
В мои покои в сопровождении верного евнуха новая «наложница» заявилась часа полтора спустя. За это время я успела от нечего делать проверить всю необходимую дипломатическую почту султана, и даже нацарапать пару ответов особо важным персонам. Потом со скуки вышла проветриться на балкон, но почти сразу засекла на соседнем Хати с Махидевран и поспешно слиняла обратно, не желая перекрикиваться с тетками и вообще делая вид, что я ужасно больна. А то донесут еще Сулейману, и оправдывайся потом, чего это я так бодро вскочила сразу после его ухода.
Девчонка была, мягко говоря, страшненькая. Волосы непонятного мышасто-коричневого цвета, выпученные глаза, словно у обладательницы была базедова болезнь в запущенной форме, и ужасающе длинный кривой нос. Странные, однако, у шаха представления о наложницах…
Когда «красавица» подошла поближе, я рассмотрела еще и кучу веснушек, окончательно расстроившись. Смотреть тут было не на что.
-Поклонись, Фирузе, перед тобой Хасеки Хюррем Султан! — слегка подтолкнул ко мне девчонку Гюль-ага. В ответ малолетнее страшилище скорчило спесивую рожу и заявило (громко, чтобы я наверняка услышала):
-Кто она такая, чтобы я кланялась перед русской рабыней?!
Евнух опешил и не нашел, что сказать. Я усмехнулась и подошла поближе к девчонке.
-А кто ты такая, девочка, присланная в качестве постельной рабыни? –мягко улыбнулась я. Гюль-ага, уже очень хорошо знавший, что обозначает эта мягкость в моем голосе, вздрогнул. — Я законная супруга Повелителя мира, ты же — рабыня, и ничем не отличаешься от той, которую купили на Бедестане. Если хочешь когда-нибудь попасть на хальвет к нашему Падишаху, я искренне советую тебе попридержать язык… А то его ненароком можно и вовсе потерять.
С этими словами я отвернулась от готовящегося зареветь чудища и взмахнула рукой. Гюль-ага понятливо утащил «неземной красоты» видение прочь, попутно шепотом объясняя ей, в чем она была неправа. Мне же было как-то удивительно муторно и грустно.
Следующий день я провела в праздном ничегонеделании, и только вечером меня ждал откровенно шокирующий сюрприз. В дверь поскреблись и, когда стража услышала приказ впустить визитера, в мои покои вошел Ибрагим-паша. Со слегка поцарапанной физиономией, но в целом живой и даже довольный жизнью.
-Паша? — удивленно приподняла я бровь при виде нежданного гостя. — Чем обязана?
-Я уезжаю в Паргу, Хюррем. Хотел попросить тебя беречь себя и ходить по коридорам гарема осторожнее. Я боюсь того, что может с тобой случиться, — глумливо улыбнулся грек. Я напряглась, но постаралась не подавать виду, что испугана. — Теперь у тебя появилась соперница, Хасеки, и ей может не понравится, что ты носишь ребенка султана, который добавит тебе власти и силы.
-Это ОНА-соперница? — оглушительно расхохоталась я. — Ибрагим, ты сам-то видел эту соперницу?! От горшка — два вершка, а туда же, в султанши метит!
-Так-то оно так, моя луноликая госпожа, -усмехнулся грек, подходя к двери и явно желая показать, что разговор окончен. — Вот только сегодня «это» отправилось на хальвет к нашему Повелителю, который уже очень давно не принимал никаких наложниц, кроме тебя. Постучав в дверь, Ибрагим дождался, пока его выпустят — я же осталась стоять в полной прострации, не в силах осознать только что услышанное.
Глава 7.
Истеричная современная женщина или среднестатистическая гаремная тетка, узнав, что ее любимый (султан, муж, любовник) принимает в своих покоях одиннадцатилетнюю девицу с неустановившимся менструальным циклом, устроила бы истерику и побила гору посуды. Нормальная женщина пришла бы к нему и молча показала кодекс, в котором четко говорится о растлении несовершеннолетних. Хитропопая интриганка, боящаяся за свою власть — траванула бы мелкую крыску, пока та не успела вырасти и превратиться в злобного пасюка.
А вот мне почему — то резко стало все равно. Словно все чувства к султану просто взяли и перегорели. Проплакала я всю ночь, утром полюбовалась опухшей рожей в зеркале, и решительно послала Гюль — агу к султану. У меня было только одно решение, которое пришло в голову под влиянием логики, а не сиюминутных эмоций.
И решение это я приняла, борясь с искренним желанием не просто травануть, а собственной косой удавить эту Фирузе, уже метящую на роль главной Хасеки гарема. Ну что ж, посмотрим, справишься ли ты с этой почетной ролью, которую я тебе уступаю. Временно.
Сулейман по случаю рождения у нас Мехмеда от щедрот своих отсыпал мне с десяток различных поместий, и, подумав над этим вопросом, я решила, что наилучший выход — отправиться в одно из них до момента родов. А с государственными делами, своим гаремом и вообще всем, этот озабоченный верблюд… то есть Падишах моего сердца, чтоб ему икалось, — пускай разбирается сам. Как сможет. Я же буду спокойно вынашивать свою дочь, и решать более важные и насущные вопросы.
Евнух меня не подвел — спустя буквально десять минут, после того, как я его отправила известить Сулеймана о моем отъезде, примчался с вытаращенными глазами.
— Моя госпожа… — и задыхается, бедный, аж сипит весь. Одышка — это плохо, нужно чаще спортом заниматься. А то как прихватит разок — и лишусь я своего самого верного слуги…. Будто оно мне надо.
— Садись, Гюль – ага, отдохни и выпей шербет, — заботливо предложила я. Евнух засветился от плохо скрываемой благодарности и с удовольствием осушил чашу с моим любимым дынным шербетом. –Ну, что там Падишах?
— Он очень разгневался на вас, госпожа, и приказал мне передать вам, чтобы вечером вы пришли в его покои. Я должен буду вас подготовить. Об отъезде Повелитель не сказал ни слова.
— Я должна прийти на хальвет? –с легким отвращением поинтересовалась я.
– Да, госпожа. Сегодня священная ночь четверга, Повелитель будет с вами.
Краем уха я и раньше слышала что — то об этой священной ночи, но, каюсь, пропускала мимо ушей. У меня и без того постоянно голова была забита всякими делами, больно надо еще на мелочах клиниться.
Но хальвет? …
Решение пришло неожиданно. Я отослала евнуха отдохнуть в комнатку за ширмой, а сама села за стол и принялась сочинять вдохновенное письмо.
«Падишах моего сердца и моего мира! Припадает к твоим благословенным стопам любящая рабыня Хюррем! Прости мою дерзновенную просьбу, о мой господин! Но только ты в силах разрешить мою печаль.
Тоска и ревность сжигают мое сердце, Повелитель! Весть о том, что юная красавица (на последнем слове я вспомнила „ангельский“ лик Фирузе и слегка вздрогнула… Чур меня, чур!) прошла нынче ночью по Золотому Пути, ввергла меня в пучину горя, и разум мой помутился от страдания (Господи, шо за чушь я несу – то, а…).
От того и испросила я разрешения своего Владыки удалиться в дарованное мне поместье в Эдикуле, где я смогу найти применение своим силам и умениям, помогая своему господину в делах, им для меня назначенных.
Пребывание в одном дворце с тобой, видя, как ты расточаешь свое внимание и ласку иной женщине, заставляет меня невыносимо страдать, что плохо влияет на здоровье будущего нашего шехзаде, которого я ношу в данный момент в своем чреве.
(На последней фразе я выдохлась и решила больше не заморачиваться с выспренным восточным слогом.)
Посему прошу дать мне шанс отдохнуть, привести свои эмоции в равновесие и вернуться во дворец, сохранив нашего будущего ребенка и не борясь с желанием сбросить твою новую пассию с балкона в Босфор.
P.S. Пойми меня правильно, Сулейман — я от тебя завишу, но и свое мнение у меня тоже есть. И, если надо будет, поступлю я все равно по — своему. Но последствия будут более значительными.
Твоя Хасеки»
Запечатав письмо, я вручила его Гюльнихаль, приказав передать стражникам покоев Повелителя. Надеюсь, ей не придет в голову совать туда любопытный нос, в противном случае нос будет плавать отдельно от тела, а сама Мария в мешке в Босфоре — отдельно.
Вздохнув, я отложила перо и взяла со столика у кровати любимое мятное масло. В очередной раз нещадно разболелась голова, а „Нурофена“ и его аналогов в XVI веке еще не придумали. Впрочем, масло тоже неплохо подходит.
Спустя двадцать минут девушка вернулась и передала мне, что Повелитель письмо получил лично в руки, а так же попросил ее через час подойти за ответом. Я кивнула и отпустила Гюльнихаль в ташлык, отдохнуть и пообщаться с другими девушками. Сама же решила наведаться в гости к Махидевран.
От неспешного облачения в новый темно — синий кафтан, только сегодня переданный мне портнихой, отвлек дикий крик из гарема, после которого послышались причитания и бессвязные вопли, умоляющие Аллаха сохранить ее дитя. Чуть прислушавшись, я похолодела — кричала баш — кадина. Плюнув на наряды, лохматая как веник, я бросилась из покоев в ташлык рабынь.
— Махидевран! — меня откровенно испугала открывшаяся глазам сцена: баш — кадина прижимает к груди почти синего шехзаде и воет, словно раненная волчица над своим погибшим детенышем. –Что случилось?! Что с Мустафой?!
— Отойди, Хюррем, не лезь не в свои дела, — вынырнула откуда — то из — за угла сердитая Хатидже с высокомерной рожей. Во мне колыхнулась ярость.
– Все, что происходит в гареме Повелителя — это МОИ дела, потому что я — его главная жена, Хасеки! Не забывайте об этом, султанша!
От моего тона сестрица Сулеймана вздрогнула, как от пощечины. Махидевран же продолжала раскачиваться, прижав ребенка к груди и завывая. Я кинулась к ней…и с ужасом поняла, что ребенок не дышит.
Единственное, на что меня хватило — это без церемоний упасть рядом с Махи, и обнять ее за плечи. Боль от потери ребенка — это не та боль, которую бы я пожелала бы пережить хоть кому – то. Даже если этим „кем — то“ будет мой злейший враг.
— Оповестите Сулеймана, — с трудом найдя в себе силы, отдала я приказ. Хатидже со странной смесью эмоций наблюдала за нами. — Пусть Повелитель придет сюда.
— Хюррем… Почему он не дышит?! — глаза баш — кадины были похожи на две узенькие щелочки из — за опухших век. Она ничего сейчас не видела, просто продолжала сжимать сына в объятиях, словно надеялась, что это вернет его к жизни. — Он утром покушал, занимался с учителем, а потом хатун, которая водила его гулять, примчалась с криками, что шехзаде стало плохо… Я плохая мать, Хюррем?! Почему я не могу разбудить своего сына?!!
Я молча обняла ревущую в голос баш — кадину и прижала к себе. Слова здесь были не нужны, да и не при любопытных девках из гарема утешать мою вроде как соперницу. Сперва надо разогнать толпу, дождаться Сулеймана, а затем — разобраться по порядку во всем произошедшем.
Мой взгляд упал на лицо мальчика, и в душе неожиданно зашевелились смутные сомнения.
Глава 8.
В небольшом заведении, уютно укрывшемся на одной из многочисленных улочек Стамбула, нынче вечером было весело. Янычарам раздали бакшиш в честь какого-то праздника, и их аги в данный момент накачивались вином и наслаждались обществом прекрасных женщин в этом почтенном заведении, которое держал многим известный Давуд-эфенди.
Сидевший за низким столиком в углу человек в темной, но дорогой одежде, внимательно наблюдал за веселящимися из-под капюшона своего плаща. Спрашивать незнакомца, почему он не снял плащ в помещении, где сухо и тепло, никто не стал — здесь это было в порядке вещей. Возможно, незнакомец ждал кого-то для важных переговоров и не хотел быть узнанным.
Когда в заведение вошла молодая девушка с замотанным в плащ спящим мальчиком на руках, незнакомец заметно оживился. Махнув девушке рукой, он встал со своего места и направился на второй этаж заведения, где располагались комнаты для отдыха. Девушка поспешила следом за ним.
Вскоре в неосвещенной комнате состоялся примечательный диалог.
-Айлин…- тяжелый вздох мужчины выдавал накопившуюся в нем усталость. — Ты молодец, девочка. Все сделала правильно. Смогла. Я горжусь тобой!
-Паша…
-Молчи, — палец мужчины коснулся нежных губ, призывая к тишине. –Он будет в безопасности там, уж это-то я обещаю.
-Господин…- девушка чуть не рыдала.
-Ты все сделала правильно. А теперь иди. И забудь обо всем произошедшем.
Но дойти до двери девушка просто не успела. Сильная рука схватила ее за горло, и острый кинжал вспорол его так же легко, как шелковую нежную ткань. Зажав рот девушки рукой, мужчина медленно, стараясь не производить лишнего шума, положил ее тело на пол и дождался, пока сердце несчастной не перестанет биться. Затем вытер окровавленный кинжал о свой плащ и поспешно спрятал его за пояс.
Мальчик все так же мирно спал, и, казалось, вовсе не думал просыпаться. Взяв его на руки и нежно укрыв плащом, мужчина быстро и бесшумно вышел из комнаты, а через минуту покинул заведение.
***
Больные и воспаленные глаза Махидевран теперь будут сниться мне в кошмарах. После того, как прибежал Сулейман и начал причитать над телом своего сына, говорить с этой парой горюющих родителей не было возможности. Мне пришлось, скрипя зубами, покинуть их и направиться в покои к валидэ. Она единственная, с кем я сейчас могу поговорить — несмотря на ее заносчивость и любовь к пустяковым капризам, Айше Хафса мудрая женщина.
Кому еще мне рассказать о своих подозрениях насчет Мустафы в этом гареме, как ни ей?
Но невезение сегодня решительно меня преследовало.
Валидэ спала. Служанки посовещались и предложили мне прийти попозже, когда их госпожа встанет. С каждым днем состояние здоровья Хафсы все ухудшалось — у нее уже почти не оставалось сил на то, чтобы разгуливать по гарему и навещать наложниц Сулеймана. Она все чаще ложилась отдыхать среди дня, и недалек был тот день, когда Царственная колыбель окончательно отправится в сады Аллаха к своему возлюбленному супругу и господину.
Стыдно признаваться, но я буду по ней скучать.
С этими мыслями я направилась в свои покои и неожиданно наткнулась на маленького самодовольного крысенка, копошившегося на этаже фавориток с сундуком, полным завалявшихся без дела тканей. При виде меня ЭТО выпрямилось, гордо подбоченилось и заявило: