– Лейкемия, – повторила Реми. Ее губы формировали слово, но язык хотел выплюнуть его, отвергал слово, правду, страдания, который пережил Джульен.
– Острый миелоидный лейкоз, если быть точным.
– Это звучит... плохо.
Джульен немного усмехнулся.
– Хорошей лейкемии не существует.
– Нет, – выдохнула Реми, ее руки дрожали от шока. – Не существует. Что произошло?
Джульен пожал плечами и выдохнул. Она поняла, что он не хотел рассказывать, но она должна была услышать ее. Каждое слово.
– В ночь рождественской вечеринки, ты подумала, что я старше, чем был. Почему?
– Я не знаю, – ответила она. – Ты был почти шесть футов ростом, и в руке был бокал вина.
– Я думал, вино заставило тебя думать, что я был старше.
– Это, а еще и каким умным и забавным ты был. Я удивилась, что родители разрешили тебе пить вино.
– Обычно не разрешали. Но в тот день меня мучили головные боли. И на вечеринке стало хуже. Папа сказал, что я могу выпить один бокал вина, и, если это не поможет, мне стоит просто прилечь в одной из гостевых спален. Они нашли меня, когда пришло время уезжать. Поэтому мама искала меня.
– Ты не говорил, что тогда у тебя болела голова.
– У меня всю неделю периодически болела голова. Когда я увидел тебя, и мы начали общаться, она исчезла. Но следующим днем она вернулась. Через неделю после Рождества начали появляться синяки, которые не проходили. Я, наконец, сказал маме, что со мной что-то не так, и показал ей синяки на животе. Следующим днем в кабинете врача во время анализа крови, мама плакала, а доктор смотрел на мою кровь в пробирке и хмурился.
– Хмуриться не к добру, – сказала Реми, ее руки дрожали, словно это она была в той комнате, рядом с Джульеном, и видела, как врач втыкал иглу ему в руку.
– Врач сказал, что проведет несколько анализов, и, скорее всего, у меня будет А.
– А?
– А 11– это анемия, которую легко лечить, и она бы объяснила синяки и головные боли. По анализам я получил С12. Рак. Они сразу же поместили меня в больницу. Затем домой на несколько дней. Затем опять в больницу. После трансплантации костного мозга, я по большей части жил в больнице.
– Насколько плохо все было?
– Плохо, – просто ответил он. – Но рак – это всегда плохо. С ним или плохо, или еще хуже. Мой был плохой, так что могло быть и хуже. Это ты себе говоришь, чтобы пережить ночь. Мой поддавался лечению, даже излечению. Не все С такие.
Ее сердце колотилось в ее груди. Джульен говорил о годах на пороге смерти так непринужденно, слишком непринужденно.
– Значит тебе лучше? Полностью?
– Видишь это? – Джульен указал на график на стене. – Это календарь на пять лет. Один год и одиннадцать месяцев ремиссии. Тогда и начинается отсчет. Если через пять лет я все еще буду чист, тогда буду считаться здоровым. Но в данный момент вероятность рецидива крайне мала.
– Хорошо, – ответила она и выдохнула, хотя не помнила, как задержала дыхание.
– Но тебе стоит знать, есть некоторые затяжные проблемы. Я бы позвал Салену рассказать тебе все грязные детали, но думаю, они немного занята сейчас.
Реми встала и подошла к его кровати. Она прикоснулась к его щеке.
– Я хочу, чтобы ты рассказал, не кто-то другой.
Он пожал плечами и перекатился на спину. Не в состоянии оставаться вдали от него, она вытянулась рядом с ним. Джульен уставился на потолок. Она уставилась на Джульена.
– Хорошо, грязные детали. Лейкемия отстой. Несколько месяцев подряд я жил в больнице. Радиация превращает тебя в скелет. Ни один подросток не хочет весить сорок килограмм. Затем идет химия и стероиды, и тебя раздувает как шар. Скелет. Толстый. Скелет. Толстый. Я запретил камеры. Существует буквально ноль фотографий меня от семнадцати до девятнадцати.
– Я гадала, почему не смогла найти ни одной твоей фотографии. Твоя семья постоянно в новостях.
– Даже в хорошие дни, с нормальным самочувствием, мама не выпускала меня из дома. Все лечение убивает иммунную систему.
– Домашний арест?
– Практически, – ответил Джульен. – Не ее вина. Мама и папа ни с кем не говорили о моей болезни, потому что я просил их не говорить, и они уважали это.
– Ты был болен. Здесь нечего стыдиться.
– Теперь я это знаю. Сложнее принять, когда тебе семнадцать и ты лысый, и были дни, когда даже в ванную невозможно было ходить без посторонней помощи. Я не хотел посетителей. Я не хотел людей рядом с собой. Только хотел пройти через все и вернуть свою жизнь.
– Понимаю, но все же... Боже, я не знала, что ты был болен, я бы никогда не позволила своей семье говорить о твоей семье, даже за кухонным столом. Эта глупая вражда закончилась, если бы мне пришлось связать, заткнуть рот и посадить на цепь каждого до последнего родственника и бросить их в подвал.
– Извращенно, – сказал Джульен. Реми ущипнула его за руку. – Прости.
– Не стоит, – ответила Реми. – Продолжай. Я хочу знать все.
– Следующая часть постыдная.
– Джульен, расскажи. Пожалуйста, расскажи.
– Я стерилен, – произнес Джульен. Он посмотрел на нее и сосредоточенно уставился в потолок.
– То есть, стерилен-стерилен? Навсегда?
– Химиотерапия плюс пересадка костного мозга означают попрощайся с фертильностью навсегда. Но есть вероятность однажды родить ребенка. Они заморозили часть моей спермы.
– Это было умно. – Она говорила то, что должна была сказать, как ей казалось, быть спокойной, рациональной несмотря на то, что в животе Реми кипели невысказанные эмоции – горе, печаль, облегчение... столько облегчения, что он живой и рассказывает свою историю.
– Умно и ужасно. К слову, об унижении, было не очень приятно сидеть перед врачом рядом с мамой, и обсуждать сперму.
– О Боже, бедняга. – Реми едва не расплакалась от мысли, через что Джульену пришлось пройти. Она испытала желание, почти физическое, вернуться во времени и каким-то образом быть рядом с ним и ради него, пока он проходил через все это.
– Ага, это был плохой день. – Он мягко усмехнулся и потер лоб. – Не думаю, что мама тоже когда-нибудь оправиться от «Спасем сперму Джульена» разговора. Так или иначе, я подумал, что ты должна знать эту часть в первую очередь.
– Мои лошади – мои дети. Больше мне не надо, – ответила она и поняла, что они уже говорят о будущем. С чего вдруг? Она не знала. Сейчас ей было все равно. – Это не тревожит меня.
– Серьезно?
– Серьезно. Есть что-то еще, что мне нужно знать? – спросила она.
– Больше нечего рассказывать. О, кроме этого. Два года после диагноза, и я, наконец, в ремиссии. После приблизительно шести месяцев я начал чувствовать себя сносно. И выглядел тоже сносно. Волосы отрастали. Они были короткими, но хотя бы были. Я не мог дождаться, когда выйду из дома. Я готовился к колледжу и был более чем готов завести девушку.
– И заниматься сексом? – подразнила она.
– Всем возможным сексом, – ответил он.
– И что же произошло?
– Моя иммунная система все еще не работала на все сто процентов. Я простудился. Простуда переросла в пневмонию. Пришлось взять на два месяца отпуск в колледже. Туда я так и не вернулся. Недоучка. Спасибо Богу за трастовый фонд, верно?
– Почему ты не вернулся к учебе, когда стало лучше?
– Мама восприняла пневмонию как знак, что меня стоит изолировать. Знаешь, как трудно знакомиться с девушками, когда мама не выпускает тебя из дома? И очень тяжело целоваться с кем-то, когда тебе приказано носить хирургическую маску.
– Тебе приходилось носить маску?
– Все носили их, будучи рядом со мной, – ответил Джульен. – И тогда появилась Салена. Родители наняли ее в качестве врача, живущего по месту работы. Салена перегорела эмоционально и имела студенческие кредиты из медицинской школы. Родители оплатили ее долги, и я стал ее единственным пациентом. Ну, можно сказать, двух, учитывая маму. Первое, что сделала Салена, это диагностировала у мамы «синдром уязвимого ребенка». Настоящий синдром. Фактически, это патологическая гиперопека. И выписала маме рецепт. Четыре слова – «позвольте Джульену съехать отсюда».
Реми зааплодировала бы, будь ее рука свободна.
– Спасибо Богу за Салену. Это очень разумно, записать на листке с рецептами.
– Приказы врача, – ответил Джульен. – Салена постоянно выписывает мне рецепты. «Иди побегай» или «Отправься гулять пешком», или «Пригласи ее на свидание».
– Она дает тебе рецепты на свидания?
– Она потрясающая, верно? Мне пришлось сдать кучу тестов и прочего, чтобы быть готовым к сексу. Знаешь, они хотели убедиться, что мой иммунитет выдержит. Салена провела все тесты и затем, после подтверждения, усадила меня в своем кабинете и провела трехчасовую лекцию о сексе, женщинах и женской анатомии. У нее была графики и диаграммы. Фильмы были моей любимой частью. Это было удивительно. Я никогда не занимался сексом, но знаю, где клитор и точка G, и знаю, что делать, когда найду их.
– Можно я сейчас пойду поцелую Салену? В губы?
– Можно посмотреть? – спросил Джульен.
– Конечно.
– Я люблю Салену, – сказал Джульен с широко раскрытыми глазами. – Она мой герой и мой лучший друг. Она спасла меня из собственного дома, заставила выйти, жить своей жизнью, пробовать новое.
– Как переехать в Париж?
– Как только я оказался чист для «взрослых занятий», как называет их Салена, она устроила интервенцию родителям и сказала им, что они все усугубляют ситуацию, удерживая меня дома и обращаясь со мной, словно я на грани смерти. Мои родители боготворят врачей, поэтому приняли ее всерьез и отпустили меня. Я должен был взять Салену с собой, чтобы она мониторила мое физическое состояние.
– Значит, ты уехал в Париж?
– Я сказал Париж. Они предположили Париж в Кентукки. Я не поправил их.
– Они взбесились? – спросила Реми.
– Сперва да. Но Салена уговорила их. Во Франции лучшая система здравоохранения в мире. Гораздо лучше, чем в США. И сейчас я здоров как конь. Салена заботится об этом.
– Я рада это слышать. – Реми поняла, что, скорее всего, этого было преуменьшение века. «В экстазе» будет более точное описание.
– Сейчас родители несколько успокоились насчет Парижа. Салене все еще нравится здесь. Мне нравится здесь. Учить язык, знакомиться с новыми людьми.
– Знакомиться с женщинами?
Джульен пожал плечами.
– Был на нескольких свиданиях.
– Только нескольких?
Джульен игриво усмехнулся.
– Ты знала, что рак одинаково произносится и на английском, и на французском? Не важно, на каком языке, это слово заставляет девушек бежать. Это не то, что было в прошлом. Это не то, что пугает людей. Это то, что может вернуться. Возможно, вернется. Как только начинает болеть голова, простуда, что угодно, семья паникует. Любой в моей жизни будет разделять этот страх. Непросто просить столько мужества от кого-то, кого ты только что встретил, верно? Неудивительно, что девушки убегают, как только я рассказываю им правду.
Реми поднялась и посмотрела на Джульена, который все еще лежал на спине.
– Я не убегаю, – ответила она.
– Почему нет? – спросил Джульен.
– Я самый неромантичный человек, которого я когда-либо знала, – призналась она. – Но по какой-то причине...
Она больше ничего не сказала, потому что знала, что не нужно было.
– Знаю, – ответил Джульен низким тоном, почти напуганным.
– Я никогда тебя не забывала. Должна была. Тебе было семнадцать. Я только выпустилась из колледжа в тот декабрь. Я должна была забыть о тебе давным-давно. Но так и не смогла. И теперь, с тобой, я ощущаю себя там, где именно и должна быть.
– Хотя и закончилось все плохо, я был так благодарен, что у нас был этот момент на рождественской вечеринке. В те ночи в госпитале наедине со своими страхами и истощением, я думал, может, просто перестать сражаться, уснуть и никогда больше не просыпаться, но я запомнил ту ночь с тобой. Я помнил твои поцелуи, прикосновения, как ты прикасалась ко мне... и это помогало мне смотреть в будущее. Будущее, где я был снова здоров и не был один. Ты была со мной все это время, Реми.
Реми сморгнула слезы. Они оба молчали. Воцарилась тяжелая многозначительная тишина. Она не хотела торопить события, не хотела давить на него. Но, несмотря на все ее благородные намерения, она так же хотела снова поцеловать его, прикасаться к каждому сантиметру, провести всю ночь с ним в этой постели и помочь наверстать упущенное время, и показать, ради чего он сражался.
– Это будет похоже на заученную фразу, – наконец сказал Джульен, – но клянусь, это не так. Дело в том... когда проводишь с семнадцать до девятнадцати, думая, что можешь умереть, взгляд на жизнь меняется. Я решил, что хочу в Париж в четверг. В понедельник я и Салена были в самолете. Когда хочешь сделать что-то, делай. Не жди неделю, год. Потому что ты знаешь, что тебя может не стать в следующем году, на следующей неделе.
– Carpe diem? – спросила Реми.
– Это значит «Живи одним днем», – ответил Джульен. – Сейчас ночь.
– Carpe... Погоди секунду. Меррик? – громко позвала она, достаточно громко, чтобы ее голос раздался во всей квартире.
– Немного занят, Босс! – крикнул он ей в ответ, его голос едва доносился через стену комнаты Джульена.
– Как на латыни ночь?
– Зависит от части речи!
– Существительное!
– Noctem! – прокричал он.
– Спасибо! – выкрикнула Реми. Затем она повернулась к Джульену и прошептала: – Carpe noctem. «Живи одной ночью».
– Мы могли просто посмотреть онлайн, – заметил Джульен.
– Знаю. Но я хотела немного отомстить за все разы, когда Меррик начинал беседу со мной, пока я была в ванной. К тому же, какой смысл иметь ассистента-гения, который знает латынь, и не просить его помочь?
– Хорошо подмечено.
– Итак... – сказала Реми, и это напряженное, тугое молчание снова повисло в комнате. Она провела ладонью вверх и вниз по груди Джульена. С каждым разом она всю ниже опускалась к его животу. Под ее рукой она ощутила, как перекатываются его мускулы на животе. Джульен волновался. Ей это нравилось.
– Итак... – повторил Джульен. – Что ты хочешь сделать?
– Тебе решать, – ответила она. – Ты больше потеряешь, чем я.
– Буквально, – ответил он.
– Как насчет этого? Что если я тебя поцелуй прямо сейчас, а ты поцелуешь в ответ, и мы будет целоваться, пока что-нибудь еще не произойдет или мы не уснем?
– Мне нравится идея. И знаешь, живи в удовольствие,
Она кивнула и прошептала:
– Живи в удовольствие.
Реми нависла над Джульеном и наклонилась к его губам.
Джульен запустил пальцы в ее волосы, притянул ее ближе и углубил поцелуй. Поза была достаточно неудобной, чтобы Реми более чем обоснованно задрала юбку и оседлала бедра Джульена. Джульен рвано вдохнул.
– Я не слишком много вешу, не так ли? – поинтересовалась Реми и застыла. Ее даже с натяжкой не назовешь худой. При ее росте в 172 сантиметра с мышцами и изгибами она могла весить больше, чем Джульен.
– Ты весишь идеально, и идеальное количество тебя прикоснулось к определенной части меня. Пожалуйста, сделай так еще раз.
Реми усмехнулась и оседлала его. Поцелуи, сперва неуверенные, быстро превратились в жаркие. Джульен, должно быть, не много целовался, но Реми не жаловалась насчет его техники. Она не могла насытиться его ртом, как и он ее. Джульен перекатил их на бок, не прерывая поцелуя. Его рука скользнула под ее блузку и ласкала спину. Она тоже хотела ощутить его кожу и как можно больше. Она запустила руку под его футболку и провела по его боку. Он был таким теплым и юным, и жаждущим. Если он хотел, поцелуи будут только началом их совместной ночи.
– Ты пахнешь розами, – прошептал Джульен в ее шею и прикусил место под ухом.
– Это мыло.
– Это не мыло, это твоя кожа. Это ты, – сказал он, его рука теперь была на центре ее спины, дразнила пространство между лопатками.
– Если ты пытаешься соблазнить меня, это работает. – Реми прижалась бедрами к нему. Внутри нее ужа начало взрастать давление.
– Я думал, ты пытаешься соблазнить меня, – подразнил Джульен.