— Сейчас не время раздумывать, сэр. Идете вы или нет?
— Нет. Здесь все равно больше некуда идти, кроме как во второе здание оазиса, а там действительно находится военное учреждение. В пустыню пешком вы не убежите, так что я с чистой совестью могу вас отпустить одну! Кстати, я начинаю верить, что ваши поступки действительно продиктованы честными намерениями. Сам не знаю почему… Должно быть, это Рэнсинг убедил меня своими идиллическими зарисовками из вашей жизни на Кингс-роуд. Так или иначе, но я доверяю вам, мисс Вестон. Ведь с этим пакетом я вручаю вам свою честь. Прошу вас, держите, — и он передал Эвелин сумку.
— Благодарю вас, сэр. — Эвелин смотрела на него восторженными глазами. — Можете быть уверены: ваша честь дорога мне не меньше, чем моя собственная.
— Ну и потом… вы только не сердитесь, но я хотел бы побриться… — с опаской выговорил лорд, подозревая, что Эвелин будет против. Бог весть отчего этой девушке хочется, чтобы он отпустил бороду.
И действительно: глаза Эвелин сердито блеснули.
— Так вот откуда это безграничное доверие. Не будь у вас щетины, вы бы, конечно, проследовали со мной, а так вынуждены положиться на мою совесть. Выходит, опрятность вам дороже чести!
Девушка вылетела из комнаты, в сердцах хлопнув дверью. Пусть-ка поищет теперь свою бритву, пустыня велика! С досады она готова была заплакать. И самое ужасное, что она, несмотря на весь его педантизм, любит этого несносного человека.
Баннистер поднялся к себе в номер. Раскаленная на солнце глина дышала зноем. На циновке лихо резвились насекомые, и повсюду гудели, жужжали, звенели несметные полчища мух. Хозяин гостиницы — араб, совершенно одуревший от курения гашиша, — хриплым голосом заунывно тянул песню, и его завывания не прекращались ни на минуту.
Бедная девушка: проделала такой путь и не позволила себе ни минуты отдыха. Он — мужчина, и то валится с ног от усталости. Баннистер решил сделать Эвелин приятное, пусть она порадуется.
Не будет он бриться! Пусть девушка видит, что вовсе не из-за небритой физиономии он отпустил ее одну. Да, это удачная мысль! Как ни отвратительно, а сегодня он впервые в жизни обойдется без бритья, дабы доказать другому человеку искренность своего доверия. Правда, насколько он знает девушку, от нее дождешься похвалы не раньше, чем борода отрастет до пояса.
Лорд решил лечь спать. Разумное времяпрепровождение, уже хотя бы потому, что никогда не знаешь, в какой дальний путь тебя позовут, пробудив ото сна. Сейчас, похоже, их путешествие закончено, однако ученый-эмпирик должен делать выводы на основе практики.
А практика показывает, что при аналогичных предположениях он уже не раз предавался подобным блаженным иллюзиям — и понапрасну.
Итак, профессор не стал бриться, а улегся на циновку и провалился в сон.
В просторной светлой палате находилось восемь человек — выздоравливающие после ранений или болезни легионеры. Мужчины с бронзовым загаром резвились, как могли: разговаривали, играли в карты, курили трубки. Лишь один человек стоял спиной к остальным и смотрел в окно.
Раздался стук в дверь. Вошла Эвелин.
— Мне нужен господин Мюнстер, — звонко произнесла она.
Стоявший у окна легионер медленно обернулся и взглянул на посетительницу. На его худом, болезненном лице застыло выражение какого-то вселенского безразличия и отстраненности. Зато остальные легионеры бросали на стоявшую в дверях красивую девушку живые и любопытствующие взгляды. Глаза Мюнстера были обращены к посетительнице с тем же безучастным спокойствием, с каким минуту назад обозревали деревянную скамью в саду. Эта безучастность не имела ничего общего с тупым безразличием душевнобольного, она была инстинктивной реакцией человека, свыкшегося с утратой своего места в жизни. Обращенный в прошлое, он существует в настоящем, как бы не сознавая, что делает; он способен лишь на действия, закрепленные автоматизмом привычки, а значит, совершаемые как бы без участия разума. Он отозвался сдержанно и тихо, но внятным голосом:
— Мюнстер — это я. Чем могу служить?
— А я — леди… то есть мисс… — вконец запутавшись, она вдруг предложила: — Вы не выйдете со мной в сад?
— Как вам угодно…
Размеренным, механическим шагом он последовал за ней.
У Эвелин было такое ощущение, словно кто-то невидимой рукой сдавил ей сердце, и легкие, и горло, не давая вздохнуть. Ей до такой степени было жаль Брэндса, что она забыла о собственных мытарствах. Этот человек был заживо погребенным действующим лицом жестокой жизненной драмы. Душа его не умерла, лишь застыла. Существование, близкое к летаргии, было настолько противоестественным, что потеря рассудка показалась бы подлинным избавлением. Как повести разговор, с чего начать?
Во дворе, кроме них, не было ни души.
— Сударь, я знаю, кто вы. Ваше подлинное имя — Брэндс, вы служили в чине лейтенанта…
— Вот как? — промолвил Брэндс без тени заинтересованности, можно сказать учтиво, но Эвелин чуть не расплакалась.
— Ваша трагедия мне известна, и даже лучше, чем вам самому.
— В самом деле? — Опять тот же безжизненный тон, словно два раза подряд ударили по одной и той же клавише рояля.
— Прежде всего вы должны знать, что брат ваш ни в чем не виновен.
Что это? Лицо собеседника дрогнуло. Значит, на этот раз ее слова вызвали ответную реакцию… Брови лейтенанта Брэндса нахмурились, изобразив греческую букву «дельта».
— Кто вы такая?
— Человек, который знает всю правду и разыскал вас, чтобы вернуть вам честь. Ваш брат так же невиновен, как и вы. Преступление совершил ваш зять Вильмингтон.
И Эвелин посвятила Брэндса во все хитросплетения зловещей интриги, начиная с танцовщицы, заманившей Холма в свои сети, и кончая прощальной запиской, которой так ловко воспользовался Вильмингтон, после того как похитил карту. Легионер опустился на скамью, ладонью непроизвольно потрогав бок, словно незарубцевавшаяся рана еще пульсировала болью.
— Да, — задумчиво проговорил он, — вполне возможно, что все происходило именно так… Не знаю, откуда вам известны эти факты, но я верю вам. Зато мне, расскажи я подобное, не поверила бы ни одна живая душа, да, впрочем, теперь это и неважно…
— Скажите, а если бы вы вернули исчезнувшую карту в пакете с нетронутыми печатями, это спасло бы вашу честь?
— Дорогая мисс, ту карту давным-давно переправили в такое место, где знают ей цену, так что и печати давно вскрыты, и документы прочитаны.
— Прошу вас ответить на мой вопрос: что, если достоверность этой истории подтвердит надежный свидетель и возвратит вам пакет в нетронутом виде?
— В таком случае… — В глазах Брэндса появился живой блеск, а на щеках проступил румянец. — Тогда не только моя невиновность была бы доказана, но я сумел бы оказать родине громаднейшую услугу…
— Извольте, — Эвелин протянула ему пакет. Брэндс смотрел на пакет не отрываясь, и глаза его как-то странно блестели… Затем крупная слеза прочертила след по щеке и упала на отворот мундира.
— Кто же вы? — хрипло спросил он, и пакет дрогнул в его руке.
— Меня зовут Эвелин Вестон. Объявлена к розыску живой или мертвой. Награда за мою голову — сто тысяч франков, — и она протянула легионеру газету, которую хранила в сумочке вместе с пакетом.
Брэндс пробежал глазами статью и надолго замолк, погруженный в думы.
— Не понимаю, почему вы так жаждали вернуть мне доброе имя, но за то, что вы для меня сделали…
— Вы тоже могли бы кое-что сделать для меня. Я разыскиваю шкатулку, крышка которой украшена статуэткой Будды. Вы приобрели ее пятнадцать лет назад у фирмы «Лонгсон и Норт».
— Будда… Будда… подождите… Ну да, конечно же, вспомнил! Я купил ее в подарок старшему брату ко дню рождения. Прекрасно помню: эмалевая шкатулка, а сверху на крышке фигурка Будды. Брат любит подобные вещицы…
— А кто ваш брат?
— Лорд Баннистер… Эй, капрал, воды!.. Да побыстрей, барышне дурно!..
Смеркалось, когда Эвелин и легионер пришли в гостиницу. У входа сидел на корточках полоумный владелец и непрестанно тянул нараспев все те же три с половиной ноты. После долгих расспросов удалось выяснить, что лорд не выходил из номера.
Когда они поднялись по лестнице, у двери Эвелин удержала Брэндса:
— Лучше будет сначала подготовить его.
Девушка постучала. Ответа не последовало, и она, приоткрыв дверь, заглянула в комнату. Его лордство одетый лежал на циновке и спал сном праведника, не обращая внимания на неугомонных насекомых. Вид у него был несколько измученный.
Эвелин осторожно коснулась его рукой, но лорд не просыпался. Тогда она с силой встряхнула его за плечи, и Баннистер испуганно открыл глаза. В тот же миг, правильно оценив ситуацию, он покорно, без удивления, поднялся на ноги.
— Едем дальше? — спросил он, направляясь к окну. — Лестница уже приставлена?
— Никуда мы не едем!
— Значит, надо прятаться? — уточнил лорд упавшим голосом, но по-прежнему безропотно.
— Милорд, — несвойственным ей прочувствованным тоном начала Эвелин, что лорд расценил как умиление его небритым видом. — Вам предстоит приятная встреча.
— Газетчик Холлер? Я так и знал! — ужаснулся лорд.
— Здесь находится человек, с которым вас давно разлучила судьба… — Лицо лорда помрачнело, и он испытующе взглянул на девушку. — Человек, которого вы очень любите. И он же тот самый человек, которому мы вернули честь ценою стольких смертельно опасных испытаний…
Она распахнула дверь, и в комнату шагнул Брэндс.
Лишь герои старинных пьес в аналогичных ситуациях долго гадают вслух, чудится ли им, или зрение не обманывает их. Герои нашего романа не занимаются подобными глупостями и не бросаются друг к другу с воплем «брат мой!», поскольку свою степень родства они уяснили с детства. Они молча обнимают друг друга, а потом так же молча долго жмут друг другу руки. На иные проявления чувств они и не способны.
Лишь позднее, по прошествии долгих минут, братья обрели дар речи.
Лорд Баннистер, будучи старшим в роду, унаследовал от дяди титул и сопутствующее титулу имя, отличающее его от прочих членов семьи. По британским законам, лорд имеет право носить лишь дарованное королевской милостью имя — в данном случае «Баннистер» — и лишается права пользоваться своей родовой фамилией. Поэтому Эвелин и в голову не могло прийти, что она путешествовала на пароходе вместе с братом несчастного лейтенанта, на поиски которого она устремилась, и что Баннистер — всего лишь унаследованное вместе с титулом имя Генри Брэндса. Постоянная занятость лорда помешала Эвелин ввести его в подробности истории с наследством. Правда, уже в Марокко, когда конверт находился в руках лорда Баннистера, дело едва не дошло до откровенного объяснения, однако профессор в последний момент передумал, не желая «впутываться в историю».
— Что ты намерен предпринять? — поинтересовался Баннистер. — Ведь больше ни минуты нельзя сносить клеймо изменника родины и бесчестного человека!
— Как легионер, я обязан доложить о происшедшем главному штабу в Марокко. А поскольку карта затрагивает общие интересы Британии и Франции, надеюсь, дело будет улажено без всякой официальной волокиты.
— Мисс Вестон… — смущенно обратился профессор к девушке и погладил заросший щетиной подбородок, — я должен… мне нужно…
— Полагаю, теперь вы и сами убедились, сэр, что я порой создавала вам неудобства, исключительно радея о чести другого человека, — холодно отвечала Эвелин. — Весьма сожалею, ведь личная жизнь джентльмена и правда не проходной двор.
Брэндс переводил испытующий взгляд с Баннистера на Эвелин. Никогда еще не видел он брата таким неряшливым и растерянным, как в этот момент, когда тот, опустив глаза, с досадой бормотал нечто невнятное.
— Да, кстати, — вспомнил вдруг Брэндс, — мисс Вестон разыскивает старинную фамильную драгоценность.
— Вроде бы я уже это слыхал, — слегка вздрогнув, обронил лорд.
— Поэтому ей нужна шкатулка с фигуркой Будды на крышке, — продолжал Брэндс. — Помнишь, я подарил тебе ко дню рождения?
— Отчего же вы не сказали раньше?! — оживленно воскликнул лорд. — Шкатулка с Буддой в любой момент в вашем распоряжении, мисс Вестон.
— Лучше всего было бы дать телеграмму моей маме, — взволнованно проговорила Эвелин, — а вы, милорд, могли бы распорядиться, чтобы ваш слуга вручил маме «Созерцающего Будду».
— Это совершенно излишне, — с улыбкой отмахнулся лорд. — Ведь Будда с нами…
Сердце Эвелин неистово заколотилось, и кровь запульсировала в висках.
— Где же?
— В несессере. Он сидит на шкатулке с бритвенным прибором… Что с вами, мисс Вестон? Воды, скорее… ей дурно!
Эвелин упала в обморок — второй раз за считанные часы.
Все сидели в скорбном молчании. После того как Эвелин рассказала о своих мытарствах, обо всех бурных приключениях, которые частично разделил с нею и лорд Баннистер, собеседников ужаснул чудовищный трагикомизм ситуации.
Эвелин собственными руками выбросила свое сокровище! Тем самым ее дуэль с несессером была окончена. Зловредная сумка одним точно нацеленным ударом сразила ее наповал.
— Да уж, если Провидению угодно, то даже обычный несессер может обернуться оружием.
— Мы учиним розыск, — неуверенно предложил лорд, видя, что девушка в тоске уставилась на глинобитный пол, кишащий сороконожками.
Профессор и сам понимал, что это безнадежно. Отыскать несессер в Сахаре, в зыбучих песках, изо дня в день меняющих свое положение и способных иногда за несколько часов замести целый караван!..
— Теперь уже все равно. — Эвелин со странной, печальной улыбкой смотрела на братьев. — Должно быть, судьбе было угодно, чтобы я отправилась на поиски статуэтки с алмазом, а обнаружила конверт с документами. По-моему, честь человека стоит ничуть не меньше, чем самый прекрасный алмаз.
— Разумеется, я готов…
— Сэр, — решительно перебила его Эвелин, надеюсь, вы не станете оскорблять меня, предложив «причитающееся вознаграждение».
Воцарилось молчание.
— Ведь алмаз все время был рядом с вами! — с жалобным укором обратился лорд к девушке. — Уже на пароходе вы плыли в одной каюте с Буддой и поначалу хотели бросить его в Лионе, если бы я не настоял на своем и не вернулся за несессером на жалких останках моего автомобиля. Вот они, женщины! Разбрасываются своим достоянием направо-налево и, лишь утратив безвозвратно, спохватываются, что не уберегли истинное сокровище!
— Эта ваша сентенция, сэр, может соперничать разве что с цитатой из Аристотеля, — не без язвительности парировала Эвелин, лишь теперь почувствовав, насколько несправедлив был к ней Баннистер, тогда как она отстаивала интересы его брата. — Мой дядя изрекает и не такие афоризмы. К примеру, по его мнению, многие мужчины подобны фраку: в неподходящей обстановке они попросту не пригодны.
Лорд покраснел.
— Я тоже понес ощутимую утрату, — пылко ответил он. — Я любил этого бритвенного Будду. А что касается фрака, то ночное шоссе вряд ли можно счесть подходящей обстановкой, и все же я вам пригодился!
— Вы бы не поехали со мной, если бы не боялись за собственную жизнь!
— Мисс Вестон! Вы… вы несправедливы ко мне!
— Вы хотели назвать меня неблагодарной? Так и говорите. За чем же дело стало!
Оба ссорились, как дети. Профессор даже стучал по столу кулаком.
— Полно вам обижать друг друга, — вмешался Брэндс. — Этим беде не поможешь.
Ссора утихла. Эвелин плакала. Лорд что-то ворчал про себя.
— Самое время решить судьбу пакета, — сказал Брэндс. — Позвоню-ка я сейчас в главный штаб. Нельзя допустить, чтобы полиция продолжала преследовать мисс Вестон. Мой брат и я засвидетельствуем, что вы, рискуя жизнью, сохранили для своей родины этот бесценнейший документ.
И тут прозвучал сигнал тревоги.
Что случилось?
Дежурный радист увидел в ночи световые сигналы. Некогда оазисы в Сахаре поддерживали между собой связь сигналами прожектора. С момента распространения радио пустыня погрузилась во мрак: вспышки белых лучей, столь часто мелькавшие прежде, уступили место радиоволнам.