«Ничего не изменилось!» — подумала Виктория. Но в глубине души она знала, что это не так. Горстка прошедших лет, может, и не сказалась на самой долине Рифт, но все остальное подверглось изменениям. Глядя на это величественное зрелище, девушка в отчаянии почувствовала, что ее глаза наполняются слезами.
У подножия откоса дорога больше не изгибалась. Закончились заросли кедра и диких оливковых деревьев по обочине, машина легко мчалась со скоростью девяносто миль в час по длинной прямой ленте гудронированного шоссе из термакадама, построенного итальянскими военнопленными в военное время, и вскоре перед ними засверкала поверхность озера Найваша.
— Позволь предложить тебе снизить скорость до шестидесяти миль, прежде чем мы начнем поворачивать. Мне бы не хотелось, чтобы в нашей округе за эти сутки состоялись вторые похороны, — прервал затянувшееся молчание Гилберт — Кроме того, я не жажду встретить похоронную процессию.
Дру убрал ногу с акселератора, и машина пошла медленнее, съехав с главной трассы на самодельную земляную дорогу. Виктория спросила охрипшим голосом:
— Когда похороны?
— В одиннадцать часов. Разве Дру не сказал? Поэтому никто из них не смог вас встретить. Но теперь они уже должны были вернуться домой. Сколько лет вы не виделись с тетей?
— Шесть лет.
— Тогда, боюсь, вы заметите в ней перемены. Эти события сильно ее потрясли. Она всегда казалась мне частью кенийского пейзажа — вечная, не поддающаяся времени. Но внезапно она превратилась в старую леди. Будто покосился межевой знак у дороги. Бедная старая Эм!
— Не понимаю, почему ты не можешь оставить ее в покое хотя бы сегодня, — сказал недовольно Стрэттон — Мог бы пощадить их в день похорон. Им и так придется несладко, когда… Впрочем, это не мое дело.
— Правильно, не твое, — безмятежно согласился Гилберт — И за это ты должен быть благодарен. Задавать вопросы личного характера, да еще по случаю убийства, близким друзьям — не слишком приятная миссия. Уверяю тебя. Но теперь, когда мы точно знаем, чья кровь на подушке, у нас открывается новая возможность расследования. Это странный нюанс в деле — подушка. Почему она там находилась?
Дру сказал:
— Никто не слышал крика Элис, а она, видимо, кричала. Может быть, потому, что Эмили играла на рояле и шум из сада не был слышен, а могут быть и другие причины.
— Думаешь, ей закрыли рот подушкой! Маловероятно. Было бы слишком трудно затыкать подушкой рот, ведь женщина сопротивлялась, и одновременно наносить ей удары пангой. Если только убивали двое. Но мне почему-то так не кажется. Меня не покидает мысль, что подушка могла бы мне многое рассказать, если б я не был настолько глуп, чтобы понять улики. А я не вижу связи.
— С чем? — спросил Стрэттон и крутанул руль, чтобы не попасть в огромную яму на дороге.
— С одной из наиболее очевидных теорий. Ту подушку взяли с веранды и принесли в сад на место, где убили Элис, а потом бросили в траву. И никто не признается, что брал подушку в тот день.
— А тебе не пришло в голову, что сама Элис могла взять подушку с собой, чтобы посидеть на траве, а потом несла ее домой? Или это слишком простое объяснение для тебя и твоих сыщиков?
— Ты сам должен знать ответ на свой вопрос, — дружелюбно ответил Гилберт. — Ведь ты был последним, кто видел ее живой. Была у нее в руках яркая подушка?
— Нет, но…
— Но ты думаешь, что, хотя солнце село, а в сумерках становится довольно прохладно, она все-таки пошла к дому, чтобы взять подушку с веранды? Сомневаюсь. А все же кто-то взял ее оттуда, и я бы хотел знать, кто и зачем. Если б я знал, мы бы здорово продвинулись в расследовании. Но пока не знаю, что и думать. А сейчас только неприятные мысли приходят мне на ум. Не нравится мне это дело, как бы я хотел избавиться от него!
— А почему ты не передаешь его в полицию шкуру?
— Я пытался, но в этот раз не вышло. У них сейчас полно работы: дело Хэнсфорда, дело Голдфарба и другие. Джеймс говорит, я и сам могу раскрутить это преступление, хотя с ним связаны почти все мои друзья.
— Ты имеешь в виду, именно потому, что в нем завязаны твои друзья, а ты знаешь нас слишком хорошо! — сухо проговорил Дру.
Суперинтендант полиции не ответил, что могло означать многое или ничего. Холодная туча закрыла солнце, трава потемнела, и подстриженные кусты терновника стали темно-зелеными. Это придало пейзажу оттенок враждебности. Виктория снова вздрогнула и вдруг ощутила страх: страх перед долиной, Африкой, встречей с Фламинго — домом Идена, где его жена встретила ужасную смерть.
«Зачем я это делаю? — панически думала Виктория. — Что он хочет сказать? Что убийца живет в доме? Жена Идена мертва. Теперь он свободен. Мне не надо было приезжать…»
Машина снова выехала из тени на солнце и промчалась мимо двух воинов из племени мазаи, каждый из которых нес в руках копье; их худые тела были раскрашены красно-золотистой краской, волосы заплетены в замысловатые косички, а чисто выбритые лица напоминали безмятежные лики древних египтян. Узнав машину, они подняли руки в знак приветствия — вежливый салют с явным оттенком снисходительности, так приветствуют делегаты могучей державы представителей малой, но дружественной страны.
— Они тоже не изменились, — прокомментировал Гилберт, размышляя вслух о своем — Племя мазаи единственное, которое, взглянув на достижения Запада, решило, что лучше им идти своей дорогой. Они сохраняют свои привычки и обычаи. Кто может утверждать, что они не правы? Современный африканский юноша в модной европейской одежде с присущим ему комплексом неполноценности — не слишком впечатляющее зрелище, но никому из мазаи не приходило в голову, что они хуже других. Ни малейшего комплекса неполноценности.
— Скорей наоборот, — лаконично подтвердил Дру, и Грег Гилберт рассмеялся.
Виктория вспомнила:
— Папа обычно нанимал мкамба. Я до сих пор помню их всех по именам. В то время они всегда ходили с луками и стрелами, причем отравленными стрелами!
— Они до сих пор так поступают, — заулыбался Гилберт. — Несмотря на то, что это запрещено законом! Приблизительно несколько тонн яда для стрел производится в этой стране каждый год. А еще говорят о «секретном яде для стрел южноамериканских индейцев». Какой же это секрет! Для этого только нужны кастрюля, коробка спичек и бабушкин рецепт. А ингредиенты растут повсюду под ногами…
Он замолчал и стал торопливо поднимать стекло в машине. Мимо них пронесся черно-белый седан, подняв тучу пыли.
— Кен Брэндон, — сказал Дру.
— А как он воспринял трагедию?
— Духом не падает.
— Он испорченный щенок. Эти самодовольные юные эгоисты, незнакомые с хорошими манерами, доводят меня до отчаяния. Гектор мгновенно вспыхивает, когда видит в чужом глазу соринку, а молодой Кен — просто бревно в его собственном глазу.
— Скорее в глазу Мабел, — поправил Дру. — Кен для Мабел — солнце, луна и звезды, он всегда таким для нее останется. Она предана Гектору, но, думаю, она бы ушла от него, вздумай он поднять руку на их драгоценного сынка. Хотя она вполовину меньше Гектора, весьма милая особа, но она способна ему противостоять.
— Все равно, это его не извиняет, — проскрипел зубами Гилберт. — Ни его, ни его сынка! Что только пришлось вынести Элис из-за этого юноши — никому нет дела!
— Во всяком случае, нас это не касается, — ответил Дру.
— А вот здесь ты не прав, — возразил шеф полиции. — Меня это касается. Все и вся, имевшие отношение к Элис де Брет, в данный момент — мое дело. Включая тебя.
— У-у, — задумчиво промычал Стрэттон и воздержался от дальнейших комментариев.
Через пять миль появилась полустертая надпись «Фламинго», машина свернула с дороги, шедшей вдоль озера, на боковую колею, пересекающую густой пояс деревьев. Машину трясло, колеса то пропадали в заполненных пылью ямах, то выскакивали вновь на относительно ровную поверхность, где виднелись корни деревьев и островки высохшей травы. Солнечные лучи пробивались сквозь заросли перечных деревьев и гигантских акаций, а вся лужайка перед длинным домом с тростниковой крышей, чьи окна и веранды выходили на блестящую голубую поверхность озера Найваша, была залита солнечным светом.
Полдюжины собак разных мастей и размеров выбежали поприветствовать приехавших громким лаем, за ними показались двое слуг-африканцев, одетых в зеленую одежду и оранжевые фески. Они быстро убрали чемоданы и помогли путешественникам выйти из машины. Дверь в дальнем конце веранды открылась, и внушительных размеров фигура направилась к ним и остановилась на верхней ступеньке невысокого каменного крыльца, Леди Эмили де Брет из Фламинго.
На похоронах Эмили была одета в темную блузку и кофту, которые сразу же сняла по возвращении с кладбища, и сейчас на ней были оранжевые джинсы и яркая блузка, любимый ее наряд. Белые, коротко остриженные волосы украшала шляпа с широкими Нолями из разноцветной соломы, какие обычно туристы покупают на Цейлоне и в Занзибаре, в ее ушах, на мощной груди и на скрюченных пальцах сверкали бриллианты. И тем не менее в ее облике не было ничего комического. Наоборот, ее можно было принять за королеву какого-то варварского государства, Хатшепсу из Египта, или Цуси, императрицу древнего! Китая, или Елизавету Первую: старая, умирающая, но все еще неукротимая царственная особа.
Эмили никогда не афишировала своих чувств, но Викторию она приветствовала с необычной для нее теплотой, в которой ощущалась и успокоенность.
— Как приятно тебя видеть, дорогая, — проговорила Эмили, обнимая девушку. — Как хорошо, что ты приехала. Извини, что не смогла встретить тебя в аэропорту, но, видимо, Дру тебе все объяснил. Пока не будем об этом говорить. Как замечательно ты выглядишь! Очень похожа на мать! Как будто вторая Хелен. Входи в дом. Дру, пожалуйста…
Ее взгляд остановился на Греге Гилберте, и Виктория почувствовала, как Эмили напряглась.
— Грег, я не знала, что ты здесь. Хочешь со мной поговорить?
— Боюсь, что так — Гилберт медленно поднимался по ступенькам веранды. — Мне жаль, Эм, но дела заставляют. Появилось кое-что новое. Я тебя не задержу. Иден дома?
— Сегодня ты больше не будешь беспокоить Идена своими вопросами, — объявила Эм намеренно подчеркнуто, — Вот так! Ты мне нравишься, но есть вещи, которых я не потерплю даже от друзей. Если тебе надо донимать моих слуг, думаю, я не могу тебя остановить. Но Идена не трогай. Он не сможет сообщить тебе ничего нового. И никто не сможет!
— Извини, Эм, но я делаю это не по своей прихоти, — спокойно проговорил Грег.
Грудь леди Эмили стала тревожно вздыматься, и возникла угроза, что кнопки на блузке кирпичного цвета не выдержат и произойдет катастрофа — блузка расстегнется, но неожиданно она как-то сразу сникла, протянула руку, и голос ее зазвучал не повелительно, а просяще:
— Грег, ты не должен этого делать. Не сейчас. Неужели нельзя подождать?
Грег Гилберт ничего не ответил, и через мгновение ее рука опустилась, она отвернулась и заговорила с Викторией:
— Пойдем, милая. Я покажу тебе твою комнату. Дру, напитки в гостиной. Угощайся. Так как Грег здесь, он может остаться на обед. Будет задавать свои вопросы после обеда.
Приглашение прозвучало не очень настойчиво, но Гилберт безмятежно принял его:
— Спасибо, непременно. — И он последовал за ними в дом.
Для Виктории отвели большую и удобную комнату, окна которой выходили на широкий газон, где пылала бугенвиллия и за ней виднелось озеро. Эм присела на краешек старинной кровати, словно обессилев, и сказала:
— Надеюсь, дорогая, тебе будет здесь удобно и радостно. Виктория ответила с теплотой в голосе:
— Конечно, тетя Эм. Я так счастлива снова быть в Кении. Не могу передать, как я благодарна тебе за твою доброту.
— Я поступила так не из-за доброты, а из эгоизма. Мне нужен помощник. Я не хочу брать чужого человека, который будет распространять сплетни про Фламинго на всю колонию. Я хочу, чтобы все было внутри семьи… — Ее голос затих, и она вздрогнула.
Виктория быстро пересекла комнату и обняла поникшие плечи тети.
— Ты вовсе не эгоистка. Очень мило с твоей стороны пригласить меня. Знаешь, как приятно ощущать себя снова нужной.
Эмили рассеянно погладила ее по руке, помолчала, потом пальцы ее неожиданно схватили руку Виктории, и она посмотрела в глаза племянницы с напряжением и тревогой. Заговорила она хрипло, словно через силу:
— Ты должна выбрать сама, Виктория. Я нечестно поступила, написав. Я не сказала всей правды. Видно, я боялась, что ты не приедешь. Но ведь ты — дочка Хелен, ты имеешь право выбирать: остаться тебе или уехать. Нет, не прерывай! Позволь мне сказать то, что я хочу, а потом ответишь… Я не обвиню, тебя, если ты решишь уехать. Помни это. Я послала тебе телеграмму, чтобы остановить твой приезд. Но ты не успела ее получить. Не знаю, что рассказал тебе Дру Стрэттон, но, видимо, ты знаешь, что жена Идена убита. Ходят слухи, что остатки банды мау-мау прячутся где-то поблизости, но полиция не уверена, что это дело их рук, потому что в этом доме на протяжении нескольких недель происходят странные вещи. Не слишком серьезные, но все же тревожные события. Это значит, все мои слуги находятся под подозрением, а в этом мало приятного. Поэтому если ты предпочитаешь уехать — я все пойму.
— Естественно, я остаюсь, тетя Эм! Если ты мне позволишь. И даже если не позволишь! Только попробуй избавиться от меня!
Пальцы Эмили ослабили свою хватку, и она одобрила решение девушки:
— Вот и хорошо. — Напряжение ее, казалось, исчезло, она быстро поднялась и сказала:
— Можно обедать, если ты готова. Мы будем ждать тебя в гостиной.
Дверь за ней закрылась, Виктория подошла к зеркалу: на нее смотрела худая, очень симпатичная девушка в лимонно-зеленом платье.
— Конечно, я остаюсь, — вслух произнесла Виктория. — Мое место в Кении. А что касается Идена — все прошло и забыто, нечего глупить по этому поводу!
Она серьезно покачала головой своему отражению и пошла в ванную смыть дорожную пыль.
ГЛАВА VI
В просторной, красиво обставленной гостиной собралось четверо: Эм, Грег Гилберт, Дру Стрэттон и Иден.
Когда вошла Виктория, Иден стоял лицом к окну и разговаривал с Дру. Он повернулся, услышав звук открываемой двери, и замолчал на половине фразы, увидев Викторию.
На мгновение воцарилась тишина. Первым ее нарушил Иден. Его голос был таким же, как и шесть лет назад, когда он заговорил с девушкой в розовом платье, державшей охапку роз:
— Вики…
Виктория закрыла за собой дверь и непринужденно отозвалась:
— Привет, Иден. Надеюсь, я не заставила вас ждать, тетя Эм.
Обед прошел в напряженной атмосфере, часто возникала странная тишина, потом вновь заводили беседу, чтобы только не молчать. Ни о похоронах, ни о событиях последних трех дней не упоминали. Лишь когда выпили кофе и Захария убрал пустые чашки со стола, Гилберт наконец перешел к делу:
— Я прошу прощения, но, учитывая некоторые возникшие обстоятельства, к сожалению, должен задать вам несколько вопросов.
— Я думал, что уже допросили всех африканцев, — с горечью заметил Иден. — Что еще вы надеетесь услышать от них?
— Не многое, — признался Грег — Но в данный момент меня интересуют не они. Я хочу уточнить кое-что насчет прошлого вторника. Например, что ты делал?
— Я? — красивое лицо Идена побелело от злости, и он яростно проговорил: — Не хочешь ли ты сказать, что я убил собственную жену? Если ты действительно…
— Не будь смешным, Иден! — Голос Эм зазвучал резко и повелительно — Он ничего такого не думает! Мы все знаем, что ты переживаешь. Но, думаю, Грег вынужден задавать подобные вопросы, так что давайте побыстрее закончим эту процедуру и не будем выходить из себя.
Грег миролюбиво заметил:
— Никто тебя ни в чем не обвиняет. Но если мы узнаем, кто чем занимался в тот день, это поможет прояснить некоторые детали. Начнем с тебя.
Лицо Идена обрело нормальный цвет, он сунул руки в карманы и отвернулся к окну, слепо уставившись в залитый солнцем сад.
— Ты же знаешь, где я был и что делал в тот день. Я уже говорил тебе об этом.